Вернулся. И к разбою тоже. Кровью он не брезговал, но надо сказать, что и зря не лил, не куражился над людьми, как иные. Репутацию снискал честного вора, закон уважающего. Поговаривали, что может статься, и выше пойдет. А потом он исчез. И выходит, что не просто так. - Не отпустили? - Кровью клялся служить делу, - поморщившись, признался Семен Евстратович. – Кто ж знал, что клятва вживу… Вещерский покачал головой и перевел взгляд на Аполлона, который, спустившись с лестницы, присел на нижней ступеньке. - А вас, стало быть, еще там завербовали? В Австрии? - Так получилось… - Дайте угадаю. Вы были студентом, молодым и веселым. Учиться не хотелось, но хотелось гулять и веселиться, а батюшка ваш сих желаний не разделял. И что? Содержание урезал? - Вовсе лишил. Из-за дуры одной. Решила, что раз понесла, то я теперь жениться должен. И ладно бы была она из приличной семьи, так ведь… я ей сразу и сказал. А она в петлю. И отцу отписалась, что проклинает, стало быть… Господи, все беды из-за баб! Это он произнес весьма даже искренне. Демьян потрогал переносицу. Слабость отступала, хотя голова еще была тяжелою. Но и кровить вроде не кровило. А больше всего Демьяна занимала мысль, чего именно княжич добивается. Ведь не зря же сам пошел. Не зря и их с собою взял. Мог ведь иначе. Приказ людям отдать, коих под рукою немало. А там уже потом, после, прийти и разговоры разговаривать в месте ином, куда более для беседы приятном. Для княжича, само собою. И риска-то никакого. И запираться Сенька не стал бы. Он никогда-то прежде не открещивался от собственных дел. А уж про Аполлона и говорить-то нечего. Тот вздохнул и сгорбился. - Папенька… мещанская повадка… безбожником обозвал. К себе затребовал. Мы и поругались… я вернулся, а он заявил, что ни копеечки мне не даст, пока не исправлюсь. Но если все сидят тут и слушают, стало быть имеется в том смысл. Ладно Демьян, случались в его жизни всякие люди, иные то подчиненных и вовсе за живых не держали-то, и уж точно не стали бы думать об опасности. Только вот и своею жизнью они рисковать тоже не спешили. Демьян покосился на Вещерского, но тот просто сидел. И слушал. Превнимательно так, всем видом своим показывая, что не было в жизни его собеседников интересней. - Я думал, что поостынет, отойдет… а он… у меня ж долги. Большие. И занимать пришлось… и что мне было делать? – голос Аполлона сделался визглив. - Он к одной вдовушке прибился. Содержанцем, - а вот Сенька на приятеля поглядывал сверху вниз и презрения своего не скрывал. Куда там альфонсу до честного вора. - Только она, сообразимши, что не одну ее окучивает, живо погнала со двора. - И мне пришлось искать… иные варианты. - Вам предложили сотрудничество, верно? – поинтересовался Вещерский. – И заодно пообещали, что ваша проблема денежная решится в самые ближайшие сроки? Аполлон нерешительно кивнул. - Говори уже, - Сенька оперся на пыльный шкап. – Княжич у нас цепкий, раз вперся, то уж не отпустит… да и мы его не смогем. Хотя зря, конечно… есть люди, которых трогать не след… Аполлон оскорбленно поджал губы. И часы вытащил. Постучал пальцем по циферблату, нахмурился. - Стали… и часы тоже… надо же… - И давно здесь пробоина? – подал голос Ладислав. И сам же себе ответил. – Давно, если до механизмов дошло. Мертвомир из всего силу тянет. Из живого быстрее, а неживое… все когда-то в той или иной мере живым значилось. - Чего вы несете? - Ржавчина, - некромант выглядел на диво спокойным. – Тонкие механизмы выходят из строя первыми. Магии, полагаю, в доме вовсе не осталось? Система охраны давно мертва, как и прочие… вот что за гадость вы сюда притащили. А главное, зачем? - А об этом тебе, мертвогон, скажут… если, конечно, захотят, - Сенька чихнул, и звук этот громкий разнесся под дому. – Прости, Господи, раба своего, ибо грешен я… Сенька перекрестился. - Хватит! – взвизгнул Аполлон тоненьким голосочком. – Я… я не хочу больше слышать эти глупости! Нам… нам обещали, что все будет хорошо, что… - А ты и поверил, дурашка? Верно ты, княжич, сказал, в заграницах его подцепили. Уж больно бабы за Аполошки разум теряют. Он же и гораздый… тут и батька его преставился. - Сам? - Того знать не могу, извини, - Семен Евстратович присел у стены. – Я б тебя отпустил вовсе, глядишь, чего б и искупилось… связался на старости лет… дурак… так вот, Аполошка сперва-то ласкою, а после… после привез он одну штуку, стало быть, из-за границы… - «Героин»? - Во-во… дамочки от него млеют, а после-то… после оказывается, что штука эта последнего розума лишает, - Сенька покачал головой. – И выходило, что даже те, которые навроде как гордые, которые соображали, чего на самом деле Полечке надобно, ничего-то поделать не были способны. Вот… - И много их было? - Я не считал. - Заткнись! - А ты, кошак блудливый, на меня не гавкай, - строго велел Сенька. – Я тебе не нянька, я живо научу обхождению политесному. Аполлон на всякий случай пересел на ступеньку выше. - Только знаю, что не один он таков… эти, с позволения сказать, борцы живо сообразили, как деньгу на революционерские нужды брать мягко и без крови. Да и не только деньгу… так-то… Он вновь вздохнул, и Демьян готов был поклясться, что Сенька и вправду сожалеет. - А на конюшнях что было? Чего вы к ним привязались-то? – Вещерский сцепил пальцы и запястья напряг, что не осталось незамеченным. - Не шали, княже. Я хоть и с обережцем, а оно все одно по ушам дает, но, если пальну, тебе похужей буде, да… хотя… может, и шали. Веревочка заговоренная, сказывали, вот и погляжу, чего ихние говоруны стоят. Демьян тоже попробовал, уж больно тонкою казалась бечева, да добился лишь того, что впилась она в кожу, врезалась едва ли не до крови. - А вас, Демьян Еремеевич, особливо уважить велено, - сказал Сенька. – Так что вы уж постарайтеся не убиться пока… - Постараюсь, - пообещал Демьян. И спину тихонько почесал о спинку кресла. Хранитель не спешил успокаиваться, и теперь под кожу будто иголки загоняли. Ничего. Демьян потерпит. Посидит вот. Послушает. Присмотрится… ведь должен же он что-то увидеть, не зря ж его Вещерский в это место приволок… и не зря теперь поглядывает искоса, будто ожидая чего-то. Знать бы еще, чего именно. Глава 25 Женщине, что покинула авто, с виду никак нельзя было дать восемьдесят лет. Да и семьдесят. И того меньше. И вовсе она, пусть и не скрывавшая прожитых лет, не прятавшая седину за краской, а морщины под слоем пудры, казалась удивительно молодой.