Моя дорогая Рут. До сих пор не могу поверить, что ты уехала. Я постоянно смотрю в окно в надежде, что к дому подъедет машина, а ты выйдешь и скажешь, что совершила ошибку. Пожалуйста, возвращайся поскорее домой. «Дедуля», – подумала я, хотя стиль письма совсем не походил на хрипловатый голос моего веселого дедушки-немца. Я скользнула взглядом в правый угол. Первое июня 1952 года. Бабушке было тогда восемнадцать. На год старше меня. Я перевернула письмо в поисках подписи. С любовью, Э. Дедушку звали Максом. Я открыла второе письмо. Моя дорогая Рут. Минуло слишком много времени с нашей последней встречи. Вчера я гулял по саду и, увидев розы на трельяжной сетке, вспомнил об украдкой сорванных поцелуях. Теперь я даже смотреть не могу на лоджию, не вспоминая, как по ней ходила ты… Ого. Самое романтичное письмо, которое я получала, было сообщением от Мэтта в прошлом году: «Бал выпускников: Да/нет?» Неудивительно, что отношения с ним изжили себя. Я отправила маме фотку писем с кучей текста. Я: Оказалось, что в коробке ЛЮБОВНЫЕ ПИСЬМА. От какого-то парня с именем на «Э». Как думаешь, может, до встречи с дедушкой у бабушки была величайшая любовная связь? Наверное, мама поставила телефон на виброзвонок, потому что тут же ответила. Мама: Что ты подразумеваешь под любовными письмами? Я: тут прямо настоящий высокопарный слог. Они начинаются как «Моя дорогая Рут». «Минуло слишком много времени с нашей последней встречи» !!! Мама: Может, тебе не стоит их читать? Я: ха-ха-ха Мама: Дождись меня!!! Я: извини, нет. Перешлю тебе самое интересное. Мама: от кого они Серьезно, у мамы ужасное понимание прочитанного и ужасная пунктуация. Для чего мне ходить в школу, если взрослые не умеют писать? Я: понятия не имею, от какого-то парня по имени Э. Пошла читать дальше, занимайся взрослыми делами. На улице хлестал дождь, а я дома с головой погрузилась в чтение писем. Письма Э. ясно давали понять, что бабушка переехала в Нью-Йорк и полюбила его, хотя он со скепсисом относился к тому, что кто-то искренне мог наслаждаться этим городом. Мне попадались разные отрывки. Мою мать не касается то, чем мы занимаемся. Пекарня, Рут? Ты уверена? Он писал о том, что рисовал океан: «Рад сообщить, что мои попытки повторить Моне стали сносными, хотя сомневаюсь, что мне с точностью удастся изобразить свет моря, даже если я буду рисовать всю оставшуюся жизнь. И все же не беспокойся, я обязан не ударить лицом в грязь. Чердак так и ждет, когда его забьют моими жалкими потугами». Но чаще он говорил, что скучает по ней. Он писал, что скучает по ней в саду, на пляже, в беседке. Его словно охватили сотни воспоминаний о ней. Он писал: «Без тебя Нантакет больше не похож на Нантакет». Нантакет. Это название воскресило в памяти островок у Кейп-кода. Кейп – это изогнутая ветвь национального побережья и небольших городков к югу от Бостона. Но Кейп и острова были типичным местом отдыха для семей из Массачусетса, а бабушка большую часть жизни прожила в Нью-Йорке. Когда она успела побывать на Нантакете? Я нетерпеливо перескочила к последнему письму. Да, я была из тех, кто иногда начинает с чтения последней страницы книги. Обо мне нельзя было сказать, что я хорошо борюсь с любопытством. Письмо было коротким и оказалось датировано третьим мая 1958 года, почти через шесть лет после первого. Я не стану отправлять ожерелье почтой. Если хочешь его забрать, возвращайся в «Золотые двери» и поговори со мной. – Э. И, проклятье, Рут, не смей говорить, что дело не в твоей чертовой гордости. Меня охватило удивление. Что произошло? В какой момент в эти романтичные письма просочился гнев? Сама виновата, стоило читать по порядку. В надежде получить объяснения, я открыла предпоследнее письмо. Разве нельзя поговорить об этом лично? Телеграфист больше не соединяет с тобой. Ты слишком гордая, а зря. Боже, телеграфист. Какая древность. В предыдущем письме: Рут, ты ведешь себя нелепо. Я сяду на следующий паром до материка. Не делай глупостей, пока я не доеду. Я люблю тебя. Эдвард По затылку побежали мурашки. Опустив письмо, я уставилась на французские двери. Дождь утих и перестал размывать лес, который виднелся из нашего заднего дворика. Высокие дубы и сосны устремились в небо, их стволы почернели от влаги. В этом году зима стояла суровая, и даже сейчас, в середине марта, мне с трудом представлялось, что в ближайшем будущем я снова почувствую тепло. Мне с трудом представлялась и бабушка в восемнадцатилетнем возрасте. «Ты слишком горда», – утверждал автор письма. Разве бабушка была гордой? Элегантной, да. Умной, пытливой и немного грустной, немного придирчивой. Но гордой? Хотя откуда мне было знать? Я ведь даже не знала, что бабушка бывала на Нантакете. И уж точно не знала, кем ей приходился этот Эдвард, или какое ожерелье бабушка хотела вернуть, или почему она вообще бросила того человека. «Возвращайся в «Золотые двери», – писал Эдвард. Я открыла ноутбук и принялась печатать. Через несколько часов распахнулась дверь, и по дому эхом разнесся мамин голос: – Эбби? – Я тут!