Глава 24 Волк прыгал на каменные стены ямы-ловушки, обломал когти и ободрал лапы, и все прыгал и прыгал, но выбраться не получалось. Завыл, но Большой Бесхвостый не отозвался, и, что хуже всего, он совсем перестал чуять его душу. В последний раз, когда он чуял брата по стае, тот горевал и был в отчаянии, теперь же Большой Бесхвостый потерялся где-то за густой, сплетенной из корней деревьев сетью. Потом начала мучить жажда. Волк, клацая зубами, ловил падающий сверху Яркий Мягкий Холод, но жажду это не утоляло. В яме было тесно, и, не имея возможности ходить взад-вперед, он просто вертелся кругом. Голод закрался в живот. Волк слышал, как лемминги бегают по ходам между норами, и чуял оленя, который идет по соседней долине. Когда ветер задул с другой стороны и принес звук шагов бесхвостых, появилась надежда – вдруг это Большой Бесхвостый и сестра по стае идут на помощь? Но надежда умерла, едва он почуял Белых Бесхвостых. Их было двое – от одного пахло летучей мышью, от второго – лошадью. Шерсть на загривке встала дыбом, в груди зарождался рык. Бесхвостые шли к яме-ловушке. Над краем ямы появились две головы. Волк прыгнул, клацнул зубами, зарычал. Бесхвостый, от которого пахло лошадью, был тощим и испугался. Тот, от которого пахло летучей мышью, просто насторожился. Потом они исчезли, но Волк слышал, что они не отошли далеко. Поворчали, попыхтели и вернулись к яме, причем, что очень удивило Волка, опустили в яму ствол молодой березы. Что они задумали? Бесхвостые моргали и смотрели на него сверху вниз, как будто чего-то ждали. Тот, от которого пахло летучей мышью, что-то тихо и с уважением говорил. Волк немного растерялся. Они хотят помочь? Но Белые Бесхвостые – плохие, они охотятся на брата и сестру по стае… И вдруг Волк вспомнил тот миг, когда Белые Бесхвостые поклонились ему, как будто почитали за какое-то высшее существо. Припомнив это, понюхал ствол, который бесхвостые опустили в яму, и попробовал по нему подняться. Ствол березы оказался слишком гладким, чтобы выбраться из ямы. Белые Бесхвостые, кряхтя, вытянули ствол обратно и куда-то ушли. Когда вернулись – кряхтели еще громче, притащили ствол сосны. Ствол сосны был гораздо толще ствола березы, а без веток по грубой коре выбираться из ямы-ловушки было намного легче, чем по стволу березы. И Волк выбрался так быстро, что хвостом бы никто махнуть не успел. И вот он на свободе! Вырвался из ямы-ловушки! Ветер расчесывал шерсть и лизал прохладным языком ободранные лапы! Волк задрал морду и, переглянувшись с бесхвостыми, вильнул хвостом. Он не знал, понимают ли они, что это знак благодарности, но они улыбались, пока он убегал в Лес. Последний Свет покинул деревья, и стая воронов полетела к вершине холма. Волк побежал следом за воронами, на вершине задрал морду и завыл в надежде, что Большой Бесхвостый его все-таки услышит: – Где-е-е ты-ы-ы? Нет ответа. Тревога острыми клыками впилась в кишки. * * * Темнота не оставляла в покое души Торака, окружила треском корней, и сквозь этот треск он смог расслышать только карканье воронов, которое звучало все громче… и вдруг оборвалось. Потом уже ближе Торак услышал стук, как будто дятел стучал по стволу дерева, захотел на него посмотреть, но веки словно камнями придавили. Тук-тук-тук! …Напрягся и усилием воли открыл глаза. Ночь. Небо ясное. Луны нет, появляются первые звезды. Торак не сразу вспомнил, что стоит на коленях перед рухнувшим в священной роще Великим Тисом. На стволе мертвого дерева сидели три ворона. Рек с Рипом глянули на него и продолжили долбить клювами ствол тиса. Третий ворон был белым. Не ворон, а самка ворона. Арк! Торак огляделся по сторонам. Что это значит? Ренн где-то рядом? И Дарк тоже с ней? Но поблизости Торак, как ни старался, никого не увидел. За превратившейся в выжженную пустошь рощей – камнепад, а за ним Горы. Тораку жутко хотелось завыть, призывая Волка, но черная сеть крепко держала за горло. Арк громко каркнула и пристально посмотрела на него блестящими черными глазами. Потом перелетела на груду камней рядом с Великим Дубом. Она, несомненно, хотела, чтобы Торак пошел за ней, но он никак не мог собрать волю в кулак и двинуться с места. Арк в попытке приободрить Торака принялась часто кланяться. Торак сам не понял, как ему удалось, но он встал и все-таки подошел к ней. Белая Арк пристально смотрела в щель между двумя черными от сажи камнями, часто моргала и курлыкала от удовольствия. Торак тоже проморгался – в это невозможно было поверить, но между камнями уцелел проросток. Дрожащими пальцами он очистил его от сажи. На жестких веточках блестели мелкие иголки. Выживший проросток может стать тисом. В душе Торака затеплилась надежда – если этот проросток выжил, то… Вдалеке к югу от того, что осталось от священной рощи, он разглядел верхушки живых деревьев, и сердце сжалось от боли. Лес всегда давал ему кров и еду, теперь настал его черед – он должен сделать все, чтобы не дать Лесу умереть. Ждать Ренн и Дарка нельзя – нет времени. Он не колдун, у него нет ничего для проведения обряда, но если есть хоть один шанс вернуть Первое Дерево, он его не упустит. В голове зазвучал голос Ходца: «Сердцевина – это важнее всего». Что, если посреди выжженной земли все же уцелел хоть кусочек, хоть маленький осколок сердцевины, о которой говорил Ходец? И Торак для себя решил: даже если он больше никогда не увидит ни Ренн, ни Волка – надо попытаться. И если вдруг его блуждающей душе навсегда придется исчезнуть среди бесчисленных душ деревьев, он должен попросить Лес помочь найти сердцевину. * * * Проросток был единственным уцелевшим деревцем, и у Торака не осталось выбора – только через него он мог проникнуть в души старших и более мудрых деревьев, которые способны подсказать путь к тому, что он ищет. Отправить души блуждать – это шанс и в то же время смертельная опасность. Три лета назад Торак на своей шкуре убедился, что деревья не живут каждое само по себе, они связаны между собой. Колдунья Даррейн как-то сказала, что Голос Леса слишком огромен для людей и, если слушать его дольше удара сердца, твои души разорвутся на мелкие клочки. Если что-то пойдет не так, он может превратиться в призрака или демона… или даже станет Пропавшим, потеряет всякую связь с живыми существами и будет вечно и в полном одиночестве плавать в темноте между звездами. * * * – Нельзя терять время, – пробормотал себе под нос Торак. И если Даррейн никогда не слышала голос Леса, как она могла быть уверена в последствиях? У Торака не было снадобий, которые помогают высвободить души, и он импульсивно оторвал от ствола тиса кусочек обугленной коры, положил в рот и разжевал. Перед глазами возник образ совершающей обряд поиска добычи Ренн: рыжие волосы словно огнем горят на фоне яркой зелени, а лицо, пока она жует кору дуба, мрачное и очень сосредоточенное… …и вдруг ветер наклонил его тонкие веточки к камням, а корни упрямо вцепились в промерзшую землю. Проросток не отвык от жизни, да, он тосковал по упавшей большой матери, по дубу, по стоявшим на страже падубам… Но он не боялся, потому что был не один – его окружала и бережно баюкала огромная сеть тихо бормочущих душ. Но что это за точка появилась в стебле? Торак беззвучно сказал проростку, что он ищет, и тот с удивительной силой послал его через корни в бесконечное сплетение других корней, какие-то из них уже умерли, какие-то умирали, какие-то упорно боролись за жизнь. От ясеня к падубу, от падуба к рябине, от рябины к липе, мимо влажных клубков спящих червей и теплых дремлющих барсуков… и вверх по стонущим стволам, по перекрученным ветром веткам к набухшим и готовым распуститься почкам. – Я должен найти кусочек сердцевины! – закричал Торак. Но деревья ничего не слышали от боли. Их руки с сотнями пальцев тянулись к небу за Первым Деревом, которое поддерживало в них жизнь, но находили только темноту, холод и безразличие звезд. Зачем слушать ничтожного человека, если сам Лес умирает?