Глава 7 Буторин сидел в задней кабине легкого самолета У-2. Он смотрел в темноту внизу под крыльями, а в голове билась одна мысль, в голове крутились слова дежурного по аэродрому, который в последний момент подбежал к самолету и крикнул: «Полста первый не долетел до точки. Исчез в пути. Время вышло, горючее у нее кончилось час назад!» Час назад. Борис вылетел на том самолете и не долетел. Неужели вот так просто он погиб? Ведь сколько они прошли вместе, сколько всего было, и так вот просто… Но ведь мы все и всегда знали, что можем умереть. Война, и никто легких и безопасных операций не обещал. Все на пределе. На пределе возможного, на пределе человеческих сил, на пределе здравого смысла. Группа за несколько лет сработалась, сроднилась. Ведь понимать друг друга стали с полуслова, с одного взгляда… Буторин помотал головой: «Что я разошелся, с чего я взял, что Борис погиб? То, что самолет не долетел, еще ничего не значит. Эти фанерные этажерки садятся где хотят и взлетают оттуда, откуда взлетать, кажется, невозможно. Все будет нормально, Борис не таков, чтобы так запросто дать себя угробить». Самолет тряхнуло так, что Буторин едва не прикусил язык. «Так тебе и надо, – со злорадством подумал оперативник. – Нечего мрачные мысли плодить! Думать надо о приятном, о полезном. Вообще-то о деле нужно думать, а не мрачными мыслями себя изводить. Что-то я стал сентиментальным. Старею, что ли?» Летчица подняла руку в кожаной перчатке с крагами и, выставив большой палец вниз, показала, чтобы пассажир прижался ухом к раструбу переговорного устройства. – Товарищ майор, грозовой фронт впереди. Ветер усиливается, сносит нас. Не сможем его опередить. – Что будем делать? – прокричал в трубку Буторин. – Возвращаться? Нельзя, вы обязательно должны меня доставить этой ночью! – Мне приказано вас доставить, и я доставлю, – задорно прозвучал в переговорном устройстве девичий голос. Через пять минут самолет начало мотать так, что Буторин начал беспокоиться, выдержит ли фанерный самолет такую болтанку. Потрескивал корпус, скрипели стяжки крыльев, завывал мотор. На голову и плечи то и дело обрушивались потоки воды. Кожаная куртка пока выдерживала, но армейские офицерские бриджи мгновенно промокли. Как пилот ориентировалась в ночи, было непонятно, но надеяться Буторин мог только на нее. Вскоре машина стала забирать вверх, вокруг ничего не было видно, кроме влажного тумана. А потом неожиданно над головой как будто раскрылось удивительной красоты звездное небо. Луны не было, и только полоса Млечного Пути переливалась серебряными искрами, манила, затягивала в бескрайнюю глубину небосвода. Значит, пилот поднялась над облаками, идет выше низкой облачности. – Нас снесло на юго-запад почти на восемьдесят километров, – снова сообщила в переговорное устройство девушка. – Скоро облачность закончится, и я изменю курс. Пока летим на этой высоте. Мне нужны ориентиры внизу. Возьму поправку и высажу вас в нужном месте. – Если у вас получится, буду молиться на вас всю оставшуюся жизнь, – ответил Буторин. – Буду называть вас своей небесной богиней. – Получится, можете не сомневаться, – сквозь смех послышался ответ летчицы. – Не в первый раз летаем в сложных метеоусловиях. Еще около получаса Буторин напряженно размышлял, оценивая все возможные варианты, все плюсы и минусы, все риски. «Хорошо, – думал оперативник, – что я настоял на своем, хорошо, что я командую здесь. Слишком летчица самоуверенна. Опыт у девочек колоссальный, не спорю, но операция сейчас проводится очень важная, и риск к ее провалу надо сводить к минимуму». Всегда, когда к партизанам летали самолеты, даже планеры с грузом, пилоты получали пароли, которые знали лишь те, кто их встречает. Нередко груз и самолет минировались, и пилоты, поняв, что встречающие не называют правильный отзыв на пароль, взрывали и самолет, и себя. В этом полете пароль и отзыв знал лишь Буторин. – Слушай меня внимательно! – строго заговорил оперативник, когда летчица сообщила, что они вышли в нужный квадрат и она будет искать костры. – Это приказ, и он не обсуждается! Когда сядем, ты, пока горят костры, разворачиваешь машину, а я выбрасываю груз и прыгаю сам. И ты поднимаешь машину и уходишь. Все! – Вы думаете, что нас могут встречать не партизаны? – Не обсуждать! – резко сказал Буторин. – Это приказ, товарищ лейтенант! – Есть, товарищ майор, – отозвалась девушка немного капризным голосом и добавила: – А если это не те? Что, я вас бросила, получается? А если не будет возможности взлететь? – Вы в армии или в детском саду? Приказ развернуться и взлететь. Если не будет возможности, тогда и будем решать. Летчица замолчала. Что там творилось в ее голове, Буторин не знал, но ему хотелось верить, что девушка выполнит приказ. Неожиданно летчица подняла руку и стала указывать вниз пальцем. Буторин перегнулся и увидел огоньки, цепочку мерцающих огоньков. Теперь за дело. Тюк, который необходимо передать партизанам, лежал у него сбоку под ногами и был пристегнут ремнями к кабине, чтобы во время болтанки его не выбросило наружу. Буторин отстегнул ремни, попытался поднять груз. Вполне можно положить себе на колени и выбросить, когда самолет станет разворачиваться. Если будет где развернуться! Самолет лег на крыло и стал выходить на круг. Костры горели хорошо, ветра почти не было, не видно было, как он высекает искры внизу. Значит, условия для посадки нормальные, они ушли от грозового фронта. И вот У-2 вышел на освещенную кострами полосу. Земля приближалась, она набегала, вот уже кроны деревьев все ближе, стена леса поднимается по бокам, а костры все отчетливее. Теперь хорошо видно, что костры разложены в два ряда, а между ними расчищенная полоса. Толчок – и снова самолет в воздухе! Еще толчок колесами – и машина покатилась, чуть подпрыгивая на неровностях почвы. Буторин крутил головой, пытаясь рассмотреть, что творится вокруг, не бегут ли к машине люди. Летчица сбавляла скорость, самолет приближался к концу полосы. Сейчас он двигался совсем медленно, но бросать тюк под колеса не захотелось. Надо дождаться разворота. Наконец самолет развернулся. Буторин, перегнувшись в кабине, похлопал пилота по плечу и, поднатужившись, вывалил за борт открытой кабины груз. Тот упал на траву, Буторин тут же стал выбираться. Встав на крыло рядом с летчицей, он сделал ей знак взлетать. Девушка кивнула, и он прыгнул. Упав на траву, Буторин откатился в сторону и поднял голову. Взревел мотор, самолет покатился назад между угасающими кострами. «Если смогли сесть, значит, длины полосы хватит и для взлета, – подумал Буторин. – Лишь бы стрелять не начали». Он лежал и смотрел, как самолет стал отрываться от земли, как мелькнули его очертания на фоне темного неба. А справа уже бежали люди. Ни на одном он не заметил военной формы. Самая разная гражданская одежда. У кого в руках винтовки, у кого немецкие автоматы или ППШ. – Эй, товарищ, вы живы? – крикнул кто-то, подбегая и наклоняясь к Буторину. – Что случилось, почему самолет улетел? А груз? – С грузом все в порядке, – поднимаясь, отозвался оперативник. – В Москве сегодня солнечно, но к вечеру обещали дождь. Это была условная фраза, пароль. И произнес ее Буторин умышленно с улыбкой, как будто пытался завести речь о погоде. Были у него определенные сомнения, и он решил их проверить. Если встречающие не знали пароля, они могли не уловить неуместности фразы в подобных условиях. Ответит условной фразой только тот, кто ждал этих слов гостя, знал эти слова. – Вам повезло, что этот дождь у нас уже прошел и теперь до Москвы добрался! – засмеялся мужчина с кобурой на ремне. – У нас тут два дня лило, мы даже сомневаться стали, будет самолет или нет. Это не было ответом на пароль. Ответом была фраза: «В Минске сегодня дождь, но к вечеру обещали хорошую погоду». Рука Буторина дернулась в сторону пистолета под одеждой, но он остановил себя. «Если они пытаются выдать себя за партизан, – подумал он, – то будут играть со мной, будут пытаться выведать, куда, зачем я прилетел. Значит, время еще есть. И выжить я смогу, если начну разыгрывать дилетанта, неумеху. И надо устроить им проверку, но только такую, которую они сами поддержат, пытаясь все еще выдавать себя за «своих». Они будут подыгрывать». – А где Василич? – спросил Буторин, поднимаясь и отряхивая колени. – Опять плохо себя чувствует? Да, тяжело ему после ранения в грудь. Пробитое легкое до конца вылечить в белорусских влажных лесах сложно. – Кашляет, отварами его поим, – пояснил старший и, повернувшись к своим людям, приказал: – Что стоите? Берите контейнер, и на подводу. Тушить костры, и всем в отряд. – Я ногу подвернул, – тихо сказал Буторин старшему. – Видать, прыгнул с самолета неудачно. Надо было в молодости спортом заниматься, а то вон ведь как складывается судьба, к вам лететь пришлось. А я ведь, по сути, и не военный. – Потом, потом поговорим, – похлопал его по плечу «партизан». – А сейчас на базу, в тепло. И к ужину успеем, и по чарочке выпьем за встречу! Вы у нас почетный гость с «большой земли». Небольшая поляна в лесу, куда привезли Буторина, выглядела довольно обжитой. Он заметил пару телег в темноте под деревьями, коновязь, возле которой лошадей не было. Виктор принюхался и не ощутил запаха конского навоза. А он должен быть, если есть коновязь, к которой часто привязывают лошадей. Пока это ни о чем не говорит. Пока даже нет доказательств, что это враги. Отсутствие отзыва на пароль могло означать, что нет на месте человека, который знал этот отзыв. Например, знал его только командир отряда, а он не вернулся откуда-то. Война, расписание поездов отсутствует. Вернется утром, ответит правильной условной фразой, и все встанет на свои места. Могло быть и такое, понимал Буторин. И все же сомнения у него оставались. Не очень серьезные, мелочь по своей сути, такие, которые легко объяснить при желании. Мужчина с кобурой, которого Буторин теперь разглядел лучше, первым спустился в землянку и зажег керосиновую лампу. Свежий запах древесины и хвои сразу обратил на себя внимание. Землянка была новая, только построенная. Ну и что? Из уважения ее гостю и уступили, хотя предназначалась она для командира отряда или комиссара, или какого-то подразделения, или для медсестрички. Когда принесли еду, мужчина назвался Егором и заявил, что командир скоро будет и пока придется его подождать. Макароны с тушенкой были приготовлены хорошо, и самогон был хорошего качества, чистый и прозрачный. Здесь никакого иного толкования не было. И хлеб, печенный в лесу. А вот разговор Буторина снова насторожил. Он пытался играть простачка, который прибыл для агитации по линии партии, но разговор с Егором строился не вокруг его будущей работы среди партизан или местного населения. Это очень было похоже даже не на допрос, а на осторожное, но настойчивое прощупывание. Попытку выудить информацию, к кому конкретно прилетел человек из Москвы, кто его должен был ждать, какие указания он имел. И, главное, какие связи здесь в партизанском районе и в подполье были у гостя из Москвы. Адреса, явки. Буторин старался отвечать двусмысленно и непрофессионально. И всячески пытался свести разговор к партизанскому быту, как им живется в лесах, особенно зимой. А что касается контактов за пределами отряда, так это должен был обеспечить командир отряда. С ним договаривалось командование партизанским движением. До бесконечности вести такие разговоры было невозможно. Требовалось какое-то решение, иначе если это не настоящие партизаны, а отряд, собранный гестапо, то в подвалах именно гестапо Буторин и окажется. Егор так ничего и не рассказал толком про отряд, про боевые дела тоже помалкивал, ссылаясь на секретность, заведенную командиром. А в Москве о его делах знают прекрасно и даже недавно награждали некоторых бойцов. «Значит, меня не выпустят, – понял Буторин. – Раз такое сболтнул, то уверен, что проверить факт недавнего награждения через Москву не смогу. Хорошо, что я настоял на том, чтобы самолет улетел. Что бы я тут делал, если еще и летчица со мной сидела бы рядом? Или вообще бы ее увели и кормили бы меня сказками, что с ней все хорошо, отсыпается, а самолет чинят, потом – что он неисправен. Сейчас хоть об одном себе приходится беспокоиться, а тогда бы и ее вытаскивать как-то пришлось. Ладно, разберемся! Главное – не настаивать на встрече с командиром. Этот Егор хоть может разыгрывать человека, который чего-то не знает, это оправданно, а вот командир должен знать все, и я «липового» командира раскушу в два счета. Несмотря на то что якобы не военный и неопытный». Ночь и полдня Буторина никто не трогал. Дали отоспаться. Угрюмый боец принес поесть и умыться: полил над ведром, когда солнце было уже высоко. Буркнул, что выходить пока нельзя, секретность, и ушел. Буторин не настаивал и с аппетитом поел. Правда, он сумел оценить звуки, которые раздавались снаружи. Там проходили какие-то люди, которых командир заставлял даже идти в ногу. Хорошо, хоть не строем и с песней. Ржала лошадь, но одна, кто-то прямо возле землянки Буторина разыграл спектакль «возвращения диверсионной группы с задания». Кто-то кого-то активно обнимал и хлопал по плечам и спине и все расспрашивал, удачно или нет прошла вылазка. Второй голос отвечал, что рвануло так, что до неба достало. Что ангелам в небе жарко было. Прошло около часа. Буторин не видел, что происходит снаружи, однако его насторожили голоса, которые кого-то звали к командиру на инструктаж перед выходом на задание. Буторин прислушался. Интересно, о каком командире говорят? О командире подразделения, группы, роты? Или о командире отряда. Значит, вернулся? Значит, скоро он увидит его? Интересно, а кто такой «Василич», который кашляет после ранения в легкое? Его Буторин придумал, а Егор подыграл, или это удивительное совпадение? «Надо быть осторожнее с такими проверками, – решил для себя Виктор. – Не надо ставить их перед фактом заведомого обмана». К вечеру зашел тот же угрюмый партизан и поменял ведро, которым Буторин пользовался как туалетом. Ситуация была очень похожа на тюремную, но он старался не подавать вида, что тяготится своим положением. Наверняка и сами его стражи понимали, что рано или поздно до гостя с «большой земли» дойдет, что происходит что-то странное. И Егор не замедлил появиться, чтобы снова устроить плохо замаскированный допрос. Однако он все же попытался объяснить задержку отсутствием командира, а также тем, что в лагере может быть лазутчик гестапо. И гостю лучше пока посидеть и отдохнуть. А заодно составить план бесед на политические темы, а уж он, Егор, поможет проложить маршруты поездок, даст в охрану толковых надежных ребят. Лишь бы гость указал отряды, фамилии командиров, примерные места дислокации. – Так все у вашего командира, – улыбнулся Буторин самым обезоруживающим образом. – Он же сам передавал в Москву, что составит маршрут и список отрядов. У меня только один адрес в городе. И тот на случай непредвиденных ситуаций. Например, если самолет собьют и я до вас не доберусь. Тогда бы я пошел в город по этому адресу. – Что за адрес? – оживился Егор. – Может быть, даже наша точка, явка нашего отряда в городе. – Да я улицу и номер дома назвать не могу, не знаю. Я только на фотографии видел. Мне бы в район городского колхозного рынка попасть, а там я найду. Егор купился, это точно. Буторин видел, как загорелись глаза собеседника, когда он описывал ему место явки. Сомнений не оставалось, что это липовый отряд, созданный гестапо. Но ночь принесла ему больше информации, чем предыдущие два дня пребывания в этом лесу, в гостях у Егора. Буторин второй день искал, где ему сделать щель для подслушивания и подсматривания, и нашел наконец такое место. Под самым потолком, где на бревна стен настелены бревна крыши, одно из бревен имело дефект. Но сразу его заметить было сложно, потому что щели между бревнами были старательно забиты мхом. Мох оперативник выскреб щепкой и держал под рукой, чтобы в случае чего можно было быстро вернуть его на место – законопатить щель. А она получилась приличной, около пяти сантиметров. К ночи Буторин вытащил мох и стал в щель смотреть на лагерь, фиксируя все важное и необычное, происходящее в нем. Он как будто чувствовал, что Егор что-то предпримет, что его заточение не будет долгим, а узнать хотелось больше об этом месте и об этих людях. Около двенадцати ночи в лагере улеглась суета примерно восьми человек, пытавшихся изображать активный партизанский отряд. Неожиданно из-за деревьев вышел мужчина, заклеивающий языком только что скрученную «козью ножку». Он похлопал себя по карманам, а потом позвал кого-то в темноту: – Петро, ты тут чи ни? У тебе сирники е? Буторин насторожился. За эти два дня он ни разу не слышал украинского говора в отряде. Все говорили по-русски чисто, даже не применяя южнорусских словечек и выражений. А тут сразу сирники вместо спичек! Из темноты вышел высокий человек, протянул спички и вполголоса стал что-то объяснять. Его собеседник усмехнулся, прижал палец к губам. Они стали говорить тихо, но в ночи голоса слышались все же лучше, чем днем, и Буторин уловил несколько слов, которые позволили сделать определенные выводы. Эти двое новенькие, приехали сменить других. Они толком еще не знают, что и как, но знают, что надо изображать партизан, потому что приехал какой-то важный человек из Москвы и от него надо получить информацию. Буторин не спал всю ночь, размышляя и прикидывая, что ему делать. Потом он встал и подошел к своему пальто, висевшему на гвозде у двери. Вытащив из кармана пистолет «ТТ», он при свете керосиновой лампы разобрал его. Ну, вот теперь и понятно, почему у него не отобрали оружие. Как-то сумели эти ребята вставить сточенный боек в его оружие. Стрелять оно не будет, несмотря на две полные обоймы. Вот тебе и еще одно доказательство, что он в руках врагов. Ну, значит, тянуть нечего. Раз все ясно, значит, надо выбираться отсюда в город. Надо утром заинтересовать Егора, спровоцировать его на принятие решения, а там видно будет. Другая мысль, которая не давала покоя Буторину, была о том, как они могли посадить здесь самолет? Откуда взялся ложный партизанский аэродром? Ведь летчица вряд ли могла так сильно ошибиться. Да и самолет ждали, раз вовремя зажгли огни. Это все могло означать, что националисты разгромили партизанский отряд, который ждал Буторина. Или узнали о самолете и помешали партизанам развести костры и развели свои, но неподалеку. Об этом следовало тоже срочно доложить на «большую землю». Ведь отряд планировали передать в помощь операции группы Шелестова. Когда утром явился Егор, как всегда улыбчивый и хорошо выбритый, Буторин соскочил с деревянной лежанки навстречу хозяину и, изображая досаду, спросил: – Послушайте, а сегодня какой день недели? Черт, из головы все выскочило у меня! – Вообще-то суббота, – улыбнулся Егор. – Что, баньку сообразим? – Что? Баньку? Почему? – непонимающе нахмурился Буторин, но тут же, смущенно улыбаясь, замахал рукой. Он понизил голос и вплотную подошел к Егору: – Понимаете, в воскресенье и в среду меня будет ждать на явочной квартире человек. А я запамятовал. Вот книжная моя душа! Мне же в город надо срочно! – Это очень опасно – сейчас путешествовать, – покачал головой Егор и, глядя на гостя немного с прищуром, как будто и верил, и не верил ему. – Война же, дорогой товарищ! Опасно всем. И тем, кто на передовой, и тем, кто в тылу! Это мой долг, понимаете. Я просто беспокоюсь. Мне сказали, что, если я не явлюсь в указанные дни, явка может для меня закрыться. Там посчитают, что я попался фашистам, и перестанут выходить на контакт. – Вы должны встретиться в квартире? – Егор перешел на деловой тон. – Встретиться на квартире, но первый контакт должен произойти на рынке. Человек подойдет ко мне и назовет адрес. А через час уже по тому адресу мы и встретимся. Вот так предполагалось. Честно говоря, я так волнуюсь. У меня подобное происходит в первый раз. – Странно, – с сомнением в голосе проговорил Егор. – И как же он вас узнает, этот человек с явочной квартиры? – Да это как раз очень просто! – рассмеялся Буторин. – Этот человек меня знает. Я ведь преподавал на высших партийных курсах, а он был моим слушателем. Он меня в лицо прекрасно знает, а я вот голову ломаю, кто же это может быть. У нас там обучалось много решительных и готовых к борьбе молодых людей и девушек. – И девушек? – озабоченно переспросил Егор. – Именно, – с довольным видом подтвердил Буторин. Основания для того, чтобы быть довольным самим собой, были. «Егор клюнул, заглотил, как говорится, наживку по самые жабры. Главное – не переборщить и не перейти грань разумного. Важно, чтобы он понял, что я ничего не знаю, у меня нет информации, которую из меня можно выбить, пытками заставить рассказать. А так все зависит от связного, и на него надо выйти. И для этого надо покинуть лес. Ну не будет же Егор меня конвоировать в город большой группой. Он пока должен играть свою роль. Может быть, должен сообщить руководству о том, что ситуация изменилась и появилась новая информация. Причем решение принимать нужно прямо сейчас. Вряд ли у него есть рация, скорее всего, он действует с помощью посыльных». – Хорошо, – неожиданно ответил Егор. – Вы правы, и медлить никак нельзя. Через час выступаем. В город доберемся вечером, отдохнете в одном укромном месте, а утром или когда там у вас договорено, выйдете на связь на рынке. Когда вам нужно там быть в воскресенье? – Через час? – Буторин изобразил робость. Одно дело – философствовать в безопасном месте, а другое дело – идти в зубы врагам. – Да, да, конечно. Через час – значит, через час… В воскресенье я должен быть у входа на рынок с одиннадцати до половины двенадцатого, а потом с двух до половины третьего у рядов, где бабки семечками торгуют и шерстяными вязаными вещами. Наверное, во второй период времени ко мне подойдут. В первый посмотрят на меня, а потом подойдут. Я точно не помню, как должна происходить встреча. – Не бойтесь и не переживайте, – Егор положил Буторину руку на плечо. – Все будет хорошо. Мы вас прикроем. Я сам с вами пойду. А пока подкрепитесь. Сейчас вам еды принесут. Через час Буторина поспешно вывели из землянки и сразу повели в лес. На поляне из отряда никого не было, и, видимо, Егора больше беспокоило не то, что кто-то увидит лицо московского гостя, а то, что сам гость догадается, что эта база партизанского отряда не настоящая. Никто тут долго не живет и на боевые операции отсюда не уходит. За деревьями стояла та же самая телега с запряженной в нее гнедой кобылой. Возле телеги стояли двое «партизан», в том числе тот самый, угрюмый, который ухаживал два дня за Буториным. У каждого в руках был немецкий «шмайссер», но подсумков с обоймами на виду не было, может, они находились в телеге под соломой. Да и у самого Егора сегодня не было ремня, перетягивающего гражданский пиджак, на котором два дня назад висела кобура с пистолетом. Вообще-то это было логично, если группа шла в город, то много оружия на виду держать нельзя. Ближе к городу они вообще должны спрятать оружие. Для этого, наверное, телега и нужна. А как у них с документами, что они предъявят немцам, или постараются избегать патрулей? И все это при условии, что Егор и его люди настоящие партизаны. Но по всему выходило, что отряд липовый, подставной. Вопросов было много, но Буторин не стал их задавать. Он новичок, неопытный, а такие вопросы задают люди опытные, бывалые. Сейчас главное – понять, как с этой троицей расправиться. Да так, чтобы оставшиеся в лесу не услышали, не заподозрили неладное и не пришли на помощь. Карту местности, где должен был сесть самолет, Буторин помнил. Но сейчас он даже не представлял, где находится. Не с чем было сравнить ландшафт, потому что на него надо взглянуть сверху, увидеть хотя бы один знакомый ориентир. И тогда он решил отсчитывать расстояние. Если они шли в среднем со скоростью четыре километра в час, то нужно пройти пару часов и только тогда пытаться избавиться от своих конвоиров. Раньше нельзя потому, что стрельбу услышат в лагере и поспешат на помощь. Если между ним и преследователями будет восемь километров и больше, можно будет уйти. Чем меньше расстояние, тем труднее сделать задуманное. Да и местность эти люди знают лучше него. Ждать дольше, стараться отойти от лагеря дальше – тоже опасно. А если лес кончится и они окажутся на открытой местности, да еще в непосредственной близости от немецких постов и патрулей, дорог, по которым немцы передвигаются? Если Егор не партизан, то у его отряда есть надежные документы и их не задержит никакой патруль. Но вот на звуки стрельбы немцы прибегут обязательно. Буторин единственный из всей группы сидел в телеге, свесив ноги. Егор шел рядом с ним, сбоку по другую сторону телеги шел тот самый угрюмый партизан. Третий боец с автоматом на шее, белобрысый парень, вел лошадь под уздцы. Этот партизан вообще не проронил ни единого слова ни за время подготовки к походу, ни в пути. «А может, он вообще немец, – подумал Буторин. – Или украинский националист, который не может скрыть своего специфического говора». Оперативник крутил головой и изображал, что после двух дней сидения в землянке, да и вообще, как чисто городской житель, оказавшийся на природе, он наслаждается свежим воздухом, красотой леса. На самом деле он пытался вовремя заметить, как лес редеет, увидеть другие признаки, что скоро они выйдут из леса на открытое пространство. Теперь телега ехала через сосновый лес. Почва здесь была песчаная, сплошь усыпанная хвоей. Стройные высокие деревья росли редко, на расстоянии трех-пяти метров друг от друга, и группа пошла быстрее. Местность стала подниматься, и через полчаса группа оказалась на верхушке залесенного холма, с которого открывался вид по крайней мере на часть окружающей местности. И Буторин кое-что смог увидеть. Там, куда шла группа, располагалась равнина с редколесьем и две грунтовые дороги. Обычные проселочные дороги, но по ним много и часто ездили. Это видно по тому, что они разбиты. Правее за лесом, а может, и на краю леса, – балка, густо заросшая кустарником и невысокими деревьями. И вокруг снова лес.