Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 9 из 21 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Благодаря договору с СССР «о дружбе и границах» Германия получила мощную экономическую поддержку Советского Союза и могла не бояться британской блокады. «Восток поставит нам зерно, скот, уголь, свинец и цинк. И я боюсь лишь того, что в последний момент какая-нибудь свинья подсунет мне предложение о посредничестве», — заявил Гитлер и еще в течение октября 1939 года начал перебрасывать свои победоносные дивизии на запад и заново их укомплектовывать. Москва обещала даже больше, чем просил Берлин. Сталин приятно удивил Гитлера своим заявлением о том, что их страны должны помогать друг другу и во имя этого идти на жертвы. Поэтому советское правительство снизило цены на свои товары и не настаивало на том, чтобы Германия за все платила твердой валютой. Договоренности Гитлера со Сталиным позволили вермахту сократить свои вооруженные силы на востоке до минимума, и на границе с Советским Союзом фюрер оставил лишь незначительные силы прикрытия, едва ли способные обеспечить сбор таможенных пошлин. «Главное дело — это желание разгромить врага!» — заклинал он своих генералов, считавших план Гитлера «выманить французов и англичан на поле битвы и разгромить их» неправильным и рискованным и рекомендовавших вместо этого упорной обороной как бы «усыпить» войну. Но чем строптивее вели себя генералы, тем нетерпеливее настаивал Гитлер на том, чтобы начать наступление на западе. Состоящие в антигитлеровском заговоре офицеры, как и в сентябре 1938 года, стояли перед выбором — либо готовиться к войне, которую сами они считали безумной, либо свергнуть Гитлера путем государственного переворота; и, как и тогда, заговорщики так ничего и не предприняли. Гитлер же постоянно переносил сроки начала наступления. Назначив себя Верховным главнокомандующим, он с небывалой легкостью то отдавал, то отменял приказы, в результате чего приказы накладывались на контрприказы, что проявилось особенно наглядно 25 августа 1939 года, когда в один день фюрер отдал и отменил приказ о нападении на Польшу. Окончательно заморочив всем голову, Гитлер на основании последней метеосводки утвердил наконец дату вторжения на 10 мая 1940 года. Вечером предыдущего дня полковник абвера Ханс Остер проинформировал противоположную сторону через голландского военного атташе в Берлине полковника Саса о предстоявшем наутро нападении. Но когда грохот орудий и вой сирен немецких пикирующих бомбардировщиков разорвали предрассветную тишину, для генштабов союзников это все равно оказалось полной неожиданностью. Германское бронированное нашествие дотоле невиданных ни в одной войне масштабов смяло линии обороны французских армий и создало угрозу отрезать все северные армии от их южных коммуникаций, а также и от моря. Благодаря предупреждению Остера бельгийские и голландские войска наступление ожидали, но их сопротивление было незначительным. Взорванные мосты и наспех сооруженные в некоторых местах оборонительные укрепления лишь ненадолго сдержали первые атаки вермахта. Под мощью и яростью немецкого наступления, начатого опять без объявления войны вероломным налетом на находившуюся на аэродромах авиацию противника, через пять дней признала свое поражение Голландия. Решающей для успеха была выдвинутая самим Гитлером идея выброски небольших спецподразделений парашютистов в стратегически важных местах за линией фронта. Высадка авиадесанта у форта Эбен-Эмаэль удалась. Прямо на территорию крепости было высажено с грузовых планеров такое подразделение, и уже во второй половине дня 11 мая защитники форта капитулировали. А в это время последовал совершенно не ожидавшийся противником быстрый прорыв через Люксембург и Арденны, и 13 мая танковые соединения сумели форсировать Маас, 16 мая пал Лан, 20 мая — Амьен, и в ту же ночь передовые соединения вышли к Ла-Маншу. Какое-то время продвижение вперед шло такими быстрыми темпами, что части второго эшелона потеряли связь с авангардом, и мнительный, как всегда, Гитлер уже не верил в свой триумф. Он ужасно нервничал и боялся собственного успеха, не хотел рисковать и поэтому охотнее всего задержал стремительное продвижение своих войск. Фюрер непонятно почему боялся за южный фланг. Он бушевал и кричал, что таким образом можно загубить всю операцию и оказаться перед угрозой поражения. На деле же такой угрозы не было. Все передвижение немецких войск осуществлялось по главным дорогам, и ни в одном месте их не остановили. Когда новый британский премьер-министр Уинстон Черчилль, обеспокоенный положением на фронте, прибыл в те дни в Париж, главнокомандующий сухопутными силами союзников генерал Гамелен признался ему, что большинство его моторизованных соединений оказалось в расставленной немцами ловушке. Английские же дивизии были расколошмачены, отдельные части без вооружения и снаряжения спасались бегством. И если бы передовые части танкового корпуса Гудериана, находившиеся всего в нескольких километрах южнее Дюнкерка, не получили приказ остановиться на достигнутом рубеже и не вступать в столкновение с противником, то разгром союзников был бы полным. Но фюрер считал, что он не может жертвовать танковыми частями, необходимыми ему для завершающего удара в этой кампании. Оценка Гитлером положения под Дюнкерком во многом определялась влиянием Геринга. Тот высказал фюреру твердое убеждение, что его пилоты не допустят эвакуации английской армии на Британские острова. Мол, он, Геринг, и его люфтваффе превратят гавань Дюнкерка в море огня и потопят каждое причаливающее судно. Гитлер положился на это самоуверенное обещание Геринга и отдал «стоп-приказ» танковым соединениям, тем самым подарив англичанам шанс на эвакуацию. Для Гитлера, нацелившегося на быстрейшее продолжение операции на юге Франции, отошедшая к Дюнкерку английская экспедиционная армия особого значения не имела. Начальник же генштаба сухопутных войск Гальдер настаивал на том, чтобы всеми наличными силами ворваться в англо-французский котел и уничтожить его. Но Гитлер полагал, что это займет слишком много времени и может задержать начало наступления на Южную Францию. В течение последующих десяти дней бо́льшая часть английской армии, потерявшая всю артиллерию и вооружение, была эвакуирована в Англию при помощи «москитной армады», состоявшей из почти девятисот маломерных судов. Для этой уникальной спасательной операции, получившей название «Динамо», были мобилизованы спасательные лодки с океанских пассажирских пароходов в лондонских доках, буксиры с Темзы, рыбацкие баркасы, прогулочные пароходы, частные яхты, реквизированные голландские шхуны, баржи и пассажирские катера. Военно-морское министерство Великобритании предоставило полную свободу стихийному движению, охватившему английских моряков. Каждый владелец судна любого типа, парового или парусного, выходил в море и направлялся в Дюнкерк, где на побережье среди дюн под неослабевающими налетами немецкой авиации их ждали десятки тысяч английских и французских солдат. Бомбы увязали в песке, который уменьшал силу взрыва, и непрерывная бомбардировка войск, рассредоточившихся вдоль побережья, причиняла незначительный ущерб. Молодые английские летчики-истребители, иногда совершавшие по четыре вылета в день на своих «харрикейнах» и «спитфайрах», успешно патрулировали весь район. Они врывались в строй эскадрилий немецких истребителей и бомбардировщиков, рассеивали и отгоняли их. И везде, где появлялись самолеты люфтваффе, иногда в количестве до полусотни «мессершмиттов» и пикирующих бомбардировщиков «штука»[16], они сразу же подвергались атакам «харрикейнов» и «спитфайров», и десятки немецких самолетов оказывались сбитыми. В противостоянии с хваленым люфтваффе английские военно-воздушные силы показали свое превосходство, и Герингу не удалось выполнить данное им фюреру обещание. Когда же город, еще за десять дней до того лежавший перед Гудерианом незащищенным, оказался наконец у немцев, эвакуация на побережье Дюнкерка была полностью завершена. Армии Гитлера после охватывающего маневра у побережья Ла-Манша повернули затем на юг, где они повсюду встречали уже потерявшего мужество, сломленного противника, чья обреченность еще больше усугублялась творившейся на севере неразберихой. Французское верховное командование оперировало соединениями, которые давно уже были разбиты, дивизиями, которые были рассеяны, дезертировали либо просто развалились сами собой. Уже в конце мая один британский генерал назвал французскую армию «скопищем черни» без малейшего намека на дисциплину. Миллионы беженцев, тащивших за собой тележки с нагроможденными в них пожитками, заполонили все дороги. Они бесцельно брели куда глаза глядят, задерживали движение своих воинских частей, оказывались в тылу прорвавшихся немецких танков, метались в панике под бомбами и воем пикирующих бомбардировщиков, и в этом неописуемом хаосе тонула любая попытка организованного военного сопротивления. Одной из причин возникновения этого хаоса явилась изготовленная командой Шелленберга невзрачная с виду брошюра, содержащая мрачные пророчества Нострадамуса. Эта брошюра распространялась среди французского населения через агентов Шелленберга и забрасывалась с самолетов. В ней были выбраны те цитаты, в которых Нострадамус предсказывал появление «машин, изрыгающих дым и огонь», которые с грохотом будут пролетать над городами, неся ужас и уничтожение людям. От себя Шелленберг добавил «пророчество» о том, что только юг и юго-восток Франции спасутся от этих бедствий. После этого охваченные паникой массы беженцев двинулись в подсказанном им направлении и в итоге парализовали коммуникации французских армий, тогда как немецкие войска получили желаемую свободу передвижения. Германские танки прошли через десятки городов и сотни деревень, не встречая ни малейшего сопротивления. Их командиры стояли в открытых башенных люках, самодовольно приветствуя население, а толпы пленных французов шагали рядом с немцами, причем многие из них все еще несли свои винтовки, которые время от времени собирали, чтобы уничтожить их под гусеницами танков. 10 июня 1940 года Муссолини объявил войну французам. Гитлер ожидал это решение с большой тревогой, ибо оно служило не поддержкой, а скорее дополнительным бременем. 14 июня пал объявленный открытым городом Париж. Немецкие войска вошли через ворота Майо в Париж и сорвали с Эйфелевой башни трехцветный французский флаг. В тот же день Лени Рифеншталь, надеявшаяся на то, что с завоеванием французской столицы война быстро закончится, отправила Гитлеру поздравительную телеграмму: «С неописуемой радостью, с чувством глубокой благодарности мы переживаем вместе с Вами, мой фюрер, величайшую победу, одержанную Вами и Германией, вступление немецких войск в Париж. Вы творите дела, которые вообще не укладываются в человеческое воображение и не имеют аналогов в истории человечества. Как нам поблагодарить Вас? Высказать поздравление — слишком мало, чтобы выразить чувства, которые меня обуревают». Три дня спустя Гудериан сообщил Гитлеру, что он со своими танками дошел до Понтарлье. Изумленный быстротой продвижения своих войск, Гитлер запросил телеграфом, не ошибка ли это, «вероятно, имеется в виду Понтайе-сюр-Сон?», и в ответ «король танков» Гейнц Гудериан телеграфировал ему: «Никакой ошибки. Лично нахожусь в Понтарлье на швейцарской границе». Оттуда он двинулся на северо-восток и вклинился с тыла в линию Мажино. Оборонительный вал Франции пал почти без боя. Начав 10 мая 1940 года вторжение в Бельгию, Нидерланды и Францию, вермахт в течение месяца разгромил французские войска, обратив в бегство британские экспедиционные части. Но больше всего исходу кампании удивлялись участники Первой мировой войны: их поразила низкая боеспособность французской армии и несостоятельность ее командования. Гитлер тоже был поражен этим, и уже 18 июня ему передали желание французов заключить перемирие. Фюрер повелел участвовать в первом заседании главнокомандующим трех видов войск вермахта, а также Кейтелю и имперским министрам Гессу и фон Риббентропу. Гитлер уже давно представлял себе сцену реванша над Францией, и теперь его обуревало желание сыграть в ней историческую роль. По его приказу через пролом в стене музея вывезли тот самый железнодорожный вагон, в котором было подписано унизительное для Германской империи перемирие, и установили этот вагон в Компьенском лесу на той самой лужайке, где он находился в 1918 году, а памятник с поверженным немецким орлом был задрапирован полотнищем. 21 июня 1940 года около трех часов дня в Компьен прибыл Гитлер в сопровождении высших военных и гражданских чинов рейха. Выйдя из автомобиля, он направился сперва к гранитному монументу в центре площадки, на мемориальной плите которого было начертано: «11 ноября 1918 года здесь была побеждена преступная гордость Германской империи, поверженной свободными людьми, которых она пыталась поработить». Гюнтер Келлер, снимавший на свою ручную кинокамеру это историческое событие, записал позже в своем дневнике о впечатлении, которое произвел на фюрера этот памятник разгрома кайзеровской Германии: «Подойдя к монументу, Гитлер остановился перед ним, широко расставив ноги и подбоченившись. Молча прочитав надпись, он, всем своим видом изображая крайнюю степень презрения, прошелся по мемориальной плите. При этом его лицо выражало не только презрение, но и злость, вызванную, вероятно, тем, что он не мог стереть одним пинком своего сапога эту вызывающую надпись». Отдав приказ снести памятник, Гитлер вошел со свитой в исторический вагон и уселся в то самое кресло, в котором двадцать два года назад восседал французский маршал Фош. Через несколько минут в вагон ввели французскую делегацию, и Кейтель начал зачитывать условия перемирия. После оглашения преамбулы текста перемирия Гитлер и сопровождавшие его лица демонстративно вышли из вагона и сразу отбыли. Переговорами, затянувшимися до 22 июня, продолжил руководить Кейтель. Все было организовано так, чтобы как можно сильнее унизить поверженных французов. Им было заявлено, что немецкий проект перемирия является окончательным и должен быть принят или отвергнут как единое целое. В ночь с 24 на 25 июня о заключении перемирия было объявлено по радио. Во Франции огромная масса беженцев, запрудившая все дороги, начала возвращаться в родные места. Гитлер использовал это время для нескольких поездок по оккупированной Франции. Он посетил район боев Первой мировой войны и обелиск павшим у Лангемарка, а также другие памятные с тех времен места. Вместе с двумя однополчанами по той войне фюрер побывал на своих старых позициях неподалеку от Реймса. Затем он неофициально вылетел в Париж, где провел лишь несколько ранних утренних часов. В свою свиту он включил людей, разбирающихся в искусстве, в том числе Альберта Шпеера, Арно Брекера и архитектора Германа Гислера. Прямо с аэродрома Гитлер направился в Гранд-опера и, гордый своими познаниями, сам был гидом в экскурсии по зданию театра. Потом его кортеж проехался по Елисейским Полям, задержался у Эйфелевой башни. В Доме инвалидов Гитлер долго простоял перед гробницей Наполеона, после чего высказал пожелание перевезти саркофаг сына Наполеона, герцога Рейхштадского, из Парижа в Вену. Повосхищавшись ансамблем площади Согласия, он поехал вверх на Монмартр, где назвал уродливой церковь Сакре-Кер. Поездка заняла всего три часа, но Гитлер назвал ее «сбывшейся мечтой его жизни». В начале июля Берлин приветствовал своего фюрера бурей восторга, морем цветов и колокольным звоном. На улицах везде реяли флаги со свастикой, вывешенные из окон и развевающиеся на крышах. Жители Берлина пребывали в полнейшей эйфории. Самому фюреру триумфальное завершение французской кампании принесло и без того уже не знавшее удержу чувство самоуверенности в своем предназначении. Спецпоезд Гитлера прибыл на Анхальтский вокзал, где его в полном составе ожидало имперское правительство. Геринг произнес несколько глубоко взволнованных слов приветствия. Фюрер обошел фронт почетного караула и затем, стоя в открытом автомобиле, под возгласы невероятного восторга и аплодисменты высыпавших на улицы берлинцев проехал в рейхсканцелярию по сплошному ковру из цветов. На Вильгельмплац стояли огромные толпы, своими нескончаемыми выкриками люди заставляли его во второй половине дня не раз выходить к ним на балкон. Для чествования Гитлера в имперскую канцелярию прибыло огромное число посетителей — министров, гауляйтеров и прочих нацистских бонз. Генералы вермахта на этих торжествах не присутствовали. Отсняв проезд Гитлера по ликующему Берлину, Гюнтер направился прямо к Остеру домой, где застал его в состоянии тягостной озабоченности и напряжения. — После наступления Гитлера на западе лорд Галифакс заявил моему человеку в Ватикане, что союзные державы больше не выражают готовности пойти на контакт с германским Сопротивлением и он, мол, начинает сомневаться в том, что среди немцев вообще существуют порядочные люди, которым можно доверять, — объяснил Остер причину своего мрачного настроения. — Ну и черт с ним, с этим Галифаксом! — отмахнулся Гюнтер. — Толку нам от этого Запада все равно никакого. Франция сдалась фактически без боя, а британская армия еле ноги унесла на свой любимый остров. Так что борьба с режимом — это наше внутреннее дело и на чью-то помощь извне нечего и надеяться. — Согласен. Но сейчас мы оказались в ситуации, когда любой вариант развития событий повлечет для нас весьма негативные последствия. Победа Гитлера усилит нацистский режим как в Германии, так и на захваченных европейских территориях. Поражение отдаст Германию на растерзание победителей. Такой вот выбор — между молотом и наковальней. — Мне сегодня ясно одно: армия и народ поддержат переворот лишь в том случае, если из-за Гитлера им придется вкусить горечь поражения. — Активное использование армии в ходе переворота невозможно без согласия на это высшего военного руководства. И побудить их к действиям можно лишь единственным путем — поставить перед свершившимся фактом устранения Гитлера. Поэтому вопрос о покушении на фюрера для нас теперь главный. Я, во всяком случае, других способов свержения нацистского режима, кроме как убить Гитлера, не вижу! — убежденно произнес Остер. — Фюрера охраняют так, что организовать успешное покушение на него просто нереально. И ты сам это прекрасно знаешь, — заметил Гюнтер. — Но даже если Гитлера каким-то образом удастся устранить, вряд ли это приведет к свержению нацистского режима. Главой Третьего рейха автоматически станет преемник фюрера Геринг, которого наверняка поддержит люфтваффе. Да и верное Гитлеру кригсмарине тоже будет на стороне преемника фюрера, а не оппозиции. Так что очень сомнительно, что убийство Гитлера подвигнет высшее руководство вермахта использовать армию для переворота. — Ты прав, к сожалению, — сказал Остер. — Люфтваффе и военный флот не поддержат переворот. Геринг же единственный человек из ближайшего окружения Гитлера, который мог бы претендовать на популярность среди немцев. И если бы он возглавил правительство, это придало бы перевороту видимость законности. Его личная моральная нечистоплотность, коррумпированность и циничная беспринципность отчасти компенсируется тем, что он всегда был сторонником достаточно взвешенной внешней политики и противником наступления на западе, хотя открыто бросить вызов фюреру не рискнул бы. И когда в оппозиции обсуждался вопрос, с Герингом или без него, все были согласны лишь в том, чтобы предоставить Герингу выбор: поддержать военный переворот или нет можно будет лишь после его успешного завершения. — Так, может, стоит уже сейчас попробовать выйти на Геринга? — предложил Гюнтер. — Я, кстати, знаком с его младшим братом Альбертом. Он ненавидит Гитлера и национал-социализм, и, когда нацисты пришли к власти, Альберт демонстративно отправился в добровольное изгнание в Австрию, а потом помог многим людям уехать из Германии. И хотя Герман Геринг называет своего младшего брата «паршивой овцой» за его антинацистские взгляды, у них сохранились теплые семейные отношения. Более того, нацист Геринг, зная, что Альберт помогает евреям, просит его только о том, чтобы он был с этим поосторожнее. А когда сам Герман столкнулся с проблемой, связанной с «еврейским вопросом» — при назначении своего заместителя, у которого мать была немкой, а отец оказался евреем, — он просто заявил: «Кто здесь еврей — в люфтваффе решаю я!», — и вопрос был закрыт. И если выбирать из двух зол, то Герман Геринг меньшее зло, чем фанатичный антисемит Гитлер. — Я наслышан об Альберте Геринге. В гестапо на него собрано целое досье, а его старший брат Герман Геринг только успевает выпутывать младшего из неприятностей, в которые тот постоянно попадает. Чего только стоит история о том, как младший Геринг в знак протеста против издевательства штурмовиков над пожилыми еврейками, которых под улюлюканье толпы заставили отскребать булыжники венской мостовой, взял щетку у одной из женщин, опустился рядом с ними на колени и начал скрести сам. Не каждый решится бросить такой вызов головорезам СА. Геринг, не Геринг — штурмовики разбираться бы не стали и запросто могли избить и арестовать любого, кто станет на их пути. И только родство с рейхсмаршалом Герингом спасает пока Альберта от гестапо. А что касается самого рейхсмаршала, то делать серьезную ставку на него не стоит. Генералы настроены против главнокомандующего люфтваффе очень враждебно из-за высокомерия и пренебрежения, с которым Геринг относится к другим видам вооруженных сил. И когда Гальдер был готов пойти на переворот, если Гитлер не откажется от планов наступления, он предложил, чтобы в число тех ведущих нацистов, кого следовало уничтожить, помимо Гитлера и Риббентропа, был также включен и Геринг. А его младший брат Альберт, безусловно, заслуживает уважения, — признал Остер. — Пока что наши генералы лишь слепо выполняют приказы Гитлера. И теперь, после молниеносной победы над Францией, они смотрят на фюрера как на гениального полководца и ни о каком перевороте больше не помышляют, — раздраженно бросил Гюнтер. Остеру возразить было нечего. * * * После победоносного похода на запад Гитлер проводил вечера в Берлине, как и прежде, со своим застольным обществом, но без просмотра кинофильмов. Лишь изредка имперское министерство пропаганды присылало какой-нибудь еженедельный киножурнал, и Гитлер смотрел его еще без звукового сопровождения, а дежурный офицер читал ему с приложенного листка подготовленный текст фонограммы. Фюрер имел обыкновение вносить в этот текст свою правку. Военную кинохронику, подготовленную отделом пропаганды вермахта, Гитлер, как верховный главнокомандующий, смотрел с особым интересом. Поскольку на повестке дня была война с Англией, лейтенанту Гюнтеру Келлеру поручили снять специально для фюрера воздушный налет люфтваффе на Лондон. Причем киносъемку он должен был вести из кабины двухместного пикирующего бомбардировщика-штурмовика «Юнкерс-87» «штука» с позиции стрелка-радиста, вращающееся сиденье которого спина к спине располагалось за креслом пилота. Даже по сравнению с высокими стандартами для боевых летчиков к пилотам, летавшим на «штуках», предъявлялись особые требования. При выходе из пике летчик и стрелок подвергались огромным перегрузкам, от которых кровь отливала от сетчатки глаз и мозга, что могло привести к временной слепоте и потере сознания. Во избежание катастрофических последствий «штука» была оснащена воздушными автоматическими тормозами под обеими консолями крыла для обеспечения вывода машины из крутого пике, даже если пилот потеряет сознание от перегрузок. Для того чтобы в случае отказа автоматики летчик не забыл убрать воздушные тормоза при выводе самолета из пикирования, на «штуках» были установлены сирены. Приводимые в действие потоком набегавшего воздуха, они зловеще взвывали во время пикирования, при этом тональная высота звука увеличивалась с ростом вертикальной скорости, что позволяло пилотам на слух определять скорость пикирования. Своим пронзительным воем сирены также вносили замешательство в ряды неприятеля, оказывая на него сильное психологическое воздействие. Этот небольшой одномоторный штурмовик, коршуном сваливавшийся на головы противника, ценили не только за то, что он нес смерть и разрушения. Не меньшее значение имела его способность вызывать панический страх у людей. Завывание на высокой ноте сирен, получивших прозвище «иерихонские трубы», наводило ужас, сея панику у населения, и нервировало даже самих немцев. Этот жуткий вой перекрывал крики раненых и грохот взрывов. Особо эффектно проявили себя «штуки» с установленными на них «иерихонскими трубами» во время скоротечной французской кампании. В тылу у союзников тогда царила полная неразбериха. Дороги были забиты беженцами, сильно мешавшими передвижению британских и французских войск. В этой обстановке одного появления на горизонте характерного силуэта «штуки» с изогнутыми крыльями типа «перевернутая чайка», которые придавали пикирующему бомбардировщику вид стервятника, устремившего с неба на свою добычу, было достаточно, чтобы началась паника. При этом сами зловещие крылатые машины были почти беззащитны перед английскими истребителями типа «спитфайр» или «харрикейн». «Юнкерс-87» «штука» имел небольшую скорость и низкую маневренность, и когда Геринг попытался уничтожить британский экспедиционный корпус на пляже Дюнкерка, «штуки» впервые встретили серьезное сопротивление в воздухе. Основные силы истребительной авиации Королевских ВВС сохранялись для обороны Британии, но теперь эскадрильи «спитфайров» или «харрикейнов» летели через Ла-Манш для перехвата немецких бомбардировщиков в районе Дюнкерка. Британские летчики-истребители могли действовать во Франции лишь короткое время, но они сумели выяснить, насколько уязвимы «штуки» в отсутствие достаточного сопровождения «мессершмиттов». Пилот «штуки», совершающий вынужденную посадку в море, сталкивался с неприятной дилеммой. При соприкосновении с водной поверхностью неубирающиеся шасси сильно тянули нос самолета вниз, что делало гибель летчика почти неизбежной. А если экипаж прыгал с парашютами, то плотики и спасательное снаряжение оставались в кабине. В битве за Британию главнокомандующий люфтваффе, зная об ограниченном радиусе действия своих истребителей, принял роковое для «штук» решение — использовать их в качестве стратегических, а не тактических бомбардировщиков по целям, расположенным в глубине территории Англии. Для такой роли «штуки» явно не подходили. С истребителями «спитфайр» и «харрикейн» они не могли сражаться на равных. «Штуки» уступали им в скорости, высотном потолке и вооружении. Кабина у них не имела броневой защиты. Пилотам английских истребителей эти слабости «иерихонских труб» были хорошо известны. И когда их удавалось застигнуть без сильного сопровождения немецких истребителей, то уничтожить этих малоскоростных и неповоротливых воздушных хищников для английских летчиков-истребителей не представляло особой проблемы. Пилоты Королевских ВВС больше всего любили такие встречи, которые они называли «вечеринка со “штуками”». На такую «вечеринку» предстояло вскоре слетать Гюнтеру в качестве военного кинооператора вместо штатного бортового стрелка. Принимать участие в бомбардировках Лондона, от которых тысячами гибли мирные жители, у него не было никакого желания. Правда, не факт, что долететь до британского острова им позволят Королевские ВВС, великолепно проявившие себя в воздушной битве за Англию. Так все и случилось. Английские истребители атаковали плотный строй «штук» еще на подлете к острову. Сначала поднятые по тревоге две эскадрильи «харрикейнов» и «спитфайров» расправились над Ла-Маншем с немецкими истребителями прикрытия, подбив с одного захода десяток «мессершмиттов», а затем устроили «вечеринку со “штуками”», расстреливая оставшихся без прикрытия Ю-87, как в тире. Альпийскому стрелку Гюнтеру Келлеру, сидевшему спиной по направлению полета, ничего другого не оставалось, как начать отстреливаться из пулемета от заходившего им в хвост «харрикейна». При этом Гюнтер был совершенно спокоен, и ему даже в голову не приходило, что он может не выбраться из этой переделки живым. Все оборонительное вооружение «штуки» состояло из двух курсовых пулеметов MG-17, смонтированных в консолях крыла, и одного пулемета MG-15 на турельной установке в задней части кабины. Атаковавший же их «харрикейн» был оснащен восемью неподвижно закрепленными авиапулеметами «браунинг», которые были отлажены так, чтобы пули из каждого ствола сходились в точке, расположенной примерно в ста сорока метрах впереди, и для стрельбы летчику надо было наводить на цель не стволы пулеметов, а сам самолет. Несмотря на преимущество «харрикейна» в скорости, маневренности и огневой мощи, «штука» не была для него такой уж легкой добычей. Поскольку пулеметная лента у Гюнтера была заряжена зажигательными трассирующими пулями, он видел направление пулеметной очереди, и вести огонь у него получалось довольно метко. Пилоту «харрикейна», чтобы подбить отчаянно огрызавшуюся «штуку», нужно было сблизиться с ней на прицельное расстояние, и пока английский летчик-истребитель наводил свой самолет на цель, Гюнтеру удалось одной из очередей попасть ему в двигатель. Секундой спустя он заметил, как в воздух взлетел большой кусок металлической обшивки, а потом из двигателя потянулся черный дымок, сквозь который прорывались ярко-желтые язычки пламени. Подбитый истребитель качнул крыльями и начал терять высоту, беззвучно планируя. Из кабины объятого пламенем «харрикейна» летчик хладнокровно вылез на крыло и спрыгнул с него, закувыркавшись в воздушном потоке, а через мгновение его парашют раскрылся над водами Ла-Манша. Гюнтер смотрел на него через прозрачный люк в полу кабины. Не верилось, что он в самом деле сбил британский истребитель. Но он испытал огромное облегчение, увидев раскрывшийся купол парашюта английского летчика. Это был честный бой, в котором англичанину повезло меньше, чем экипажу «штуки». Когда Гюнтер, проводив взглядом парашют сбитого летчика, огляделся, то увидел, что повсюду над ними кружили «харрикейны» и «спитфайры». Они пикировали, взмывали вверх и переворачивались в воздухе на боевом развороте. Пытаясь уйти от них, пилот «штуки» лейтенант Прейслер направил свой штурмовик прямо на черневшую перед ними грозовую стену. Пара «спитфайров» ринулась было наперерез, но вставший на их пути грозовой фронт охладил их пыл, и они милостиво позволили «штуке» исчезнуть в чернильном облачном слое. Несколько секунд лейтенант Прейслер пилотировал свой самолет в кромешной тьме. За стеклом кабины лишь были слышны свист и удары ветра. Время от времени вспыхивала молния, освещая все вокруг. От сотрясавших кабину яростных порывов ветра корпус «штуки» дрожал. Земли не было видно, и не было горизонта, по которому летчик мог бы выровнять самолет. Игла индикатора вертикальной скорости прекратила колебаться. Шарик со стрелкой, которая указывает на позицию самолета по отношению к его продольной и поперечной оси, прижало к краю шкалы. Индикатор скорости показывал, что с каждой секундой самолет движется все быстрее, и было ясно, что они пикируют почти вертикально. При такой скорости пикирования до катастрофы им оставалось всего несколько секунд. Мерцающие вспышки молний пронзали темень, делая полет по приборам еще более трудным. Прейслер обеими руками тянул на себя ручку управления, чтобы перевести самолет в горизонтальное положение. Однако, несмотря на все его усилия, вывести «штуку» из отвесного пикирования никак не удавалось. Самолет продолжал неотвратимо терять высоту, и Гюнтер обреченно подумал, что это уже все, конец, ведь они могут разбиться в любой момент. Но нет, полет продолжался, и «штука» стала даже понемногу набирать высоту. Этого было достаточно, чтобы Прейслер вывел самолет из самого нижнего облачного слоя. И они снова увидели дневной свет!
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!