– Кембридж не так уж далеко от Саут-Хэдли. – Тебе не стоит уезжать в колледж с обузой в виде девушки. Все это знают. – И кто эти все? – Ну ты знаешь. Все. – Я дернула плечом. – В колледже ты заводишь новых друзей, экспериментируешь, преображаешься. Тебе не нужны ограничения. Разве ты расстался со своей бывшей не потому, что студентка колледжа не должна встречаться с выпускником школы? Ной внимательно смотрел на меня. Потом взял за руку и начал выводить на ней линии. – Я расстался с Эрикой, потому что наши отношения себя изжили. Не из-за какого-то школьного каприза. К тому же я кое-чему научился у одной очень умной девушки. – Он улыбнулся мне, став вдруг чрезвычайно серьезным. – Порой стоит делать то, что хочешь, а не то, что остальные считают правильным. Из меня вырвался сдавленный смешок. – Дельный совет по специальностям и целям в жизни. Это не о… не знаю, не о чувствах. – Я бы заявил, что чувства практичны. Эмоциональное благополучие важно, согласна? – Ной обхватил меня за шею. – Я хочу встречаться с тобой, Эбигейл Шенберг. А ты хочешь быть моей девушкой? Я сглотнула. Существовало столько причин, почему у нас могло не получиться, но в эту минуту они потеряли важность. – Да. – Тогда ладно. Мы встречаемся. Почему ты так упорно сопротивлялась? – Не знаю, – с отчаянием сказала я. – То есть да, сопротивлялась. Если честно, твоя семья меня немного пугает. И я волнуюсь, что сейчас ты этого хочешь, но расхочешь через несколько недель, когда уедешь в колледж. – Тогда мы сверимся в наших желаниях, и если окажется, что нам понадобится что-то еще, то мы этого добьемся. В будущем мы ни перед чем не остановимся. – Ной улыбнулся. – Давай жить настоящим, Эбигейл Шенберг. Мы обязаны. – Ладно, ладно, – выдохнула я. – Я хочу этого. Хочу тебя. – Да? – На его губах появилась улыбка и становилась все шире и шире. – А как же твоя семья? – Не моя семья с тобой встречается. – Твоя бабушка считает, что я разобью тебе сердце. Она боится, что мы повторим ошибки твоего деда и моей бабушки. – Тогда у меня есть предложение, – тут же сказал он. – Не разбивай мне сердце. Внезапно у меня появилось дурное предчувствие. Нельзя обещать человеку не разбивать ему сердце. В этом я была уверена. А еще я знала, что Ной всем сердцем верил, что если любишь кого-то, то сделаешь все, чтобы у вас получилось. – Мы не станем повторять ошибки наших бабушки и дедушки, – сказала я. Мы и не повторяли. Мы будем счастливы. Ной прижался ко мне губами – сначала нежно, а потом страстно и напористо. – Вот и договорились. Давай наделаем своих ошибок. Вернувшись домой, я села на кровать, скрестив ноги, и позвонила маме. – Бабушка Ноя сказала, что женщина, которая растила бабушку, до конца жизни звонила ей раз в неделю, – безо всяких предисловий заявила я маме. – Это правда? Ты когда-нибудь о ней слышала? – Сомневаюсь, – в мамином голосе звучало изумление. – Серьезно? Как ты могла не знать? – Не кричи на меня! – Я не кричу! Я просто удивлена. Мама с минуту помолчала. – Помню, когда я была маленькой, ей часто звонила какая-то женщина по имени Ева. Я ее никогда не видела, но если она звонила, мы с твоими тетушками знали, что нужно звать бабушку. Но мы не думали, что все так серьезно. – Ты не спрашивала? Мама цокнула. – А ты о чем меня спрашиваешь? – Не знаю! Есть какие-нибудь тайны о приемных матерях, которые ты мне не рассказывала? Мама засмеялась. – Вряд ли. А у тебя есть какие-нибудь тайны? Я задумалась, но потом решила пойти ей навстречу. – Ты только не психуй. Но мы с Ноем встречаемся. Ничего особенного. Мама начала переживать. И меня это не взбесило. Глава 24 От кого: Еврейские архивы Нью-Йорка Кому: Эбигейл Шенберг Здравствуйте, Эбби! Благодарим за интерес к нашим архивам! Да, наши записи сейчас недоступны для поиска, но в данный момент наш стажер переводит их в цифровой формат. В ближайшее время она отсканирует и оцифрует записи 1938–1939 годов из Хольцман-Хаус и отправит вам ссылку, когда вся информация появится онлайн. Всю следующую неделю мы с Ноем обследовали Нантакет. Мы гуляли по пустоши, пока гремел гром, а в плотном воздухе стоял свежий запах озона, предвещающий летний дождь. Неожиданно небо озарила молния, и мы увидели темные густые облака и светлый проблеск на горизонте. Мы шатались по заповедникам Нантакета, где золотистые лучи проникали сквозь высокие деревья, и носились по зарослям папоротника, который покрывал лесную подстилку. Мы уходили к его лодке, и, когда никто не видел, Ной усаживал меня к себе на колени, и мы целовались и целовались, пока не падали плашмя на дно лодки, заливаясь смехом. Ною я могла поведать то, что не рассказывала никому другому – всякие незавершенные глупости. Я выдергивала из головы незаконченные мысли и делилась с ним. Мы стояли у кромки воды и обсуждали бескрайность моря и неба, ощущение бесконечности и ничтожности. Мы играли в догонялки с волнами, пытаясь поймать их, а потом отпрыгивали, чтобы наших ног не коснулась вода. Казалось, остров принадлежит нам. Дождливыми вечерами мы сидели в гостиной миссис Хендерсон, а Элли Мэй лежала у наших ног. Ной исследовал гарвардские курсы по биологическому разнообразию и искал профессоров, ведущих этот предмет. Я шерстила немецкие переписи в поисках имен своих прабабушки и прадедушки. Время от времени проверяла почту на случай, не прислали ли записи из Хольцман-Хаус. Стажеры! Кто бы мог подумать! – Ты снова разговаривал с отцом? – в один день спросила я. Воздух был влажным, и наши лица блестели от пота, хотя сегодняшний день не стал нестерпимо жарким за лето. Я рассеянно листала очередную перепись и обнаружила у себя способность поддерживать разговор, даже будучи занятой поиском бабушкиных родителей. – Я упомянул один курс, который хотел бы посещать. Он что-то проворчал, и я воспринял это как победу. Думаю, если посадить семя и продолжать напоминать о нем в качестве возможного варианта, мое решение не станет неожиданностью для всех. – Тебе легче, когда ты касаешься этой темы? Я открыла очередную городскую перепись 1912 года из города Любек, Германия. В 1938– 1939-х годах немцы проводили меньше переписей, чтобы отыскать евреев. Я поискала в записях тридцать восьмого года, но безуспешно. Это навело меня на мысли, что мои прабабушка и прадедушка могли к тому времени уехать в Люксембург – возможно, сразу же, как посадили бабушку на поезд до Парижа. Казалось, для моих поисков 1912 год немного ранний, но он был в свободном доступе, так что начнем. Как и большинство остальных документов, он был отсканирован, и поиск не представлялся возможным, поэтому я листала бесконечный документ, выискивая фамилию Голдман. – Да, отчасти. Герман Голдман. Сара Голдман. Я вскрикнула. – Что? Что там?