Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 25 из 38 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Она села на указанный ей стул, но не смогла, как хотела, сесть поближе к столику, потому что ей мешали ножки. Она оглядела выставленные блюда, проверяя, что там: на закуску был креветочный коктейль. Это хорошо. И она с сомнением подумала, что еще будет предложено подходящего для ее организма. Ясное дело, будет подано еще что-то: на столе перед каждым лежала масса приборов. Она с любопытством разглядывала украшенную затейливой кованой гирляндой викторианскую солонку и со вкусом подобранную цветочную композицию между двух свечей. Это были живые цветы – хризантемы на продолговатом серебряном блюде. Вернулся Тревор, сел на ближайший к кухонному уголку стул, и все приступили к еде. Дункан сидел напротив, а Фиш слева от нее – во главе стола, как она предположила, а может, и нет. Мэриен была рада, что они ужинают при свечах: так ей будет легче в случае необходимости избавляться от неподходящей еды. Пока что она не имела ни малейшего понятия, как себя повести, если придется, и вряд ли тут Дункан ей чем-то поможет. Он, похоже, целиком ушел в себя: механически отправлял пищу в рот и, жуя, не отрываясь смотрел на пламя свечи, отчего его глаза были слегка скошены к переносице. – У вас очень красивые столовые приборы, – сказала она Тревору. – Да уж, это правда, – улыбнулся он. – Они фамильные. И фарфор тоже, по-моему, он бесподобен, гораздо изящнее того белого датского ширпотреба, которым сегодня все пользуются. Мэриен стала рассматривать орнамент на тарелке. Это был богатый цветочный узор с сочными бутонами, изогнутыми стеблями и замысловатыми виньетками. – Мило! – похвалила она. – Полагаю, вам приходится с них пылинки сдувать! Тревор просиял. Она явно говорила то, что тот хотел услышать. – О, ну что вы! Какие пылинки? Я уверен, что есть красиво – это очень важно, какой смысл есть, чтобы просто не умереть с голоду, как делает большинство людей? Кстати, рецепт соуса я сам придумал, вам нравится? – И, не дождавшись ее ответа, увлеченно продолжал: – Терпеть не могу все эти заправки в бутылках, они все одинаковые! Я же могу купить свежий хрен на фермерском рынке у озера, хотя, конечно, свежих креветок в этом городе достать трудновато… – Он склонил голову вбок, словно прислушивался к чему-то, потом вскочил со стула и, резко развернувшись, умчался на кухню. Фишер, не проронивший ни слова с тех пор, как они расселись за столом, только сейчас открыл рот и начал вещать. Но поскольку он одновременно продолжал есть, то отправление еды в рот и извлечение изо рта слов, отметила про себя Мэриен, происходило ритмично, как чередование вдоха и выдоха, и, похоже, он не прилагал никаких усилий к тому, чтобы соблюдать эту ритмичность; что хорошо, подумала она, потому что стоило бы ему сделать паузу и задуматься, механическая мерность его действий тотчас бы разладилась, и еда, как говорится, попала бы не в то горло. А ведь это, наверное, очень неприятно, когда креветка забивает трахею, тем более креветка, приправленная домашним хреном. Она с изумлением смотрела на Фиша. Она могла это делать без всякого смущения, потому что большей частью Фиш сидел с закрытыми глазами. Вилка безошибочно находила его рот, но как, Мэриен не могла себе представить: вилка как будто направлялась по точной траектории то ли каким-то невидимым механизмом, то ли шестым чувством, а может быть, борода Фиша функционировала как антенна. Он не сбился с ритма даже когда Тревор, который начал убирать тарелки от креветочного коктейля, поставил перед ним тарелку с супом, правда, ему пришлось все же открыть глаза после неудачных попыток зачерпнуть суп вилкой. – Что касается предложенной мной темы диссертации, – говорил он, – ее могут и не одобрить, они там все записные консерваторы, но даже если они отвергнут эту тему, я всегда могу написать статью для научного журнала, ведь ни одна мудрая мысль не должна пропасть даром; в любом случае в наши дни в науке действует принцип конкуренции: или опубликуйся, или погибни, и если я не смогу опубликоваться здесь, я всегда смогу сделать это в Штатах. Я подумываю об очень революционной теме: «Мальтус[16] и художественная метафора», и Мальтус, разумеется, это всего лишь символ того, о чем я хочу написать, а именно о неотвратимой связи между ростом рождаемости в современную эпоху, скажем, в последние два-три века, а особенно с восемнадцатого века и до середины девятнадцатого, и изменениями в представлениях литературных критиков о поэзии и, соответственно, с изменениями в поэтическом стиле, да, и я совершенно спокойно смогу расширить границы анализа и охватить прочие виды искусства. Это будет междисциплинарное исследование, поверх слишком жестко установленных сегодня границ между сферами знания, скажем, экономикой, биологией и литературоведением. Люди слишком узко мыслят, слишком узко, они специализируются на очень узких областях и теряют способность видеть массу смежных вещей. Конечно, мне придется приводить много статистических данных, рисовать диаграммы, и пока что я только обдумываю основные положения, провожу предварительный анализ, по необходимости изучаю произведения древних и современных авторов… За супом все пили херес. Фиш потянулся к своему бокалу и едва его не опрокинул. Мэриен теперь оказалась под огнем перекрестного допроса, потому что как только Тревор снова сел напротив Фиша, он тоже заговорил с ней, рассказывая про суп – прозрачный и с тонким ароматом специй: он подробно поведал ей, как сам готовит экстракты трав, шаг за шагом, и какой это трудоемкий процесс, и что суп надо томить на медленном огне… И поскольку он единственный из сидящих за столом смотрел на нее почти в упор, ей тоже пришлось из вежливости смотреть на него. Дункан вообще не обращал ни на кого внимания, и ни Фиша, ни Тревора, похоже, совершенно не смущал тот факт, что оба обращались к ней одновременно. Они явно привыкли так вести беседы. А она приспособилась время от времени кивать и улыбаться, глядя на Тревора и слушая Фиша, который продолжал вещать: – …Дело в том, что численность населения, а особенно его плотность, тогда была низкой, а уровень детской смертности и смертности в целом высоким, вот почему так всегда ценилось деторождение. Человек был в гармонии со своим предназначением, с циклическим ритмом природы, и земля говорила: «Производите, производите! Плодитесь и размножайтесь», помните? Тревор вскочил с места и забегал вокруг стола, убирая пустые суповые тарелки. Его речь и движения стали более торопливыми: он нырял в кухонный уголок и выбегал оттуда, как кукушка в настенных ходиках. Мэриен взглянула на Фиша. Он явно несколько раз пронес суповую ложку мимо рта: к его косматой бороде приклеились ошметки еды. Он напоминал бородатого младенца, сидящего на высоком стульчике, и Мэриен даже захотелось повязать ему слюнявчик. Тревор принес чистые тарелки и снова удалился. Она слышала, как он возится на кухне, сквозь бормотание Фиша: – …И соответственно, поэт, который и себя воспринимал как своего рода естественного производителя, а свои стихи – как плоды, так сказать, зачатые в нем музой или, допустим, Аполлоном. Отсюда, кстати, и термин «вдохновение», то есть «вдувание воздуха внутрь». После этого поэт беременеет своим творением, у плода наступает период вызревания, довольно длительный, и когда этот плод готов увидеть свет, поэт в муках разрешается от своего бремени. В этом смысле сам процесс художественного творчества является подобием природного процесса, который имел огромное значение для выживания всего человечества. Я имею в виду процесс деторождения. А с чем мы имеем дело сегодня? Раздалось легкое шипение, и Тревор эффектно появился в дверном проеме с объятыми голубым пламенем клинками в обеих руках. Кроме Мэриен никто даже не взглянул в его сторону. – Вот это да! – восторженно вскрикнула она. – Просто обалдеть! – Правда? Я обожаю делать фламбе. Это, конечно, не кебаб, а скорее нечто с французским нюансом, но и не просто куски мяса на шампуре, как у греков. Когда он ловко скинул со шпажки печеную еду на ее тарелку, она увидела, что это в основном мясо. Ну вот, ее загнали в угол. Надо что-то придумать. Тревор разлил всем вина, попутно рассказывая, с каким трудом смог найти в городе свежий тархун. – …А сегодня мы имеем дело с обществом, чьи ценности противоречат идее деторождения. Все только и говорят о контроле за рождаемостью и талдычат: нам надо опасаться не атомного взрыва, а взрыва рождаемости. То же говорил и Мальтус, за исключением того, что война больше не является средством серьезного снижения численности населения. И в этом контексте легко увидеть, что расцвет романтизма… В других блюдах был рис с чем-то, и еще на столе появился ароматный соус к мясу и какие-то неизвестные овощи. Тревор пустил все это по кругу. Мэриен опасливо отправила в рот немного темно-зеленой овощной массы – так же робко, наверное, приносили жертвоприношения разгневанным богам. Но ее желудок принял этот дар благосклонно. – …совпадает, что весьма поучительно, с резким приростом населения, который начался, конечно, чуть раньше, но который к тому времени принял чуть ли не эпидемический размах. И поэт уже не мог с изрядной долей самодовольства считать себя этаким суррогатом матери, дающим жизнь своим произведениям, рождая их для общества, точно младенцев. Он должен был стать иным символом, и что такое этот нынешний акцент на индивидуальном самовыражении, причем заметьте: речь идет о выражении, об экспрессии, о выдавливании, акцент делается на спонтанности процесса, на мгновенном творении! В двадцатом веке не только стало… Тревор снова удалился на кухню. Мэриен с нарастающим отчаянием разглядывала куски мяса на своей тарелке. Она подумывала незаметно засунуть их под скатерть – но они там обязательно найдутся. Она бы положила их себе в сумочку, но сумочка висела у нее за спиной на стуле. Может быть, удастся спрятать их за вырез блузки или в рукаве. – …художники, которые расплескивают краску по холсту, испытывают выброс энергии сродни оргазму, но и писатели воспринимают себя точно в таком же ключе… Она вытянула ногу под столом и слегка ткнула Дункана в голень. Он вздрогнул и поглядел на нее. Он ее не сразу узнал, но потом, вернувшись на землю, недоумевающе поднял брови. Мэриен соскребла почти весь соус с куска мяса, взяла его двумя пальцами и перебросила Дункану поверх горящих свечей. Он поймал, положил себе в тарелку и стал аккуратно разрезать ножом. А она принялась соскребать соус с другого куска. – …уже не как дарующего рождение; нет, долгие размышления и мучительное появление на свет – это все в прошлом. Природный акт, который современное искусство желает имитировать, точнее, вынуждено имитировать, – это собственно акт соития… Мэриен перебросила второй кусок мяса, который также был ловко пойман. «Может, нам просто поменяться тарелками», – подумала она; но тут же отказалась от этой идеи: сразу заметят, ведь Дункан все съел еще до того, как Тревор вышел из-за стола. – …Нам необходим глобальный катаклизм, – продолжал вещать Фиш. Теперь его голос звучал нараспев, все громче и громче, и было впечатление, что он сознательно добивается крещендо. – Катаклизм. Новая «черная смерть», катастрофический взрыв, который сметет миллионы с лица земли и разрушит нашу цивилизацию под корень, вот тогда деторождение будет вновь цениться и мы сможем вернуться к племенной жизни, к древним богам, к темным богам земли, к богине земли, богине воды, богине рождения, роста и смерти. Нам нужна новая Венера, роскошная Венера тепла, и плодородия, и воспроизведения потомства, новая Венера, вечно брюхатая, полная жизни, изобильная, готовая дать жизнь новому миру во всем его богатстве, новая Венера, выходящая из моря… Тут Фишер решил встать во весь рост, вероятно, чтобы придать дополнительный пафос финальным словам. Чтобы подняться, он оперся обеими ладонями о карточный столик, две складные ножки сразу подогнулись, и тарелка с едой соскользнула ему на брюки. И в этот же самый миг кусок мяса уже перелетевший через стол попал Дункану в висок, отскочил рикошетом вниз, поскакал по полу и остановился на стопке рукописных листков. Тревор, держа в обеих руках тарелки с салатом, появился в дверях как раз вовремя и застал кульминационный момент. У него отвисла челюсть. – Наконец я понял, кем хочу быть, – произнес Дункан в воцарившейся тишине. Он спокойно глядел в потолок, а в его волосах виднелись белесые потеки соуса с хреном. – Амебой. Дункан предложил проводить ее домой – хотя бы до станции подземки: ему нужно было подышать свежим воздухом. К счастью, ни одна из фамильных тарелок Тревора не разбилась, хотя кое-что пролилось на скатерть, и когда ножки столика выпрямили, а Фишер уселся на свой стул, что-то бормоча себе под нос, Тревор великодушно обратил инцидент в шутку, хотя остаток вечера, когда были предложены салат и фламбированные персики, кокосовые печенья и кофе с ликером, он обращался с Мэриен подчеркнуто холодно. А сейчас, шагая по хрустящему снегу, они обсуждали, как Фишер съел лимонную дольку, выудив ее из плошки с водой для ополаскивания рук. – Тревора это бесит, – заметил Дункан, – а я ему как-то сказал, что если ему не нравится, как Фиш сжирает эти лимонные дольки, пусть не кладет их в плошку. Но он настаивает на том, что все нужно делать по правилам, хотя и признает, что никто этого не ценит. Я свой лимончик тоже всегда съедаю, но сегодня не стал: у нас же были гости. – Все было очень… интересно, – сказала Мэриен. Она обдумывала, почему на протяжении всего вечера никто не удосужился заинтересоваться ее статусом, хотя сама сочла, что ее пригласили, потому что оба соседа Дункана хотели получше ее узнать. Но теперь она склонялась к выводу, что им просто отчаянно хотелось расширить круг общения. Дункан взглянул на нее с сардонической улыбкой. – Ну теперь ты, по крайней мере, понимаешь, каково мне находиться дома. – Но ты же можешь съехать, – предложила она. – Ну нет. Мне там даже нравится. Кроме того, кто еще станет обо мне так заботиться? А они, представь себе, заботятся, когда не поглощены своими хобби или не находят себе какое-то новое увлечение. Они так много времени посвящают обсуждению моей личности, что мне уже можно забыть об этой проблеме. Рано или поздно наступит момент, когда они значительно облегчат мне превращение в амебу. – А почему тебя так интересуют амебы? – Ну, они же бессмертны, бесформенны и адаптивны. Быть личностью становится все сложнее. Они дошли до начала асфальтовой эстакады, спускающейся к бейсбольному полю. Дункан сел на сугроб и закурил; ему, похоже, никогда не было холодно. Она постояла и села рядом. Но раз он не делал попыток ее обнять, она сама его обняла. – Дело в том, что, – сказал он, помолчав, – мне нужно хоть что-то реальное. Не все, это невозможно, но хотя бы одна-две вещи. То есть доктор Джонсон опроверг теорию нереальности материи, пнув камень[17], но не могу же я пинать своих соседей по квартире. Или своих преподавателей. Кроме того, может быть, моя нога сама нереальна. – Он отшвырнул окурок в снег и снова закурил. – И я подумал, может быть, ты мне поможешь. В смысле, если ты переспишь со мной – а то сейчас ты бог знает насколько нереальна, ведь я только и вижу, что многослойную шерстяную одежду, которая на тебе надета, это пальто и свитера, так что иногда я думаю, что ты вся целиком шерстяная и под вещами тебя нет. Вот было бы здорово узнать, что это не так… Мэриен не могла не принять этот вызов. Она-то знала, что не шерстяная. – Ладно, предположим, мы переспим, – сказала она задумчиво, – но в любом случае мы не можем пойти ко мне. – И ко мне не можем, – отозвался Дункан, не выказав ни удивления, ни радости по поводу ее подразумеваемого согласия. – Думаю, нам надо пойти в отель, – заключила она, – как мужу и жене. – Нам никто не поверит, – печально возразил он. – Я не похож на мужа. Меня до сих пор в барах спрашивают, сколько мне лет: считают, что мне шестнадцать. – А ты носишь свидетельство о рождении с со-бой? – Раньше носил. Но потом потерял. – Он повернулся к ней и поцеловал в нос. – Может, нам пойти в отель, где не нужно притворяться мужем и женой. – То есть хочешь, чтобы я выдала себя за… проститутку? – Ну да. А почему нет? – Ни за что! – негодующе отрезала она. – Я не могу так! – Я бы тоже не смог, – мрачно согласился он. – К тому же мотели расположены за городом, а я не вожу. Что ж, значит, облом. – Он закурил еще одну сигарету. – Ну в любом случае это правильно: ты же точно совратишь меня. Но, с другой стороны, – добавил он с легким ожесточением, – возможно, меня невозможно совратить. Мэриен бросила взгляд на бейсбольное поле вдалеке. Ночь была ясная, воздух – прозрачный, звезды озаряли черное небо холодным сиянием. Чуть раньше выпал свежий снег, покрыв парк тонким ровным слоем белой пудры. И вдруг ей захотелось побежать, зарыться лицом в этот снег, испещрить белую гладь следами, протоптать на ней извилистые тропинки. Но она знала, что этого не произойдет и в следующую минуту она сонно побредет к станции подземки. Мэриен встала и, отряхнув снег с пальто, спросила: – Еще немного проводишь меня? Дункан тоже поднялся и сунул руки в карманы. На его лице, тускло освещенном уличным фонарем, играли тени и желтоватые блики. – Не-а, – ответил он. – Еще, может, увидимся. – Он отвернулся, и его удаляющаяся фигура беззвучно растаяла в голубоватой тьме. Дойдя до ярко освещенного прямоугольника станции метро, Мэриен достала кошелек и нащупала в куче мелочи свое кольцо. 23 Мэриен лежала с закрытыми глазами на животе, а пепельница балансировала на впадинке ее голой спины, там, куда ее поставил Питер. Он лежал рядом, курил и допивал виски из стакана. Из стереодинамиков приглушенно лилась неназойливая музыка.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!