Местные островитяне, выстроившиеся вдоль дороги, пока они шагали вверх по холму, наблюдали за ними, разинув рты. По-моему, они считают нас нацистами, – сказал Дэниэл. – Считают нас нацистскими военнопленными. Знаете, никогда себе не представлял, – сказал потом младший командир, шагавший рядом с ними, – что среди вас, евреев, столько нацистов. Просто в голове не укладывается. С чего вам так любить нацистов, ежели нацисты так сильно не любят вас? Мы не нацисты, – сказал Дэниэл. – Мы полная противоположность нацистов. Вас что, не инструктировали? Ничего нас не инструктировали, – сказал солдат. Мы думали, что ускользнули от нацистов, – сказал мужчина рядом с Дэниэлом. – Мы – врачи, учителя, химики, лавочники, рабочие, фабричники, да все, кто угодно. Только не нацисты. Ничего нам не говорили, – сказал солдат. – Граждане враждебного государства – вот что сказали. Так, значит, вы не немцы? Не все немцы – нацисты, – сказал мужчина. Шествие замедлялось, ускорялось и снова замедлялось. Все потому, что граждане враждебного государства впереди останавливались и снимали шляпы, пока мимо чего-то проходили. Как только другие люди туда добирались и видели, что это памятник жителям острова, павшим в первой войне, они тоже останавливались и снимали шляпы, если на них были шляпы. И вправду не очень-то на нацистов похоже, – сказал младший командир. Сержант сзади заорал на передние ряды мужчин, чтобы пошевеливались. Элегантно одетый мужчина перед Дэниэлом обернулся и сказал сержанту, чтобы перестал орать: они не могут идти быстрее, мужчина перед ним уже на восьмом десятке и, как может, так и двигается. Сержант тут же отставил крик. А это уже чудеса в решете, – сказал отец Дэниэла. – Это уже совсем другой коленкор. Может, здесь и нормально будет, знаешь ли. Их разбили на группы по тридцать человек и сказали занимать дома на площади, сказали, какие из домов свободны. Это были загородные дома, гостевые дома: хозяйки давно уехали, забрав с собой ковры и бóльшую часть мебели. Окна были покрашены синим – светомаскировка. Дома освещались красными лампочками. Внутри почти пусто: пара стульев, самодельные столы. Но в спальнях стояли кровати. Вода была – холодная. В кухнях – газ для готовки. Есть было особо нечем в плане тарелок, ложек. Люди обходились деревяшками и, как только появилась возможность, сами вырезали что-то наподобие ложки. В каждом доме выбирали из числа жильцов повара, кто-то составлял график, дежурства, уборка и так далее. Курорт для бедняков! Так называли это место, пока не началась война. Но перед домами – зеленые квадраты травы, с недавно вставленными бордюрами и на них – цветы, однолетние, а вдали, за колючей проволокой, вниз по холму – вид на море. «Дейли мейл» пишет, у вас тут отпуск с запахом моря, – говорит десятилетний мальчишка Дэниэлу неделю спустя сквозь проволоку, пока Дэниэл, обнажив торс, вешает на забор для просушки только что постиранную рубашку. – «Дейли мейл» пишет, у вас роскошные шезлонги и мини-гольф и больше денег, чем у нас, горячая вода и уголь. На завтрак вам дают сахар, молоко и яичницу. Хозяйки жарят. Мини-гольф. Яичница. Дэниэл смотрит через плечо мальчишки на медленно бредущих по улице мужчин, неприкаянных, сгорбленных, словно теплый летний воздух – не воздух, а наркоз. В любую минуту – нападение. Теперь уже его ожидают все. Франции, Бельгии и Голландии больше нет. В любую минуту целый остров с мужчинами, в основном евреями и теми, кого фашисты хотят убить, будет выдан со всеми потрохами – получите и распишитесь. Как тебя зовут? – спрашивает Дэниэл мальчишку. Скажи что-нибудь по-нацистски, – говорит мальчишка. – Валяй. Я не нацист, – говорит Дэниэл. – Хочешь поменяться местами? Мальчишка таращится на Дэниэла. Знаешь что, я выйду, – говорит Дэниэл, – а ты зайдешь сюда вместо меня и будешь отдыхать. Мы не можем здесь отдыхать, – говорит мальчишка. – Мы у себя дома. Везет же тебе, – говорит Дэниэл. Тебе больше, – говорит мальчишка. – У тебя мини-гольф. Нет тут никакого гольфа, – говорит Дэниэл. «Дейли мейл» пишет, есть, – говорит мальчишка. Нацисты в основном в Певериле, – говорит другой мальчишка, пинающий щебенку под забором позади первого мальчишки. – Граждане враждебного государства – это про них. Скажи что-нибудь по-враждебно-государственному, – говорит мальчишка. Я Дэниэл, – говорит Дэниэл. – Как тебя зовут? Это не враждебные слова, – говорит мальчишка. – Это просто по-английски. Я англичанин, – говорит Дэниэл. Так чего ты тогда там делаешь? – говорит мальчишка. – Давай выходи. Мое место здесь, – говорит Дэниэл. – Здесь мои родные. Твои родные – граждане враждебного государства? – говорит мальчишка. Можно и так сказать, – говорит Дэниэл. – Хотя это совсем не так. Полный бред, – говорит мальчишка. Его зовут Кит, – говорит другой мальчишка. Братья? – говорит Дэниэл. А тебе-то что? – говорит другой мальчишка. А ну отошли от проволоки! Охранник орет на мальчишек, взмахнув винтовкой. Передай от меня «Дейли мейл», Кит, – кричит Дэниэл им вдогонку, – от меня как представителя всех нас здесь, что мы интернированы в лагере военнопленных, мы не враги, а тюрьма – это всегда тюрьма, даже в августе, когда на небе ни облачка. Спины мальчишек исчезают внизу холма. Тюрьма. Дэниэл возвращается в «Дом сказок», где у них с отцом своя комната. Дом уже назывался так, когда они въехали, потому что кто-то вырезал бритвой на переднем окне, покрытом светомаскировочной краской, фигурки сказочных существ. Мужчина с кроличьими ушами. Фантастическое дерево. Пугало. Рыба с птичьими крыльями. Три чемодана с губами и глазами. Мышь ростом выше кота. Через эти фигурки в дом проникает дневной свет. Есть «Дом прекрасных купальщиц», с очень чувственными картинками на окнах, и «Дом животных зоопарка» – там живут знаменитый укротитель львов и работник зоопарка, присматривающий за слонами. Зоопарк пытается получить для него освобождение, поскольку слоны после его ухода перестали есть. Правоверные иудеи пожаловались уличному раввину на «Прекрасных купальщиц». Тогда кто-то вырезал на их эркерном окне библейские фигуры, иудеи перестали жаловаться и очень радовались тому, что свет просачивался внутрь сквозь нечто библейское. Как-то солнечным утром Дэниэл выходит со склада и замечает у забора какую-то суматоху. Один из самых пожилых интернированных, мужчина с длинной седой бородой, зацепился этой бородой за колючки на заборе. Трое интернированных со своей стороны забора осторожно тянут за бороду. Двое охранников с другой стороны забора делают то же самое. С обеих сторон все в недоумении, как же освободить бороду. Охранник, наблюдавший издали, снимает штык со своего ружья и направляется к месту суматохи. Двое худых немцев из дома по ту сторону площади тоже наблюдают. Один из них – художественный свистун, Дэниэл здесь его уже слышал. Другой (наверное, они родня, судя по тому, что свистун всегда за ним присматривает) – его теневая версия, призрак, и когда солдат поднимает штык, брат-призрак вжимает голову в плечи и становится почти невидимым, исчезая словно по волшебству. Солдат поднимает клинок – клинок длиной с его руку. Кончиком ювелирно отрезает часть бороды, зацепившуюся за забор. Старик отступает назад, выпрямляется, жестикулирует. Разглаживает бороду, нащупывает прорехи. С обеих сторон колючей проволоки все смеются и поздравляют остальных. На волосок от! Солдат говорит старику, чтобы «следил за волосами на своей бородище-бороде». Брат-призрак заметно дрожит. Дэниэлу видно даже отсюда. Брат-свистун видит, что Дэниэл это замечает. Он кивает Дэниэлу. Берет второго за руку и подводит к нему. Сириль, – говорит он. – Кляйн. Это Целиг, мой младший брат. Мы недавно из Кройдона, а перед Кройдоном и этим лагерем – Хатчинсон в Дугласе, на острове Мэн, еще не так давно из города Аугсбург. Цель потерял голос в Германии, в лагере под названием «Дахау», – позже рассказывает Сириль Дэниэлу. У моего брата чудесный тенор, – говорит он, – но он больше не поет. Говорить он может, но говорит теперь мало. Его голос скрывается. Целя забрали, когда нашли в его портфеле книги, которые им не понравились. Сборники рассказов. «Der Krieg der Welten». «Das kunstseidene Mädchen»[25]. Это ведь сожженные книги, а он – еврей. Три преступления сразу. Нацисты ненавидят евреев, они ненавидят рассказы о независимых женщинах, и они ненавидят истории о бактериях, которые убивают захватчиков. Он политзаключенный. Ему пятнадцать лет. Он здесь уже пять времен года – четырнадцать месяцев. То, что он видел, уже не стереть с его сетчатки. Но, о чудо, мы вызволяем его. Затем оба выбираемся и добираемся сюда. Я работаю шофером в Сюррее, – говорит Сириль. – Еще я наполовину врач, но меня, разумеется, выгнали из университета, и я не закончил образование. Дэниэл уже знает, что они каждый день стоят у ворот и смотрят на вновь прибывших. Сириль рассказывает ему, что они высматривают своего отца. Они не знают, где он, где их мать и где все остальные родственники. Как-то вечером, в комнате Дэниэла и его отца наверху под самой крышей, Сириль весело рассказывает Дэниэлу о том, как лондонская полиция подобрала их с Целигом и отвезла в просторный лондонский подвал. «Олимпия»[26].