- Понятия не имею, - ответила Василиса, причем совершенно искренне. Пахла цветная капуста при варке и вправду весьма специфически. – Главное, ведь получается. - Получается… я попросила Сергея Владимировича связаться с нею. - С… - Двоюродной бабушкой, кажется так. Двоюродная бабушка. Странно-то как… вот так живешь, живешь, а потом выясняется, что у тебя целая двоюродная бабушка есть. - Не уверена, правда, что она захочет с нами встретиться, но… думается, если кто и может пролить свет на то, что все-таки произошло, то это она. Марья потянула носом. И в животе ее заурчало. - Скоро уже? – поинтересовалась она. - Скоро, - подтвердила Василиса, стабилизируя соус. – Только… может, ветчины еще нарезать? И сыра? - Все режь. Увидишь, сожрут и добавки потребуют. Марья, если и ошиблась, то самую малость. Сожрали, как она изволила выразиться, действительно все, но вот добавки не потребовали. Может, застеснялись, а может, насытились все-таки. А ночью Василисе приснились лошади. И теперь она не просто смотрела, она знала имена. Много имен, удивительно просто, как в голове ее, которая отказывалась запоминать простейшие вещи, вроде тех же латинских пословиц или французских слов, вместилось столько. Лошади по-прежнему летели по степи, но теперь казалось, что трава под их копытами горит. И Василиса точно знала, что вот-вот полыхнет вся степь. Глава 14 На виллу Демьян вернулся заполночь и не один, Никанор Бальтазарович, вызванный на виллу, наотрез отказался оставлять беспокойного пациента без присмотра. Так и заявил: - Нет уж, тут едва отвернешься, как вы самоубиваться принимаетесь. А у меня, между прочим, на вас большие планы. Прозвучало сие на редкость угрожающе. Правда, во всем остальном Никанор Бальтазарович показал себя человеком весьма светского складу характера. Он был любезен и весел. Шутил, заставивши улыбаться даже княжну. Он знал тысячу историй, что занимательных, что пугающих, что смешных и порой даже пошлых слегка, на грани приличия. И Демьян нисколько не сомневался, что будь компания иной, и грани этой не стало бы. - О чем задумались, любезный мой друг? – стоило выйти из экипажа, и Никанор Бальтазарович переменился. Исчезли напускная веселость. И маска сменилась на иную, жесткую. - Обо всем и сразу… Демьян не удержался и потрогал лицо. Вновь свое. И подумал, что он, оказывается, отвык. И что, наверное, амулета, внимание рассеивающего, который ему всучили, вряд ли будет достаточно, чтобы объяснить этакие перемены. Да и не хватит этого амулета надолго. А значит, что бы ни происходило там, в Петербурге, и здесь, на крымском берегу, оно близилось к завершению. Хорошо ли это было? Он не знал. Крымская ночь дышала морем. Дневная жара отступила, но камни сохранили еще толику тепла и теперь делились им с ночью. Небо хмурилось, куталось в драные шали туч. Того и гляди снова дождем прольется. - Обо всем и сразу думать – голова треснет. Поверьте целителю, - Никанор Бальтазарович огляделся, а оглядевшись, кивнул собственным каким-то мыслям. – Что ж, время, конечно, позднее, но… вы ведь не откажетесь выпить чаю со стариком? - Это с вами что ли? - А еще кого-то тут видите? – он развел руками и нахмурился, ибо аккурат-таки увидел. Одинокая женская фигурка замерла под аркою из плетущихся роз. В полумраке выделялось длинное белое платье, из-за которого незнакомка донельзя походила на существо иного мира. Демьян даже моргнул, надеясь, что призрачная эта фигура исчезнет. Фигура не исчезла. Но увидев людей, вытянула руки, и было в этом жесте что-то такое, болезненно-беспомощное, что сердце сжалось. - Не хватало… - пробурчал сквозь зубы Никанор Бальтазарович и, перехвативши трость, будто дубинку, двинулся навстречу. - Что вы… - Спокойно. Не всякую прекрасную даму и вправду спасать надобно, - сказано это было тихо. А сам Никанор Бальтазарович будто подобрался. – В вашем-то возрасте, милейший, стыдно быть столь… наивным. Женщина никуда не исчезла. Она стояла. И смотрела. Ждала. А стоило подойти ближе, и она, отвернувшись, опрометью бросилась прочь. - Да что ж это такое… - возмущению Никанора Бальтазаровича не было предела. – Вот что, голубчик, отправляйтесь-ка вы отдыхать, пока вовсе на ногах держитесь. - Нет. Что-то было неправильно. Не так. Музыка? Почему нет музыки. Время позднее, однако не настолько же… в прошлый раз музыкальный вечер едва ли не до утра затянулся. И сад темен. И мерещится в этой темноте что-то до крайности недоброе, беспокойное, заставляющее тянуться к оружию, благо, револьвер Демьян ныне носил с собою. Стоило прикоснуться к рукояти, и полегчало. Что он в самом-то деле… сад темен? Так мало ли… музыка? А кто сказал, что каждый вечер она быть должна. Люди? Отдыхают люди. Кто в нумерах, кто в ресторации. Небо вон какое, а близость дождя просто-напросто шкурой ощущается. Такою погодой никто не станет по улицам расхаживать. И верно, стоило подумать, как за шиворот упала капля. А потом и другая, третья. Тихо выругался Никанор Бальтазарович да трость сжал покрепче. А дождь шелестел. Не сказать, чтобы сильный, до дневного ливня ему далеко было, однако вот… Холодом потянуло. Сыростью. И нога провалилась в лужу. Вот и ответ, почему в саду никого. Дождь, верно, целый день идет, мокро, сыро, вот люди и прячутся. Простое это объяснение нисколько не успокоило. Сердце вот забилось чаще, тревожней. …а фонари? Или… вода – коварная стихия. И Демьян слышал, что камни под стеклянными колпаками в дождь разряжаются быстрее. Может, поэтому и отключили их? Чтоб не тратить силу зря? Оставили с полдюжины от всего богатства? Возможно. И даже логично, только все одно… шелестят ветви, сыплют водой. Под ногами чавкает грязь. И ботинки промокли насквозь. А в голове бьется мысль, что он, Демьян, не обязанный искать подозрительных девиц. Что ему отдыхать надо. Здоровье поправлять. - Твою ж… ты видишь что? - Нет, - вынужден был признать Демьян. А дождь усиливался, и фонари, будто подтверждая его теорию, горели едва-едва. Они и виделись этакими белесыми пятнами в густых кудрях дерев. Девица же… Сгинула? Словно сквозь землю провалилась. А ведь сад, конечно, хорош, но не так, чтобы и велик. Они с целителем добрались до ограды и повернули обратно. - Может, она уже того… - И того, и этого, - Никанор Бальтазарович резко обернулся. – Живых здесь нет. Кроме нас с тобой. Не будь я… Он отряхнулся совершенно по-собачьи.