То есть отдельные слова Демьян понимает и весьма неплохо, но вот в целом смысл ускользает. Пускай. Сознание тоже. Почти. - …ваша работа по сочетанию тонких материй… Ерунда какая. Главное, чтобы эти, вдвоем, не додумались до чего-нибудь совсем уж непотребного. Ему еще жениться… эта мысль окончательно примирила Демьяна с нынешним его положением, и сознание таки ускользнуло в спасительную бездну беспамятства. Глава 34 Черники не было. Не сезон. Вот смородина уже появлялась, что красная, что черная, что полупрозрачная белая. Правда, одинаково безвкусная, магией подпитанная. Клубника. И земляника. Крупная глянцевая черешня. И даже, при желании, малину сыскать можно было бы. А вот черники – нет. Рано еще, барышня. Так Ляля сказала, глядя с какою-то непонятной жалостью. С чего бы Василису жалеть? Она, Василиса, цела и здорова, голова и та уже не кружится, разве что самую малость. …черники бы… Не сезон. Ягода лесная, вот никто силой ее и не подстегивает. Так что погодить придется. Или заменить. Но чем заменишь? Смородиной? Земляникой? Василиса пыталась. Но выходило не то, не так… не такое, как должно. И эта вот мелочь донельзя раздражала, заставляя вновь замешивать тесто. Пальцы мяли масло, смешивая его с мукой и сахаром, и, пожалуй, чересчур уж сильно, вымещая на нем, на тесте, накопившуюся злость. - Если ты будешь и дальше печь в таком количестве, я точно растолстею, - сказала Марья. Она вот смотрела без жалости. – И вообще… может, прогуляемся. - Не хочу. Масло таяло, что плохо. И надо бы остановиться, да и тесту отдых на леднике не помешает, чтобы оно, тесто, успокоилось, отлежалось. И Василиса смахнула пот со лба. - Хочешь или нет, а надо, - Марья сунула палец в крем, которого еще с прошлого раза осталась половина медной кастрюли. Поспешила Василиса. Неверно рассчитала. А подобного с нею не случалось… да никогда-то не случалось! И главное, что теперь вот думай, то ли новый крем готовить, то ли этот использовать, а он с кислинкою, тогда как Василисе хотелось попробовать ванильный и сладкий. - Вещерский сказал, что опасность для жизни миновала, - Марья облизала крем и снова сунула в кастрюлю палец. И ведь сказано было, что крем есть надо ложкою. – И что в себя он уж три дня как пришел… и вообще… Василиса вздохнула. Она… знала. Рассказали. Еще вчера. И позавчера тоже. И все ждали, что она, Василиса… что? Бросится в город? К человеку, который… едва не погиб из-за нее? И совершенно точно погибнет, если она, Василиса… Если… - На, - Марья протянула платок. – В глаз соринка попала, да? - Да. - Тогда надо ее убрать. Ее платок пах духами и ванилью, которую Марья обычно на дух не переносила, если, конечно, не в булках. В булках – дело другое. И… - Спасибо. - Собирайся, - Марья снова ткнула пальцем в крем. – И пирогов прихватим, а то и вправду… новые ставить некуда будет. - Я… когда нервничаю… успокаивает. - Судя по тому, что ставить их и вправду некуда, ты должна быть очень спокойна, - Марья позволила себе улыбнуться. – Но взять возьмем. Не нам же одним толстеть… - Я… боюсь, - сказать это получилось не сразу. Слова будто застряли в горле. – А если… проклятье… я не хочу, чтобы он умер из-за меня. Чтобы еще кто-то умер из-за меня. И вообще… я… хочу, чтобы все были счастливы, чтобы… Василиса подняла руки. По пальцам стекало растаявшее масло, а к ладоням прилипла мука. И батистовый платок пропитался этой вот смесью. - Я просто подумаю, что… и как… и если снова… если вдруг… может, у нашей прабабки и получалось справиться с этим, но я… я не хочу стать причиной… - И поводом, - Марья просто обняла и сказала на ухо. – Дорогая, если что я и поняла после десяти лет семейной жизни, так это то, что не стоит вставать между мужчиной и его подвигом. Если мужчина хочет свернуть шею, он все одно найдет способ. Поэтому давай просто не будем спешить, хорошо? Василиса кивнула. - В конце концов, дай себе шанс разобраться, - и, вздохнув, Марья добавила: - А мне простить этого засранца… - Ты еще не… - Нет, конечно. Одно дело в оперу не явиться, и совсем другое позволить какой-то идиотке себя убивать! – в голосе Марьи прорезался лед. – Это надо было додуматься… бомбы у них… будто больше некому эти бомбы искать. Конечно, я еще его не простила. И не могу без веской на то причины. На сей раз вздохнули обе. - А когда я нервничаю, - добавила Марья, - я ем. И много… и, в общем, собирайся. О том, что он не умер, Демьян пожалел почти сразу после того, как сознание вернулось в тело, а с ним и боль. Тягучая. Выматывающая. Она выпивала его до дна, и даже там не отпускала. - А что вы хотели, дорогой мой? – Никанор Бальтазарович пробивался сквозь марево этой боли. – Позволили наделать в организме дыр? Терпите. Демьян терпел. В первые дни он пребывал в каком-то странном состоянии, которое позволяло отмечать все, что происходило там, в мире человеческом, но не позволяло в этот мир вернуться. Он слышал разговоры. Ощущал прикосновения. Пил чужую силу, которую вливали, но она проходила сквозь тело, крохами застревая в ветвях нарисованного дерева. И тогда хранитель оживал. Теперь Демьян воспринимал его отдельным существом, раздраженным, недовольным, но не позволяющим душе покинуть тело. К лучшему ли? - Конечно, можно попробовать новое обезболивающее, у нас, так сказать, немалый запас образовался во многом вашими стараниями, - Никанор Бальтазарович, кажется, вовсе поселился в Демьяновой палате, а когда все же ему случалось удалиться, то его место занимал другой человек, тоже целитель. Этот был молчалив. Деловит. И жесток в своем стремлении лечить. Он как-то по-особому наполнял тело, заставляя его оживать. А жизнь – это боль. Но Демьян терпел. И к боли привык. - Нет, - ему удалось ответить, когда он понял, о чем идет речь. - Вот и я подумал, что сперва-то это вот чудо надобно испытать… изучить… и Константин Львович со мною всецело согласен. Демьян понадеялся лишь, что изучать станут не на нем. - Вы, главное, помереть не вздумайте, - Никанор Бальтазарович наклонился к самому уху. – У Вещерского на вас большие планы. А от этого, с позволения сказать, княжича, еще никто не уходил… даже на тот свет. Вещерский тоже появлялся. Сперва молча сидел. Глядел. И Демьяну казалось, что он тоже видит княжича. Странное его беспокойство, и недовольство, заставлявшее подобраться, и даже печаль. Хотя с чего бы…