30 Мэриен недавно вернулась домой и возилась с молнией платья, пытаясь ее расстегнуть, когда зазвонил телефон. Она знала, кто звонил. – Алло? Голос Питера был ледяным, злым. – Мэриен, где тебя черти носили? Я всех обзвонил. – Судя по голосу, у него было тяжкое похмелье. – О, – как ни в чем не бывало проворковала она. – Я кое-где была. В смысле, не дома. Тут он не выдержал: – А какого черта ты сбежала с вечеринки? Ты мне испортила вечер, ясно? Я искал тебя, чтобы сделать групповой снимок, не нашел, и, конечно, не мог устроить скандал у всех на глазах, но когда все разошлись, начал тебя искать везде где только можно! Мы с твоей подружкой Люси сели в машину и объездили все улицы в округе и звонили тебе домой раз десять, мы очень беспокоились. Очень мило с ее стороны, что она приняла в этом участие, и как же приятно осознавать, что не перевелись еще рассудительные женщины… «Уж это точно», – подумала Мэриен с мимолетным чувством ревности, вспомнив серебряные веки Люси, но вслух сказала: – Прошу тебя, Питер, не волнуйся. Я просто выскочила на минутку подышать свежим воздухом, и кое-что случилось, вот и все. Тебе не о чем волноваться! Никакой катастрофы не произошло. – Что значит не волнуйся? – воскликнул он. – Нельзя шляться по улицам по ночам! Тебя же могли изнасиловать! Если ты и впредь собираешься выкидывать такие фортели, причем, бог свидетель, такое с тобой случается уже не в первый раз, тебе не грех подумать о других! По крайней мере, могла бы сказать мне, где ты, твои родители звонили мне по междугороднему, они с ума сходят, потому что они встречали твой автобус, а ты не приехала, и что я должен был им сказать? «Ах да», – подумала она. У нее это напрочь вылетело из головы. – Ну, я в полном порядке! – И где же ты была? Когда стало ясно, что тебя нет дома, я начал опрашивать гостей, не видели ли они тебя, и должен сказать, этот зачарованный принц, твой приятель Тревор, или как там его зовут, поведал мне занятную историю. И кто же этот парень, о котором он рассказал? – Пожалуйста, Питер! Я ненавижу обсуждать такие вещи по телефону. У нее вдруг возникло желание рассказать ему все-все, но какой смысл, если она все равно ничего не докажет и ничего не добьется? И поэтому внезапно спросила: – Который час? – Полтретьего, – ответил он нейтральным тоном, видимо, удивившись, что она задала ему такой простой вопрос. – Послушай, заезжай ко мне попозже. Скажем, в полшестого. На чай. И тогда мы все обсудим. Мэриен заставила себя произнести эти слова ласково, примирительно. Она понимала, как коварно вела себя с ним. Она еще не приняла никакого решения, но чувствовала, что рано или поздно его примет, и для этого ей просто требовалось время. – Ну, ладно, – ворчливо протянул он. – Но ты уж, будь добра, хорошенько все обдумай. Они бросили трубки одновременно. Мэриен ушла к себе и сняла платье. Потом спустилась и быстро приняла ванну. Внизу было тихо: домовладелица в своем сумрачном логове, вероятно, предалась раздумьям или молилась о скорейшем изничтожении Эйнсли небесными громами и молниями. Преисполнившись духом веселого мятежа, Мэриен нарочно не смыла с боков ванны оставшийся после нее мыльный ободок. То, что ей было нужно, не требовалось облекать в слова, она сейчас совсем не хотела что-то мучительно обсуждать. Ей и так стало ясно, что в ее жизни реально: это был тест, простой и мгновенный, как лакмусовая бумажка. Она оделась для разговора с Питером – простое шерстяное платье вполне сойдет – и набросила пальто, потом взяла сумочку и пересчитала деньги. Прошла на кухню, села за стол и принялась составлять список, но, написав несколько слов, отложила карандаш в сторону. Она и так знала, что нужно купить. В супермаркете она методично ходила взад-вперед между открытых витрин, решительно обгоняя дам в ондатровых шубах, оттесняя в сторону зазевавшихся детишек и снимая с полок нужные ей вещи. Возникший в ее воображении образ обретал форму. Яйца. Мука. Лимоны для вкуса и аромата. Сахар, сахарная пудра для глазури, ванилин, соль, пищевой краситель. Ей хотелось купить все свежее и новое, она не собиралась использовать ничего из того, что можно было найти в доме. Шоколад… Нет, лучше какао. Стеклянная колба с серебристыми полушариями для украшения выпечки, три вставленные одна в другую пластиковые мисочки, чайные ложки, кондитерский шприц для крема и форма для выпечки. «Какая удача, – подумала она, – что в супермаркетах сейчас можно купить почти все, что нужно». Она пошла домой, прижимая к груди огромный бумажный пакет с покупками. У нее было два варианта торта: плотный или воздушный. Она решила сделать воздушный бисквит. Рецепт казался ей более подходящим. Мэриен включила духовку. Это приспособление было одним из немногих на кухне, не покрытым липким слоем застывшего жира и грязи, потому что духовкой они почти не пользовались. Она надела фартук, ополоснула под водой новые миски и прочую утварь, но к грязной посуде даже не притронулась. Это подождет. А сейчас ей было некогда. Она обтерла вымытую посуду и принялась за тесто: разбила яйца и отделила белки от желтков, почти бездумно, обращая внимание исключительно на движения рук, а потом, когда начала взбивать, просеивать и месить, – на продолжительность каждой операции и на плотность теста. Чтобы замесить тесто для бисквитного торта, требовалась особая ловкость. Она вылила тесто в форму для выпечки и принялась взбивать его вилкой, чтобы избавиться от крупных воздушных пузырьков. Когда Мэриен ставила форму в разогретую духовку, она тихонько напевала от удовольствия. Давненько она не пекла тортов. Пока торт стоял в духовке, она снова перемыла миски и сделала крем. Обычный сливочный крем – будет в самый раз! Затем разложила кремовую смесь по трем мисочкам. Самую большую порцию она решила оставить белой, другую сделала ярко-розовой, почти красной, с помощью купленного в супермаркете красного пищевого красителя, а последнюю порцию – темно-коричневой, добавив туда какао. Закончив возиться с кремом для торта, она подумала: на что же мне его выложить? Она выудила из груды грязной посуды в раковине длинное блюдо и тщательно отмыла его под струей горячей воды. На то, чтобы отдраить с него застарелую грязь, у нее ушло немало моющего средства. Она открыла дверцу духовки и проткнула вилкой бисквит: готов. Она вытащила его и, перевернув вверх дном, оставила остывать. Она была рада, что Эйнсли нет дома. Ей не хотелось, чтобы кто-то мешал ей проделать задуманное. Вообще-то, судя по отсутствию следов Эйнсли, было ощущение, что она сегодня здесь и не ночевала. Во всяком случае, ее зеленого платья нигде не было видно. В ее комнате на кровати валялся чемодан нараспашку: наверное, она его оставила тут накануне вечером. Какое-то ее барахло, обычно раскиданное по полу, было вброшено внутрь, будто подхваченное воздушным вихрем. У Мэриен мелькнула мысль: и как Эйнсли вообще умудрится впихнуть свои пожитки, заполонившие всю эту комнату, в тесное прямоугольное пространство чемоданов. Пока торт остывал, она ушла к себе и привела в порядок волосы, заколов наверх пряди, чтобы избавиться от любых следов своеволия парикмахера-стилиста. На душе у нее было легко, и голова слегка кружилась: наверное, от недосыпа или от голода. Она взглянула в зеркало и широко улыбнулась, обнажив два ряда зубов. Бисквит остывал не слишком быстро. Но ей не хотелось ставить его в холодильник для ускорения процесса: там он пропитается дурными запахами. Она вынула его из алюминиевой формы, положила на чистое блюдо, распахнула кухонное окно и выставила на заснеженный подоконник снаружи. Она знала, что произойдет, если горячий торт подмерзнет: оттаяв, его кремовое украшение растечется, а воздушный бисквит опадет и слипнется. Интересно, который час. Ее часики так и лежали на туалетном столике, где она их оставила накануне, но завод кончился. Ей не хотелось включать радиоприемник Эйнсли – это ее слишком отвлечет. Она уже начала нервничать. Был один номер, по которому она всегда могла позвонить… но в любом случае надо поторапливаться. Она сняла корж с подоконника, потрогала бок, чтобы понять, достаточно ли он остыл, а затем принялась действовать. Орудуя двумя вилками, она разделила его пополам по горизонтали. Одну половинку положила плоской стороной на блюдо, выскребла часть бисквита, вылепила из него голову и приложила сверху к оставшемуся куску, сдавив его с боков, – получилось туловище с талией. Вторую половинку коржа разрезала на полоски – бисквитные руки и ноги. Воздушный бисквит был очень податлив, лепить из него было легко. С помощью белого крема она приладила голову, ноги и руки к туловищу, а затем покрыла остатками крема получившуюся фигуру. Местами фигура получилась неровная, а на белую кожу налипли какие-то крошки, но ничего страшного, и так сойдет. На всякий случай она закрепила ноги и ступни зубочистками. Перед ней на блюде лежало голое белое тело. Выглядело оно, такое мягкое, сладкое и безликое, немного непристойно. И она принялась его одевать, наполнив кондитерский шприц розовым кремом. Для начала она нарисовала на теле розовые трусики-бикини. Но этого было явно недостаточно. Она провела розовую кремовую полоску на бисквитной груди. Теперь это был обычный раздельный купальник. Но все равно еще не совсем то, чего бы ей хотелось. Она продолжала колдовать над нарядом, добавляя детали сверху и снизу, пока у нее не получилось нечто вроде платья. В творческом порыве она даже добавила рюшки на вырезе платья сверху и рюшки по нижнему краю. Потом нарисовала улыбающийся пухлогубый розовый рот и в тон ему розовые туфли. Напоследок пририсовала по пять крошечных розовых ноготков на обеих бесформенных руках. Бисквитная женщина выглядела странно: с губами, но без волос и глаз. Мэриен промыла шприц и наполнила его шоколадным кремом. Она нарисовала на лице нос и два больших глаза, к каждому из которых присовокупила ресницы и брови. Для контраста она провела коричневую линию, отделяющую одну ногу от другой, а потом такие же линии, чтобы отделить руки от туловища. Работа над волосами отняла больше времени. Пришлось делать изощренные шоколадные завитки и кудельки на лбу и на макушке, пускать волнистые пряди по плечам. Глаза все еще оставались пустыми. Мэриен решила сделать их зелеными – другими возможными вариантами были красный и желтый, больше никаких цветов у нее не имелось, и, вооружившись зубочисткой, она изобразила зеленым пищевым красителем две радужные оболочки. Теперь у нее остались только кондитерские украшения в виде серебристых полушарий. Она использовала два таких – для белков глаз. Из оставшихся выложила цветочные узоры на розовом платье и несколько полушарий вставила в волосы. Теперь бисквитная женщина стала похожа на антикварную фарфоровую статуэтку. И Мэриен даже пожалела, что не купила свечки для торта. Но куда же их вставить? Для них просто не осталось места. Образ был завершен. Ее творение лежало, устремив на нее кукольное лицо, абсолютно бесстрастное, ну разве что с серебристым блеском интеллекта в зеленых глазах. Мэриен работала над ней почти с радостью, но теперь, когда работа была закончена, она задумалась. Сколько же усилий потребовала эта дама, но что теперь будет с ней самой? – Выглядишь ты очень вкусно! – обратилась она к бисквитной женщине. – Очень аппетитно. И я знаю, что с тобой будет. Вот что тебя ожидает, оттого что ты съедобная! При мысли о пище ее желудок сжался. Мэриен стало немного жаль свое творение, но теперь она была бессильна что-либо предпринять. Судьба бисквитной женщины была предрешена. На лестнице уже послышались шаги Питера. На мгновение Мэриен представила себе, какой грандиозной дурой, какой инфантильной и жалкой она может показаться со стороны любому разумному наблюдателю. И что за игру она затеяла? Но дело не в этом, нервно убеждала она себя, заправляя выбившуюся прядь. Хотя, если Питер сочтет ее выходку дурацкой, она ему поверит, она смиренно примет его версию самой себя, он посмеется над ней, и они сядут и спокойно выпьют по чашке чаю. Она невесело улыбнулась Питеру, когда тот вошел в прихожую. Выражение его лица: взгляд исподлобья, челюсть выпячена – говорило, что он все еще злится. И одет он был в соответствии со своим злобным настроением: шитый на заказ строгий костюм, в котором он казался недоступным, и галстук – с яркими «огурцами» на мрачноватом коричневом фоне. – Ну, и что это все такое… – начал он. – Питер, пройди в гостиную и присядь. Я тебе приготовила сюрприз. Потом мы сможем поговорить, если захочешь. – И она опять ему улыбнулась. Он был явно озадачен и даже забыл сохранить нахмуренный взгляд: видимо, ожидал от нее сбивчивых извинений. Но безропотно повиновался. Она на мгновение замешкалась в дверном проеме, почти с нежностью глядя на его затылок, устало прижатый к спинке дивана. Теперь, когда она снова увидела его, реального Питера, основательного и непробиваемого, как всегда, все ее страхи по поводу вчерашнего вечера показались дурацкими и истеричными, а побег к Дункану – несусветной глупостью, наваждением, и теперь она даже с трудом могла вспомнить, как он выглядит. Питер же ей не враг, он просто нормальный человек, как и большинство людей. И ей захотелось потрогать его за шею и сказать, что ему не о чем волноваться, что все будет хорошо. А Дункан – это так, опечатка. Но его плечи были как-то странно напряжены. Наверное, он сидел, скрестив руки на груди. Лицо, которого она не видела, могло быть чьим угодно. И все мужчины носили одежду из настоящей ткани, и у всех были настоящие тела: и все те, о ком писали в газетах, те, кто был ей незнаком, только и дожидались удобной возможности прицелиться в нее из окна верхнего этажа. Мимо таких она каждый день проходила на улице. Легко было видеть в нем нормального и безвредного человека в дневное время, но это ничего не меняло. Ценой этого варианта реальности была проверка другого варианта. Она ушла в кухню и вернулась, неся перед собой блюдо с бисквитной женщиной, осторожно и благоговейно, словно местом действия была театральная сцена и она изображала участницу религиозной процессии, которой доверили нести святыню – икону или корону на бархатной подушечке. Припав на колени, она опустила блюдо на кофейный столик перед Питером. – Ты пытался меня уничтожить, – произнесла она. – Ты пытался поглотить меня. Но вот я сделала замену, которая понравится тебе гораздо больше. Ты же именно такую всегда и хотел, да? Я дам тебе вилку, – добавила она будничным тоном. Питер молча переводил взгляд с торта на Мэриен и обратно. Она уже не улыбалась. В его расширенных глазах мелькнула тревога. Нет, она явно не казалась ему дурой. Когда за ним закрылась дверь – а ушел Питер довольно быстро, они толком и не поговорили, потому что он был явно сконфужен и все время порывался уйти, даже от чая отказался, – она уставилась на бисквитную женщину. Все-таки Питер так и не съел ее. И как символ она не сыграла отведенной ей роли. Она вытаращила на Мэриен серебристые глаза, загадочная, насмешливая и аппетитная. И тут Мэриен почувствовала голод. Зверский голод. Торт, в конце концов, – это же просто торт. Она подхватила блюдо, отнесла его на кухню и нашла вилку. – Начну с ног, – решила она. Она опасливо подержала во рту первый кусок. Странное было ощущение, но самое приятное – то, что она снова могла ощущать вкус еды, жевать и глотать. «Неплохо получилось, – подумала Мэриен оценивающе, – но нужно побольше лимона». В ее душе, не участвующей в процессе поедания торта, пронеслась волна ностальгии по Питеру – с таким же сожалением вспоминаешь о вышедшей из моды одежде и упрямо ищешь ее среди старья на вешалках в лавках Армии спасения. Он возник у нее перед мысленным взором: в самодовольной позе посреди шикарного зала с портьерами и канделябрами, безукоризненно одетый, со стаканом виски в руке; его нога покоилась на голове чучела льва, а один глаз был прикрыт черной повязкой. Под мышкой у него висел револьвер в кобуре. Картинку обрамляла золотая виньетка, а над левым ухом Питера виднелась канцелярская кнопка. Она задумчиво облизала вилку. Его несомненно ждет успех. Она уже почти доела ноги, как на лестнице опять послышались шаги: в квартиру поднимались два человека. Затем в проеме кухонной двери показалась Эйнсли, а за ней – кудлатая голова Фишера Смайта. На ней все еще было вчерашнее голубовато-зеленое платье, но сильно помятое. Да и сама она выглядела не лучше: лицо утомленное, бледное, да и живот за истекшие двадцать четыре часа, похоже, заметно округлился. – Приветик! – произнесла Мэриен, помахав им в воздухе вилкой. Она как раз поддела кусок розового бедра и собиралась отправить его в рот. Фишер, добредя до их лестничной площадки, привалился к стене и прикрыл веки, а Эйнсли вытаращилась на нее: – Мэриен, что это у тебя? – Она подошла ближе, чтобы разглядеть получше. – Это же женщина! Торт в виде женщины! – Эйнсли бросила на Мэриен недобрый взгляд. Та спокойно жевала кусок бисквита. – Попробуй! – предложила она. – Получилось очень неплохо. Я испекла сегодня днем. Эйнсли раскрыла рот и тут же закрыла, как рыба, словно пыталась постичь глубокий смысл увиденного. – Мэриен! – в ужасе воскликнула она. – Ты же отрекаешься от своей женской природы! Она перестала жевать и уставилась на Эйнсли, которая воззрилась на нее сквозь упавшие ей на глаза волосы со скорбным изумлением, почти осуждающе. И как ей это удавалось – с такой драматической серьезностью изображать уязвленное благородство? Эйнсли вдруг превратилась в защитницу морали не менее ревностную, чем их домовладелица. Мэриен перевела взгляд на блюдо. Бисквитная женщина лежала там все с той же застывшей улыбкой на розовых губах, но без ног. – Чушь! – возразила она. – Это же просто торт.