Сковородка. Ломти хлеба, которые Василиса обжарила до рыжей корочки, а снявши, кинула на сковородку пару шампиньонов. Вот так… теперь соль и сливочное масло для блеска и вкуса. Жаль, что помидоры еще не пошли, с помидорами было бы вкуснее. Василиса поспешно вернулась к ковшику, в котором нагревалась яичная масса. Руки действовали сами по себе. Взбить. Убрать с огня. И снова взбить. Вернуть на огонь. И повторить, а потом опять… пока масса не застыла. И на тост ее… отлично получилась. Взбитые яйца глянцево поблескивали, сияли капли растопленного масла, сладко пахло грибами. Василиса заурчала от удовольствия. Вот и аппетит прежний вернулся. - Барышня? – Ляля заглянула на кухню и укоризненно покачала головой. – Опять вы поднялися ни свет, ни заря? И не спится же ж… Сама Ляля широко зевнула. - Простите, - сказала она, принюхиваясь. - Сделать тебе? – предложила Василиса, но Ляля поспешно отмахнулась. - Где это видано, чтоб барышня компаньонке готовила? – произнесла она с откровенным возмущением. – Хватит, что вы и так кухарку нанимать не желаете, а мне вот… я все ж таки позову, пускай будет, нет? Василиса кивнула. Пускай. В конце концов, одно дело готовить для души, и другое – из кухни не выходить. Тем более, у нее вот дела появились. Губы сами собой растянулись в улыбке. Надо же, впервые за долгие годы у нее, Василисы, и вправду появились дела. Важные. Ляля махнула рукой и спросила: - Коляску? - Верхами поеду. - Опять? - Быстрее будет, - Василиса облизала вилку. – Если напрямки. И обещаю, что больше от Акима убегать не стану. - Револьверу возьмите, - присоветовала Ляля, успокоившись. Знала, что слово Василиса давала редко, но раз уж обещала, то точно убегать не будет. – На рынке баили, что волки завелися и огроменные. Один черный, с теля будет, а пасть у него красная и глаза огнем горят. - Да? На местном рынке продавали не только продукты, но и слухи, последние задешево и с огромною охотой. А Ляля, устроившись на скамье, продолжила: - И пуля его обычная не береть, а это потому, как тварь оная – воплощение Диавола, за грехи посланное… - Если не берет, то зачем револьвер? – поинтересовалась Василиса. - Нехай будет. Для порядку. Дьявол там али нет, но с револьвером всяк спокойней, - Ляля подавила очередной зевок. – А может… вам того, этому вашему кавалеру записочку отправить? Чтоб сопроводил? Василиса покачала головой. Оно, конечно, заманчиво, но вот только… до завода версты две, а там уж неизвестно, сколь времени дела займут. И негоже постороннего человека втягивать в свои проблемы, которые Василиса, следовало признать, получила исключительно по причине упрямства. - Ну, как знаете… а он бы, между прочим, не отказался б, - Ляля поднялась. – Я вам сумку соберу. Сальца резать? - Соленое? С прослойкой? - А то, самолично вчерась выбирала. С чесноком и лаврушечкою, такое, что прям пальчики оближешь… - Тогда резать. Василиса допила чай и поднялась. Если уж решила заняться заводом, то нечего рассиживаться. А сало… сало она любила, что многим казалось странным, едва ли не извращением, пусть даже сами они никогда-то хорошего сала и не пробовали, но зато твердо знали, что девицам знатным этакое пристрастие чести не делает. - И хлебушка тоже… огурчики, - голос Ляли доносился с кухни. – Погодите, барышня, я вас причешу и вовсе… костюму вашу вчерась почистила. Опять будете, небось, эту срамоту надевать? - А то. - Вот и я так подумала. Но все ж зазря вы записочку не отправили… Хмурый встретил хозяйку приветливым кивком и тотчас потянулся, вынюхивая, не принесла ли она случайно угощения. - Бери, - Василиса протянула половинку яблока. – Прокатимся? Сзади, всем видом своим демонстрируя, что неодобрение, что недоверие, держался Аким. Под седло на сей раз он взял каракового жеребчика тонкой кости, правда, несколько разъевшегося в боках. - Вы, барышня, только того… волки туточки гуляют, да… сказывали. - Знаю, - Василиса взлетела в седло. Револьверы она взяла. И были они отнюдь не дамскими. Тетушка, помнится, к дамскому оружию относилась с великим подозрением, говоря, что годно оно лишь докучливых кавалеров гонять, а если в деле пользовать, то надобно нормальное оружие иметь. У тетушки оно было. И Василисе она справила, когда та выезжать стала, не столько из опасений, что произойдет дурное, сколько привычки ради и порядку. Все ж места были диковатые, и волки здесь водились. Василиса даже как-то столкнулась, но летом, и зверь то ли сыт был, то ли посчитал, что с этакою добычей не справится. В общем, револьверы имелись. Василиса погладила костяные рукояти. - Поехали, что ли, - сказала она, тронув жеребца, и Хмурый сразу пошел широкой ровной рысью. Ехать было и вправду недалеко. Дорога, опускаясь к Гезлёву, с другой стороны поднималась, становилась уже, каменистей. Нужную тропу, начало которой скрывалось за огромным камнем, Василиса едва не пропустила. А ведь камень был приметный, и в прежние-то времена казалось, что он того и гляди осядет, покатится по тропе, сметая все на своем пути. Но нет. Камень сделался будто меньше. А тропа – шире. Сползши с горы, она развернулась, распрямилась, обзавелась зеленою косматою обочиной, будто в меха укуталась. Хмурый шел легко, сзади бодро цокал жеребчик Акима. Сам конюх сидел прямо и, перекинувши через луку седла старое ружье, хмурился, обозревал окрестности, которые были удивительно пусты. Стрекотали в подпаленных травах кузнечики. И солнце, выползши на небо, спешило делиться теплом. Еще немного и жар станет невыносим, но вот тропа вывела на узкий длинный луг, за краем которого показались знакомые здания. Василиса привстала на стременах. Изменилось. Будто поблекло все, выцвело на жарком этом крымском солнце. И левада больше не казалась огромной, а брус, из которого срублена она была, гляделся вовсе тонким. Некогда ошкуренный, светлый, с годами он потемнел, то ли от влаги, то ли от солнца, то ли от того и другого сразу. За левадой вытянулись длинные конюшни, дальняя из которых выглядела вовсе заброшенной. Крыша ее в центре будто бы просела, к воротам подобрались кусты, а окна подслеповато поблескивали остатками стекол. А ведь при тетушке все три конюшни использовались. Она и четвертую хотела ставить, только не могла решить, куда, потому как земли заканчивались аккурат за третьим строением, а выторговать соседние не выходило. Василиса пришпорила коня. И тот сам пошел быстрее, спеша добраться до дома. А остановился у первой конюшни, чьи ворота были распахнуты. Пахло здесь больше не хлебом и лошадьми, а прелым деревом, навозом, который, если и убирали, то недалече. Огромная куча лежала в стороне от дороги, приманивая мух. И тут же, рядом, стоял небольшой стог соломы, да и та казалась отсыревшей. - Эй, есть кто живой? – крикнула Василиса в темноту конюшни. Оттуда раздалось фырканье и топот. Перехватив Хмурого под уздцы, Василиса сделала шаг. Темнота обволакивала прохладой. Курлыкали под крышей голуби. Что-то чавкнуло под сапогами, неужто навоз? Или нет? Запах гнили сделался ярче, отчетливей. А к нему добавились иные, тоже неприятные. Перепревшей дурной травы, давать которую лошадям было никак невозможно, больной плоти, грязи. Василиса поморщилась. - Эй… Она толкнула ближайшую дверь, за которой обнаружилось помещение с седлами и сбруей. Впрочем, и того, и другого почти не осталось. Как и лошадей. Василиса прошла по конюшне. Дюжины полторы от силы. А ведь было… много было. И сердце закололо от обиды, прежде всего на себя, позволившую случиться этакому несчастью. Марья… что Марья понимает в лошадях? А лошади гляделись больными. Худые, если не сказать – истощенные, они тянули к Василисе морды, но стоило поднять руку, как прижимали уши и пятились. Кто-то всхрапывал, кто-то вздыхал, совершенно по-человечески. И во вздохах этих Василисе слышался упрек. - Эк запустили, - не выдержал Аким, который тоже заглянул, хотя жеребчика своего оставил снаружи. А вот ружьецо прихватил. – И не чистят вас совсем…