- Это от перенапряжения, поверьте, никто не станет брать больше, чем надо… Нет, не берут, она, Василиса, сама отдает, как когда-то отдавала та девушка, которой случилось оказаться весной на берегу проклятого озера. - …будь ты проклята! - Да уведите вы эту истеричку, - Марья злится. – И вторую не забудьте… только осторожно. Вещерский, если ты… Ее беспокойство плотное и тяжелое. Надо дышать. Надо успокоиться. Или нет? Василиса спокойна. И цела. А что сила уходит, так ничего страшного. Она ведь и без силы жила. - …я тебя не прощу. Грозится. И гроза эта проносится над Василисой, а на плечах ее невыносимой тяжестью лежат ладони. Василиса запрокидывает голову и взглядом тонет в глазах женщины, имени которой найдется место средь имен других. - Терпи, девочка, - говорит она. И пальцы Василисы стискивают кость. Последнюю. - Умница… Мертвое, живое… ветер в ивах… там, в степи, не знают, что такое ивы. И никогда-то руки те не касались гибких желтых ветвей. Никогда не гладили узкие листья, одновременно и жесткие по краю, и гладкие, словно кожаные. …мертвое… И живое. Это одно. Единое. И Ладислав закусывает губу, но не убирает руку с плеча Константина Львовича. Лицо некроманта бело, а губы выделяются на нем лиловым пятном. Будто черники объелся. Надо будет пирога с черникою испечь, чтобы тесто песочное, тонкое, разламывалось с хрустом, а крем внутри заварной. С лимоном? Пожалуй, что да. Для аромату. Косточка тает. И сила ее наполняет Василису, уходя дальше. Тоже придумали, бомбы делать… она не для того жила, чтобы из костей и бомбы. Черника ягода особая, она не столь сладка, как малина или клубника, и земляничного душистого аромату не имеет. И косточки внутри многим не по вкусу. Но Василиса чернику любит. Да, решено, потом, когда все закончится, она испечет пирог. С черникой. С черной-черной, как глаза женщины, которая потеряла свое имя. Странно, однако, что во всей цепочке потерялось именно оно, самое первое, самое важное… Женщина качает головой. И прикладывает к губам палец. Молчи… и вовсе оно не потеряно. Просто… просто порой хочется уйти и так, чтобы никто-то, даже тот, кто привязан сердцем, не сумел вернуть. И Василиса кивает в ответ. Она понимает. И только губы беззвучно шепчут: - Спасибо. Умирать не больно. Больно выживать. Открывать глаза, разлепляя склеившиеся веки. Делать вдох. Удивляться тому, что в театре, куда потянула сестрица, желая Демьяна поскорее окультурить, умирающий герой еще находил в себе силы чего-то там говорить. И вправду герой. А вот Демьяну и дышать-то больно. Но он дышит. - Вот и ладненько… вот и хорошо, - этот профессионально-ласковый целительский тон заставил насторожиться. – Довезти до города довезете, только осторожно… и я поеду. Ангел мой, ты со мной? - Куда ж я тебя без присмотра-то оставлю… - ворчливо отзывается ангел незнакомым голосом. – Только пусть о девочке позаботятся… - Покой и сладкий чай. Много сладкого чаю. И шоколад. Тоже много… …боль накатывает и накрывает с головой, однако против ожиданий сознания Демьян не теряет. Напротив, это сознание цепляется за явь, что репей за шкуру бродячего пса. - Несите аккуратно. Вещерский. Он склоняется, и Демьян даже видит его, пусть глаза по-прежнему закрыты. Но все одно видит. Ярким алым пятном. На диво неспокойным… и главное, сказать бы, что он, Демьян, живой, а стало быть, вытащат, пока пламя не прорвалось, но из глотки только клекот и вырывается. - Ты того… - Вещерский говорит. – Не вздумай помереть! Тебе еще жениться, как честному человеку… Жениться Демьян не против. Совсем. Только… - Если помрешь, меня Марья точно из дому выгонит. Или разведется… а тятенька, если она разведется, выпорет. Ну или на Севера спровадит, каторгу стеречь. Это он зря. Нельзя Вещерскому на Севера с его неуемною натурой. Он же стеречь не усидит, примется каторгу реформировать на современный лад и весь порядок порушит. - А я, между прочим, холода страсть как не люблю. Погрузили. Везут. Даже аккуратно, сколь можно в таком состоянии. И Демьян совсем уж расслабился. - Сдохнешь, - это шипение пробивается сквозь боль. – Все вы сдохнете! И ты, и она… - А ну тихо! – голос перебивает тот, другой. Он резок. Зол. - Ненавижу… Правда. Ненависть яркая, но странно, разве Демьян в ней повинен? Что он сделал, чтобы заслужить такую? Разве что… - Цыц, если опять по башке получить не хочешь, - конвоир не злой, но сторожкий, что хорошо, ибо Нюся все еще красива. Наверное. А красивые женщины опасны. Остановка. И время замедляется. Со временем вовсе творится нечто донельзя странное… - …невозможный вы человек, Демьян Еремеевич… - голос разбивает тишину, возвращая время на место. – Вот казалось бы, жили бы себе, отдыхали бы, как велено. Но нет же, неспокоится вам. И чудо, просто чудо, что рядом с вами Константин Львович оказался… видно и вправду вы еще нужны Господу… Его трогают. Поднимают. Снова несут. Надо сказать, чтобы не смел больше экспериментов своих ставить. - …ваша придумка? – второй уже знакомый голос раздается слева. – Изрядно, изрядно… а главное до чего умело вплетено в энергетическую структуру. Действительно получилось искусственное ядро… Дальнейший разговор не понятен.