Глава 25 Глава 25 Предложением ее Демьян воспользовался, ибо и вправду тишину любил, а кроме того требовалось обдумать услышанное. Вот стоило ли считать сию встречу случайностью? Если и так, то для чего Нюсе вдруг понадобилось убегать с площадки? И разговор этот бестолковый. - Пустое создание, - этот тихий голос заставил потянуться к револьверу. – Воплощение, можно сказать, нынешнего идеала женщины. Одно веселье и никаких мыслей в голове. Простите, но вы беседовали достаточно громко. Пахотина Белла Игнатьевна, в девичестве Назимова, ступала по дорожке осторожно, опираясь на тонкую тросточку. - Добрый вечер, - Демьян поднялся. – Будьте добры, присаживайтесь. Выглядела девушка донельзя изможденной. И без того бледное лицо ее осунулось, под глазами появились темные круги, заострились скулы и нос. - Не откажусь, - она подошла и осторожно присела на край лавки. - Вам дурно? Позвать целителя? - Не стоит, - она отмахнулась. – Ничем-то мне он не поможет. А вы держитесь от этой… бабочки подальше. Это только кажется, что они милы и беззащитны. На самом деле такие бабочки ради прихоти человека погубят и не заметят. - Демьян Еремеевич, - представился Демьян. - Белла… Пахотина Белла Игнатьевна, но лучше без отчества. Мой батюшка был изрядным самодуром. Им и остался. Я предлагала матушке и сестрам уйти, но они отказываются. Приличия блюдут. Как же… что люди говорить станут… я вот из дома сбежала, так вовсе прокляли. - Мне жаль. - Вряд ли, вы меня не знаете. И потому ваша жалость, если она вовсе есть, это пустое, - она вытянула ноги и поморщилась. – Не следовало вчера в седло садиться. Показалось, что уже могу, а нет… вы военный? - Да. - В отставке? - В отпуске. По состоянию здоровья. - Титул? - Нет. - Хорошо. Для вас. Здесь хватает тех, кто при титуле. Или при деньгах. Завидная добыча. А вы так… но вам же лучше, если, конечно, жену себе не ищете. - А вы мужа? - У меня имеется один, - Белла Игнатьевна подняла руку, на которой блеснуло золотом обручальное колечко. – Мне и его хватит. - Тоже самодур? - В какой-то мере, хотя и не такой, как батюшка. Мужчины отчего-то полагают, что без их помощи и участия женщина всенепременно пропадет. Даже если она до того жила не один год и не пропадала. Но вот стоит им появиться в жизни, сразу это пропадание начинается. - Вы поругались с мужем? Простите, это не мое дело… - Не ваше, - вполне охотно согласилась Белла. – Однако почему бы и нет… поругалась. Слегка. Ему донесли, что я каталась верхом и одна. А он разозлился. Вот и вышло… не подумайте, в целом он неплохой человек. И я ему обязана. И возможно даже, что он прав. Точно прав. Мне пока не следует ездить, но… все ведь можно сказать по-разному. Она прикрыла глаза и, наклонившись, потерла ногу. А платье на ней было простым, и по крою, и по ткани. С жесткою юбкой, что спускалась едва ли не до самых лодыжек, с лифом, украшенным двумя рядами костяных пуговок, с белым воротничком и белыми же манжетами. Самое учительское платье. - Вы… - Чахотка. Не волнуйтесь, ее остановили. Из легких зараза ушла, каверны известкуются. Мне даже снимок делали, хотя зачем, когда хороший целитель и так чует. Однако… мужчины любят все контролировать. Пускай себе… легкие восстановятся… не полностью, но с большего. А вот с костями сложнее. Мне повезло. Процесс поймали в самом начале. Я ему говорила, что глупо это, брать в жены больную женщину. Я ведь и наследника родить смогу не скоро, если вообще смогу. А он… упрямый. Это Белла произнесла с немалою нежностью, отчего Демьяну стало неудобно, будто подсмотрел он что-то, что не предназначалось для посторонних. И не так все просто с этими двумя. Учительница и купец-миллионщик. - Следует беречь себя, но… признаюсь, не удержалась. Я хотела только посмотреть на лошадок… мой дед был тренером, выездкой занимался. Тут вот и был… когда-то конюшни имелись. Правда, теперь от них ничего-то не осталось, как мне сказали. Она говорила сама и, кажется, ей, уставшей от одиночества, было безразлично, слушает ли кто. Слышит ли. - Нас часто на лето сюда отправляли… …и потому окрестности были ей распрекрасно знакомы. - …я любила бывать на конюшне. Помогала деду. И вот захотелось… просто вспомнить… вдохнуть… запах там совершенно особый. А как заглянула, так и не удержалась. Думала, проедусь по старым местам, вспомню… что дурного? Ничего. Вот только… нет, если бы стреляла она, то зачем теперь рассказывает? Не о стрельбе, но о том, сколь хорошо ей известны местные реалии. - Я ж не думала, что кобыла эта задурит, встанет и ни туда, и ни сюда… - Белла подняла руку, почти дотянувшись до розового огонька, который и от тени прикосновения разлился туманным облачком. Оно же легло на плечи, окутало девушку и растворилось, оставив мерцающие искры. И почудилось на мгновенье, что не человек сидит вовсе. – Я пыталась… честно пыталась… сперва шла, тянула на поводу, но… дура, сама далековато отъехала. И не дошла бы просто… пришлось в седло. Искры гасли одна за другой. - Я не люблю бить лошадей. Но… выхода не было. - Жалеете? - Жалею. - Извинитесь. - Перед лошадью? - Отчего бы и нет. - И вправду, - с некоторым удивлением в голосе произнесла она. – Почему бы и нет? Я сама виновата, в конце-то концов. А перед лошадьми, если подумать, извиняться куда как легче, чем перед людьми. Она замолчала, так и не договорив. И тросточку поближе подтянула. И потерла колено, которое, должно быть, ныло. Демьяну случалось встречать людей, больных не просто чахоткой, но той ее формой, что затрагивала кости. Могла ли она… Могла. Слабость слабостью, однако чувствовался в сидящей на лавочке девице внутренний стержень. - Помиримся, - сказала она себе с немалой убежденностью. И Демьян поверил. И вправду помирится. И поправится. И будет счастлива. И… Она? Или все-таки нет? …цветы Василиса обнаружила в своей комнате. Она точно знала, что этого вот букета утром не было, откуда взялся? Хищно распахнули лепестки фарфоровые лилии, в тени которых прятались хрупкие бусины каких-то синеватых цветочков. И вуалью поверх них легли ветви аспарагуса. - Это? – Ляля захлопала глазами. – Так доставили. Аккурат, вы поехали и доставили. С записочкой. Конверт обнаружился под вазой. Запечатанный. Несмотря ни на что, Ляля границы знала. Ладислав Горецкий. Снова.