Хотя она старалась не морщить лоб, в голове у нее крутились тревожные мысли. Сегодня утром ее организм, после нескольких недель опасливого отторжения, наконец-то с благосклонностью принял в себя рисовый пудинг из банки. Какое же это было облегчение – понять, что она может на него положиться, ведь пудинг был очень питательный, и к тому же, как заверила ее диетолог миссис Уизерс, обогащен витаминами. Но стоило ей полить пудинг сливками, как в ее глазах он тотчас превратился в скопище крохотных коконов. А внутри этих коконов шевелились живые существа. С тех пор как это началось, она все старалась сделать вид, будто с ней все нормально, что это неопасное заболевание, вроде чесотки, которая рано или поздно пройдет. Но теперь пришлось взглянуть правде в глаза: она решила, что настала пора с кем-то посоветоваться. Она уже рассказала об этом Дункану, но напрасно: он похоже, счел, что все нормально, а ее как раз особенно тревожило подозрение, что быть может, с ней отнюдь не все нормально. Вот почему она боялась рассказать об этом Питеру: он мог решить, что она просто чудит или невротичка. Ну и, само собой, он бы задумался, стоит ли вообще на ней жениться; он вполне мог предложить отложить свадьбу до тех пор, пока она не вылечится. На его месте она бы именно так и поступила. Она даже представить себе не могла, что же ей делать, если после свадьбы ничего не пройдет и она уже не сможет это скрывать от Питера. Возможно, им придется есть разные блюда. Она пила кофе и смотрела на нетронутый рисовый пудинг, когда вошла Эйнсли, одетая в поношенное зеленое платье-балахон. В последнее время она больше не напевала и не вязала; вместо этого она много читала, стараясь, по ее словам, пресечь проблему в зародыше. Прежде чем сесть за стол, она выставила обогащенные железом дрожжи, витаминизированные хлопья, проростки пшеницы, апельсиновый сок и бутылку слабительного. – Эйнсли, – обратилась к ней Мэриен, – как, по-твоему, я нормальная? – Нормальная не то же самое, что обычная, – загадочно изрекла Эйнсли. – Никто не нормален. – Она раскрыла книгу и углубилась в чтение, подчеркивая что-то на странице красным карандашом. От Эйнсли в любом случае проку было мало. Еще пару месяцев назад она бы заявила, что у Мэриен что-то не так с сексуальной жизнью, что было бы смешно. Или что дело в некоей детской травме, например в том, что она нашла в салате гусеницу, или познакомилась с Леном, или пожалела цыпленка. Но насколько помнила Мэриен, ничего подобного в ее прошлом не было. Она никогда не ковырялась в еде: ее с детства приучили есть все, что лежит в тарелке, она даже не отказывалась есть оливки, или спаржу, или моллюсков, которые, как говорят, нужно научиться любить. Впрочем, с недавних пор Эйнсли постоянно рассуждала о бихевиоризме. Бихевиористы, уверяла она, могут излечить любое отклонение вроде алкоголизма или гомосексуальности, если, конечно, пациенты сами хотят излечиться, демонстрируя им картинки, вызывающие ассоциации с их недугом, а затем давая им особые таблетки, которые прерывают дыхание. – Они говорят, что, в чем бы ни была причина поведения, корень проблемы в самом поведении, – наставляла ее Эйнсли. – Конечно, бывают и серьезные сбои. Если причина достаточно глубоко укоренена, пациенты попросту переключаются на новую зависимость, например с алкоголя на наркотики, или совершают самоубийство. Но мне нужно не лечение, а профилактика. Даже если его можно вылечить, если он хочет быть вылеченным, – сумрачно добавила она, – он все равно будет обвинять прежде всего меня за то, что я стала причиной болезни. «Но бихевиоризм, – подумала Мэриен, – мне не поможет». Как он может повлиять на настолько неблагоприятное состояние? Если бы она была обжорой, тогда другое дело, но где же найти такие картинки, которые вызовут ассоциации с не-поеданием, и потом еще и прервать ей дыхание? Она мысленно перебрала всех людей, с кем можно было бы об этом поговорить. Офисные девственницы будут заинтригованы и наверняка захотят услышать ее исповедь, но вряд ли сумеют дать конструктивный совет. Кроме того, стоит рассказать одной, как об этом тут же узнают все, и ты даже не поймешь, как это дошло до ушей Питера. У нее были знакомые не только в офисе, но и в других городах, в других странах, и если изложить им ситуацию в письме, то это будет неопровержимый документ. Домовладелица… это самое ужасное. Она поведет себя как ее родня: напугается до смерти и не сможет посочувствовать. Они еще и начнут упрекать Мэриен во всех грехах за разлад естественных функций организма. И она решила сходить в гости к Кларе и посоветоваться с ней. Надежда была слабой: Клара, понятное дело, не сможет предложить ей какое-то конкретное решение проблемы – но, по крайней мере, она ее выслушает. Мэриен заранее позвонила удостовериться, что подруга будет дома, и ушла с работы пораньше. Клара сидела в манеже и играла со средней дочуркой. А самая маленькая спала в переносной люльке, стоящей на обеденном столе. Артура нигде не было видно. – Я так рада, что ты зашла, – сказала Клара. – Джо сегодня в университете. Я сейчас выйду, сделаю нам чай. Элейн не нравится манеж, и я ее приучаю к нему. – Давай я сама приготовлю чай, – предложила Мэриен. В ее представлении Клара была безнадежным инвалидом и ассоциировалась у нее с едой на подносе, которую приносят лежачим больным. – А ты оставайся тут. Она не сразу нашла все, что нужно, но в конце концов выставила на поднос чайные чашки, нарезанный лимон и какие-то печенюшки, обнаруженные в корзине для белья, потом принесла поднос в гостиную и поставила на пол. Кларину чашку с чаем она передала ей в манеж. – Так, – произнесла Клара после того, как Мэриен устроилась на ковре, чтобы сидеть вровень с подругой, – как успехи? Небось вертишься как белка в колесе со всеми свадебными приготовлениями? Глядя на Элейн, жующую пуговку на маминой блузке, Мэриен немного позавидовала подруге – впервые за последние три года. Все, что должно было произойти в жизни у Клары, уже произошло: она стала той, какой и должна была стать. Не то чтобы Мэриен мечтала поменяться местами с Кларой, ей просто хотелось знать заранее, что ее ожидает, в каком направлении двигаться, чтобы подготовиться. Она боялась проснуться однажды утром и понять, что изменилась, сама того не осознавая. – Клара, – начала она, – как ты думаешь, я нормальная? Клара знала ее тысячу лет, и ее мнение что-нибудь да значило. Та задумалась над ее вопросом. – Да, я бы сказала, что ты – нормальная, – ответила она, вынимая пуговку изо рта малышки. – Я бы даже сказала, что ты ненормально нормальная, если ты понимаешь, о чем я. А что? Мэриен ободрилась. Именно это она бы и сама про себя сказала. Но если она нормальная, то почему же ее одолели эти симптомы? – В последнее время со мной происходит кое-что странное, – ответила она. – И я не знаю, что с этим делать. – Да? И что же? Нет, поросенок, это мамина! – Я не могу есть некоторые продукты. Мне противно! – Она не поняла, достаточно ли серьезно Клара отнеслась к ее словам. – Мне знакомо это чувство, – ответила Клара, – я точно так же не могу есть печенье. – Но я говорю о продуктах, которые раньше могла есть. И не то что бы мне не нравился их вкус, я их в целом не принимаю… – Ей трудно было объяснить. – Мне кажется, это обычный невроз невесты. Перед свадьбой я целую неделю блевала каждое утро. И Джо тоже, – добавила она. – Это пройдет, вот увидишь. А ты ничего не хочешь узнать про… секс? – Вопрос был задан с нарочитой тактичностью, что, по мнению Мэриен, в устах Клары звучало смехотворно. – Нет, вообще-то, нет, спасибо, – ответила Мэриен. Хотя объяснение Клары было не очень-то убедительным, оно ее немного успокоило. Пластинка снова заиграла с середины. Она открыла глаза. С того места на кровати, где она лежала, можно было разглядеть зеленый пластиковый авианосец в круге света от настольной лампы. У Питера появилось новое хобби: он собирал миниатюрные модели кораблей. Он говорил, что это успокаивает нервы. Она помогала ему собирать этот авианосец, читая вслух инструкцию по сборке и передавая ему детали в нужном порядке. Не отрывая головы от подушки, она повернула лицо к Питеру и улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ, и его глаза сверкнули в полумраке комнаты. – Питер, скажи, я – нормальная? Он рассмеялся и похлопал ее по ягодице. – Исходя из своего ограниченного опыта, могу сказать, что ты изумительно нормальная, милая! Мэриен вздохнула: она вовсе не это имела в виду. – Я бы еще выпил, – сказал Питер. Так он обычно просил ее налить ему стаканчик. Убрал пепельницу с ее спины. Она перевернулась и села, завернувшись в простыню. – И заодно, будь добра, переверни пластинку. Мэриен перевернула пластинку. Даже завернутая в простыню, даже с опущенными жалюзи на окнах, она отчетливо чувствовала свою наготу, стоя посреди просторной пустоты спальни. Потом она ушла на кухню и налила в стакан обычную порцию Питера. Она была голодна – за ужином она почти ничего не съела – и вынула из коробки тортик, который купила днем на обратном пути от Клары. Вчера был День святого Валентина, и Питер послал ей в офис дюжину роз. А она чувствовала себя виноватой: она ведь тоже могла ему что-нибудь подарить, но не знала, что именно. Торт – не бог весть какой подарок, так, символический презент. Он был в виде сердца с розовой глазурью и скорее всего несвежий, но главное – форма. Мэриен вытащила из буфета две тарелки, две вилки, две бумажные салфетки и разрезала торт. Она с удивлением обнаружила, что и внутри он был розовый. Наколола кусок на вилку и, отправив в рот, стала медленно пережевывать; на языке бисквит казался губчатым и ячеистым, как крошечные взорванные легкие. Она невольно содрогнулась и выплюнула недожеванный кусок в салфетку, а остатки соскребла с тарелки в мусорное ведро, после чего вытерла губы краешком простыни. Она вошла в спальню, неся в одной руке тарелку Питера, а в другой – стакан виски. – Я принесла тебе торт, – сказала она. Сейчас устрою тест – не для Питера, а для себя. Если он не сможет съесть этот кусок, значит, она – нормальная. – Ты просто прелесть! – Он взял у нее тарелку и стакан и поставил на пол. – Ты не съешь его? – На мгновение у нее в душе вспыхнула надежда. – Потом, потом, – ответил он, сдергивая с нее простыню. – Ты замерзла, милая. Иди сюда, я тебя согрею. Его рот имел вкус виски и сигарет. Он положил ее на себя сверху, белая простыня зашуршала под ними, и Мэриен захлестнула волна хорошо знакомого чистого аромата его мыла. В ее ушах упрямо мурлыкала музыка. Потом Мэриен отдыхала на животе, а на ложбинке ее спины снова балансировала пепельница Питера. Но на этот раз она лежала с открытыми глазами и наблюдала, как Питер ел торт. – У меня разыгрался аппетит, – сказал он, игриво усмехаясь. Торт не показался ему противным, он даже не поморщился. 24 Неожиданно настал день последней вечеринки Питера перед свадьбой. Мэриен провела вторую половину дня в салоне красоты: Питеру захотелось, чтобы она сделала какую-нибудь необычную укладку. И намекнул, что неплохо бы ей купить себе новое платье, не такое, как он выразился, мышиное, как другие ее платья, и она послушно купила. Платье было красное, короткое и с блестками. Она сочла его не вполне в своем вкусе, но продавщица ее убедила. – Как будто специально пошили для вас, дорогая! – произнесла она безапелляционным тоном. Платье требовалось немного подогнать по фигуре, так что она забрала его после парикмахерской и теперь несла в розово-серебристой картонной коробке, шагая по скользкой дороге к дому. Она держала голову ровно, как жонглер, удерживающий на макушке хрупкую золотую чашу. Даже в вечернем морозном воздухе ощущался приторный искусственный аромат лака для волос, с помощью которого стилист закреплял каждую прядь. Она просила его не перебарщивать с лаком, но эти стилисты никогда не делают того, чего от них хотят. Они обращаются с твоей головой как кондитеры с тортом: закрепляют укладку, как будто глазируют и украшают свое изделие. Обычно она сама укладывалась, поэтому ей пришлось спросить название салона у Люси, которая наверняка знала, куда стоит сходить, но, возможно, в этом и состояла ее ошибка. Лицо и фигура Люси требовали искусственной обработки: маникюр, макияж и изысканная укладка отлично сочетались, становясь неотъемлемой частью ее облика. И без них она выглядела как будто с содранной кожей или с ампутированными руками; а Мэриен всегда считала, что на ее теле все эти ухищрения выглядели избыточными, прилепленными к ее внешности как заплаты или куски пластыря. Как только она вошла в просторный розовый зал салона – здесь все было выдержано в розовых и сиреневых тонах, и ей было удивительно, как фривольная женственная отделка помещения могла одновременно выглядеть настолько же функциональной – ее охватила пассивная покорность, точно ее доставили в больницу для операции. Она сверила назначенное ей время у сиреневоволосой девушки, которая, несмотря на накладные ресницы и переливающиеся локоны, имела тревожное сходство с деловитой медсестрой, после чего ее провели к ожидающему персоналу. У мойщицы волос, одетой в розовый халатик с пятнами пота под мышками, были сильные профессиональные руки. Мэриен закрыла глаза и легла затылком на операционный стол, и ее череп тут же начали намыливать шампунем, скрести и ополаскивать водой. Она даже подумала, что здешним пациентам неплохо бы делать анестезию, чтобы они спали, пока с ними производят все необходимые манипуляции: ей не понравилось ощущать себя куском плоти, предметом обработки. Потом ее привязали к креслу – ну, не буквально привязали, но она не могла встать и выбежать на морозную улицу с мокрыми волосами и с хирургической простынкой вокруг шеи – и к делу приступил врач: молодой мужчина в белом халате с ловкими тонкими пальцами, от которого исходил тонкий аромат одеколона. Из-под халата торчали ноги в остроносых ботинках. Она сидела неподвижно, передавая ему зажимы для волос, зачарованная видом его фигуры, отражающейся в зеркале с золоченой овальной рамой, и шеренгой блестящих инструментов и бутылочек со всякими снадобьями на столике перед ней. Она не видела, что он делает у нее за спиной. Ее тело было странным образом словно парализовано. Когда наконец все зажимы, прищепки, бигуди и булавки были размещены на своих местах, а ее голова стала смахивать на ощетинившегося дикобраза-мутанта с волосяными отростками вместо игл, ее отвезли в сторону и, поместив под сушильный аппарат, включили электромотор. Она искоса поглядела на женщин, сидящих рядком в одинаковых сиреневых креслах под одинаковыми грибовидными колпаками урчащих сушилок. Но видела она только ряд странных существ с ногами разных форм и размеров, рук, держащих журналы, и голов в металлических куполах. Все были неподвижны, абсолютно неподвижны. Она тоже превратилась в одну из них, став таким же безвольным существом и безвольной машиной? В электрический гриб. Мэриен смирилась с тем, что ей нужно просто сидеть и ждать, и взяла из стопки журнал с новостями кинематографа. С задней обложки к ней взывала блондинка с огромными грудями: «Девчонки! Добейтесь успеха! Если хотите посещать классные места, увеличьте грудь…» После того как одна из сиреневых медсестер объявила, что волосы высушены, ее вернули к креслу врача снять швы; Мэриен удивило, что ее не подкатили обратно к операционному столу. Она миновала шеренгу сидящих под металлическими колпаками женщин, ожидавших окончания процедуры, и скоро ее голову избавили от бигуди, расчесали и уложили феном, после чего улыбающийся врач поднес к ее голове зеркало так, чтобы она смогла увидеть свой затылок. Она посмотрела. Он умудрился воздвигнуть из ее прямых волос диковинную конструкцию, украшенную множеством тугих кудельков, а на скулах выложил два похожих на слоновьи бивни жестких завитка. – Ну… – с сомнением протянула она, хмурясь в зеркало, – для меня это немного… м-м-м… чересчур. – Но вам надо носить такую прическу чаще! – воскликнул он с итальянским энтузиазмом, хотя выражение восторга на его лице слегка увяло. – Вам нужно пробовать новые стили. Вам нужно быть дерзкой, да? – Он шаловливо рассмеялся, демонстрируя бессчетное количество ровных белых зубов и две золотые коронки; изо рта у него пахло мятным ополаскивателем. Она хотела было попросить его зачесать некоторые из слишком дерзких завитков, но передумала, отчасти потому, что ее смущала больничная обстановка, профессиональный инвентарь и его убежденность опытного стоматолога, – он уж точно знал, что хорошо, а что плохо, как-никак это же его специальность, – а отчасти потому, что она была не очень уверена в себе. В конце концов, она же сама решила прыгнуть в клетку – и вошла по своей доброй воле в эту золоченую дверь, смахивающую на крышку от коробки шоколада, а теперь пожинала плоды своего решения, так что лучше ей смириться. Питеру, наверное, понравится. «В любом случае, – подумала она, – прическа будет гармонировать с платьем». Все еще находясь как бы под действием наркоза, она нырнула в ближайший универмаг, намереваясь через цокольный этаж срезать дорогу к станции подземки. Она быстро прошла через отдел домашней утвари, мимо прилавков со сковородками и сотейниками, мимо выставленных рядком пылесосов и стиральных машин. Эта выкладка сразу вызвала у нее малоприятное воспоминание о сюрпризе, который устроили ей девчонки в офисе накануне, в ее последний рабочий день в компании: на прощание ей подарили чайные полотенчики, набор ковшиков и украшенные ленточками фартуки, а еще надавали кучу советов. Кроме того, она вспомнила о полученных недавно тревожных письмах от матери, в которых та настоятельно просила ее поделиться наконец своими соображениями относительно фарфора, хрусталя и столовых приборов, потому что люди интересуются, что подарить на свадьбу. Чтобы на чем-то остановить свой выбор, Мэриен несколько раз прошлась по магазинам, но так ничего и не решила. А завтра ей уже предстоит автобусная поездка домой. Ну ладно, позднее решит что-нибудь. Она обогнула прилавок с пластиковыми цветами и пошла по центральной аллее, которая вела непонятно куда. Невысокий суетливый дядечка стоял на возвышении и демонстрировал новую модель терки для овощей со специальной насадкой для удаления сердцевины яблока. Он ловко натирал разные овощи и одновременно безостановочно лопотал, показывая зрителям пригоршни тертой морковки и яблоко с аккуратной цилиндрической прорезью в серединке. Группка женщин с сумками молча смотрела, следя за его действиями недоверчивыми взглядами: мол, нас не проведешь! В тусклом освещении цокольного этажа их тяжелые шубы и резиновые боты казались уныло одинаковыми. Мэриен на секунду задержалась и встала позади них. Суетливый дядька тем временем с помощью еще одной насадки превратил редиску в красно-белую розочку. Кто-то из женщин обернулся и окинул ее оценивающим взглядом. Фифу с такой легкомысленной укладкой, наверное, подумали они, едва ли по-настоящему могла бы заинтересовать такая вещь, как терка. Интересно, сколько лет должно пройти, чтобы женщина приобрела эту патину небогатой домовитости, а мех ее шубы стал таким вот потертым, и ткань на манжетах и вокруг пуговиц выносилась чуть не до прозрачности, а кожа сумочки иссохла и потрескалась; и такие сжатые губы с опущенными уголками, и такой насмешливо-оценивающий взгляд, а самое главное – особый незримый ореол, похожий на застарелый запах или на подкладку, вылезшую из-под затхлой мебельной обивки, благодаря чему эти тетки в универмаговской преисподней чувствовали себя как дома, а она на их фоне выглядела чужой. Будущие доходы Питера совсем не предполагали покупку таких терок. Здесь, среди них, она ощущала себя дилетанткой. Суетливый дядечка принялся превращать картофелину в горку бесформенной массы. Мэриен потеряла интерес и пошла дальше искать желтую вывеску станции метро. Когда она открыла входную дверь, на нее обрушился гомон женских голосов. В прихожей она стянула резиновые сапоги и поставила на газетку, которая лежала тут как раз для этой цели. Здесь же стояло еще несколько пар женских сапог, частью на толстой подошве, частью отороченных черным мехом. Пройдя мимо проема в общую гостиную, она заметила за бархатной занавеской строгие платья, шляпки и ожерелья. Домовладелица устроила званое чаепитие, вероятно, для членов ордена дочерей империи, а может, это были члены «Союза христианок за трезвость». Ее дочь в сиреневом бархатном платьице с кружевным воротником предлагала кексы. Мэриен поднялась по ступенькам, изо всех сил стараясь не шуметь. Она почему-то еще не предупредила домовладелицу, что скоро съезжает. Надо было поговорить с ней об этом несколько недель назад. Задержка могла обернуться взиманием месячной платы за несвоевременное уведомление. Но может быть, Эйнсли захочет снимать эту квартиру с кем-то из знакомых, хотя вряд ли. Через несколько месяцев это станет просто невозможно.