Одолев второй пролет, она услышала, как Эйнсли с кем-то разговаривает в гостиной. Ее голос звучал жестче, настойчивее и злобнее, чем обычно: Эйнсли обыкновенно не теряла самообладания. Ее перебивал, отвечая или возражая, другой голос. Это был Леонард Слэнк. «Только не это!» – подумала Мэриен. Похоже, они ссорились. Ей точно не хотелось ввязываться. Она намеревалась тихо войти в квартиру, проскользнуть к себе в комнату и закрыть дверь, но Эйнсли, наверное, услышала ее шаги на лестнице: из гостиной сначала показались космы рыжих волос, а уж затем и все тело. Вид у нее был растрепанный, а лицо заплаканное. – Мэриен! – то ли умоляющим, то ли приказным тоном воскликнула она. – Иди сюда и поговори с Леном. Заставь его внять голосу разума. Мне нравится твоя прическа, – добавила она невпопад. Мэриен поплелась за ней в гостиную, ощущая себя деревянной игрушкой, которую ребенок волочет за собой на веревочке, но она не знала, какой найти повод, моральный или еще какой-либо, чтобы отказаться. Лен стоял в центре комнаты и выглядел куда более расстроенным, чем Эйнсли. Мэриен села на стул, не снимая пальто, точно намеревалась его использовать как амортизатор для удара. Оба молчали и с гневной мольбой взирали на нее. И тут Лен взревел: – Боже ты мой, теперь ей, видите ли, взбрело в голову, чтобы я на ней женился! – Да что с тобой такое! – завопила Эйнсли. – Ты хочешь, чтобы твой сын вырос гомосексуалистом, а? – Черт побери! Я вообще не хочу никакого сына! Я его и не хотел, это ты все подстроила, тебе надо было от него избавиться, есть же какие-то таблетки! – Дело совсем не в этом, не будь смешным! Дело в том, что у меня будет ребенок, но он должен расти в идеальных условиях, и ты несешь ответственность за то, чтобы обеспечить ему отца. Ему нужен образ отца! – Теперь Эйнсли попыталась применить немного более миролюбивый и хладнокровный подход. Лен забегал по комнате. – Сколько они могут стоить? Я тебе куплю! Все что угодно. Но я на тебе не женюсь, черт побери! И хватит мне рассказывать про ответственность, я никакой ответственности не несу. Это была твоя затея, ты нарочно напоила меня, ты меня соблазнила, ты практически завалила меня в койку… – Насколько я помню, все было совсем по-другому, – возразила Эйнсли, – и я была в таком состоянии, что я помню все намного яснее, чем ты. Словом, так, – продолжала она с неумолимой логикой, – ты думал, что ты меня соблазняешь. И в конце концов, это ведь тоже очень важно, не правда ли? Твои мотивы. Предположим, что ты меня и впрямь соблазнил, и я случайно забеременела. И что бы ты тогда делал? Ведь ты безусловно понес бы ответственность за то, что случилось, разве нет? Так что в любом случае вся ответственность лежит на тебе! У Лена исказилось лицо, он выдавил улыбку, казавшуюся жалкой пародией на циничный сарказм. – Ты так же, как все они, демагогически жонглируешь словами, – заявил он дрожащим от злости голосом. – Ты выворачиваешь правду наизнанку. Давай-ка придерживаться фактов, моя дорогая! В действительности я тебя не соблазнял, это была просто… – А это неважно! – прикрикнула Эйнсли. – Ты же думал, что ты… – Бога ради, ты можешь мыслить здраво? – завизжал Лен. Мэриен сидела молча, переводя взгляд то на него, то на нее, думая о том, что оба ведут себя как невменяемые. Но теперь она встряла в их перепалку: – Вы не могли бы чуть потише? Наша домовладелица на первом этаже все услышит. – Да насрать на вашу домовладелицу! – завопил Лен. Эта новая идея прозвучала настолько кощунственно и в то же самое время смехотворно, что Эйнсли и Мэриен, не сговариваясь, испуганно и весело захихикали. Лен свирепо посмотрел на них. Это было уж слишком – его возмутило проявление женского высокомерия: мало того, что она с ним учудила, так еще и насмехается! Он сдернул пальто со спинки дивана и зашагал к выходу. – Ты со своим проклятым поклонением культу плодородия можешь идти к черту! – заорал он, сбегая вниз по лестнице. Эйнсли, видя, как образ отца пустился от нее наутек, изобразила на лице мольбу и бросилась за ним. – О, Лен, вернись! Давай поговорим обо всем серьезно! – крикнула она. Мэриен побежала за ними, подчиняясь не разумному желанию что-то исправить или чем-то помочь, а скорее стадному инстинкту. Если уж все стадо прыгает в пропасть, то и ей не хотелось отставать. Побег Лена несколько застопорился, когда он едва не потерял равновесие на лестничной площадке второго этажа. Он чуть было не завертелся волчком, но, вцепившись в перила, удержался и громко выругался. Однако к тому моменту, как он смог бежать дальше, Эйнсли его настигла и схватила за рукав, а пришедшие на чаепитие дамы, чуткие к любым симптомам скандала, как паук к сотрясению паутины, высыпали из общей гостиной на лестницу и наблюдали за происходящим с тревожным злорадством. Среди них была и девчонка: она стояла, держа блюдо с кексами, выпучив глаза и раскрыв рот. Домовладелица в черном шелковом платье и жемчужном ожерелье горделиво маячила позади. Лен бросил взгляд через плечо, потом на лица внизу. Путь к отступлению был перекрыт. Он оказался во вражеском окружении, и ему ничего не оставалось, как отважно ринуться вперед. Итак, помимо прочего, за его бегством еще и наблюдала толпа зрителей. Его глаза закатились, как у обезумевшего спаниеля. – Вы – проклятые, мерзкие, кровожадные сучьи шлюхи, идите вы ко всем чертям! Вы все! И вы там внизу! – взвыл он, как невольно подумала Мэриен, хорошо поставленным голосом театрального актера. Лен выдернул рукав из ладони Эйнсли. – Ты меня не заманишь! – взвизгнул он, бросившись вниз по ступенькам, с развевающимися, точно крылья, полами пальто, врезался в стайку дам, которые с гомоном рассыпались веером, взметнув платья с набивными узорами и бархатными цветочками. Добежав до входной двери, Лен толкнул ее, выскочил из дома, и дверь с грохотом захлопнулась за ним. Пожелтевшие предки в застекленных рамах задрожали на стене. Эйнсли и Мэриен вернулись к себе, подгоняемые жалобным блеяньем и чириканьем дам в общей гостиной. Их перекрывал зычный голос домовладелицы, пытавшейся успокоить остальных рассудительным доводом: – Этот молодой человек явно нетрезв. – Так, – коротко произнесла Эйнсли, когда обе вернулись в свою гостиную, и, проявив присущую ей практичность, вынесла вердикт: – Полагаю, на этом все. Мэриен не поняла, кого она имела в виду – Лена или домовладелицу. – Что «все»? – уточнила она. Эйнсли откинула волосы назад и одернула блузку. – Думаю, он больше не вернется. Но оно и к лучшему: вряд ли из него получился бы хороший отец. Нужно найти другого, только и всего. – Да, наверное, ты права, – уклончиво сказала Мэриен. Эйнсли решительной походкой удалилась в свою спальню и закрыла за собой дверь. Вопрос был закрыт, но ощущение тревоги обострилось. Эйнсли, похоже, уже вынашивала новый план, но Мэриен не хотела даже гадать, в чем он состоит. В любом случае гадать было бесполезно. Какой бы оборот ни приняло дело, она уже никак не могла предотвратить его исход. 25 Мэриен вошла в кухню и взяла свое пальто. Потом проглотила витаминку и вспомнила, что она сегодня вообще не обедала. Надо чем-то наполнить желудок. Она открыла холодильник посмотреть, нет ли там чего-то съедобного. Морозилка так обросла ледяной коркой, что ее дверца уже не закрывалась. Там стояли две ванночки с кубиками льда и три сомнительного вида картонных коробки с замороженной едой. Полки холодильника были заставлены всякой всячиной: стеклянными банками, тарелками, накрытыми плошками, разными бумажными пакетами. Стоящие ближе к задней стенке находились там с незапамятных времен. Некоторые уже начали пованивать. Единственное, что ее заинтересовало, так это оковалок желтоватого сыра. Она сняла его с полки. Одна сторона оковалка слегка заплесневела. Она положила его обратно и закрыла холодильник. Ей легче было убедить себя в том, что она совсем не голодна. – Может, выпить чашку чаю, – пробормотала она себе под нос и заглянула в буфет, где у них хранилась посуда. Там было пусто. Значит, ей придется помыть себе чашку. Она подошла к раковине. Там было полно немытой посуды: пирамида тарелок, стаканы с недопитой водой, миски с остатками непонятной еды. Там же стоял сотейник, в котором некогда лежали макароны с сыром; дно было покрыто слоем голубоватой плесени. Стеклянное блюдо для десерта стояло в луже воды в сковородке, покрытое серой склизкой пленкой, напоминающей ряску в пруду. Чашки тоже громоздились в раковине, все, одна в другой, с засохшими чайными и кофейными потеками и остатками сливок на стенках. Даже белая фаянсовая поверхность раковины подернулась коричневатым налетом. Она не стала нарушать конструкцию грязной посуды из опасений обнаружить в самом низу нечто ужасное: бог знает, какие полчища невидимых бактерий ботулизма копошились там на дне. – Какая мерзость, – произнесла она. Ее вдруг охватило острое желание все вымыть, полностью включить оба крана и залить гору грязной посуды моющим средством, и ее рука даже дернулась к бутылке, но тут же остановилась. А может быть, плесень имеет такое же право на жизнь, как и она. Эта мысль ее не обрадовала. Она пошла к себе в спальню. Было еще слишком рано одеваться на вечеринку. Но она не могла придумать, чем бы заполнить свободное время. Она достала новое платье из коробки и повесила в стенной шкаф. Потом надела домашний халатик и собрала принадлежности для душа. Ей предстояло спуститься вниз, на территорию домовладелицы, и надо было набраться отваги для встречи с ней. «Но, – подумала она, – я скажу, что не имею никакого отношения к скандалу, пусть домовладелица разбирается с Эйнсли». Когда ванна стала наполняться водой, Мэриен почистила зубы и потом тщательно осмотрела их в зеркале над раковиной – убедиться, что ничего не пропустила. У нее давно вошло в привычку чистить зубы среди дня и проверять, хорошо ли она их почистила, даже когда перед этим ничего не ела. «Просто удивительно, – подумала она, – как много времени приходится стоять перед зеркалом с зубной щеткой и полным ртом пены и разглядывать собственную глотку». Тут она заметила, что справа от брови выскочил крошечный прыщик. А все потому, что я неправильно питаюсь, решила она: у меня нарушился обмен веществ, или кислотно-щелочной баланс, или что-то там еще. Пока она пристально разглядывала красное пятнышко, ей показалось, что оно чуть сдвинулось. Надо бы проверить зрение, а то предметы стали размываться. «Может быть, это астигматизм», – с тревогой подумала она, сплевывая в раковину. Мэриен сняла с пальца помолвочное кольцо и положила в мыльницу. Кольцо было ей великовато – Питер даже предложил его немного ужать, но Клара отсоветовала и сказала, что надо оставить как есть, потому что пальцы утолщаются с возрастом, особенно во время беременности, – и теперь она все боялась, что кольцо слетит и провалится в сливное отверстие. Питер рассвирепеет: кольцо ему очень нравилось. Потом она перелезла через старомодно высокий бортик ванны и погрузилась в теплую воду. Она начала себя намыливать. Теплая вода действовала на нее расслабляюще, усыпляюще. Времени у нее было полно. Она вполне могла позволить себе понежиться в ванне, прислонив покрытую слоем лака голову к фаянсовому краю и позволив воде нежно омывать ее тело. С этой точки ее глаза могли скользить по вогнутой белой стенке ванны и по полупрозрачной поверхности воды, по виднеющимся над водой островкам своего тела, с его возвышенностями и ложбинами – вниз, к подвижному полуострову ног с торчащими рифами пальцев, и еще дальше, к проволочной мыльнице и двум кранам смесителя. Кранов было два, один для горячей воды и другой для холодной, у каждого была округлая, грушевидная серебристая основа, а между ними изогнутый носик, откуда вытекала вода. Мэриен присмотрелась: в каждой из трех серебристых грушевидных полушарий отражалась какая-то странная розоватая штучка. Она села, слегка взбурлив воду, посмотреть, что там такое. И не сразу поняла, что это искаженное, как в кривом зеркале, отражение ее притопленного в воде тела. Она двинулась – и три отражения тоже задвигались. Они были совсем не одинаковые: два боковых были слегка наклонены к центральному. «Как странно видеть сразу три отражения самой себя», – подумала Мэриен. Она качнулась назад и потом вперед, наблюдая, как разные части ее тела в серебристых зеркалах неожиданно укрупнялись или скукоживались. Она чуть не забыла, что хотела принять ванну. Протянула руку к крану, надеясь увидеть, как рука увеличивается в размере. За дверью раздались шаги. Пора выходить: это, должно быть, домовладелица хочет попасть внутрь. Она принялась смывать с себя остатки мыльной пены. Переведя взгляд на воду, заметила, что поверхность подернулась пленкой кальцинированной взвеси грязи и мыла, и ей почудилось, что лежащее в воде тело – чье-то чужое. И тут ее обуял страх, что она начинает растворяться, распадаться слой за слоем, как кусок картона в придорожной луже. Она торопливо выдернула затычку из слива и вылезла из ванны. На сухой поверхности холодного кафельного пола ей было не так боязно. Она снова надела кольцо на палец, и на мгновение этот твердый обруч показался ей надежным талисманом, оберегающим ее от распада. Но пока она поднималась по лестнице, панический страх ее не покидал. Она страшилась идти на вечеринку, видеть всех этих людей: друзья Питера были милые люди, но они ее плохо знали и наверняка весь вечер не будут спускать с нее недоуменных глаз, и она боялась рассыпаться у них на глазах, размазаться, больше не в силах себя сдерживать, и начать (и это было бы самое ужасное) болтать без удержу, заговаривать со всеми подряд, расплакаться… Она мрачно оглядела праздничное красное платье, висящее в стенном шкафу. «Что же мне делать?» – повторяла она про себя, сев на кровать. Мэриен так и сидела на кровати, бездумно покусывая бахрому на поясе халата, погруженная в тупую невнятную печаль, которая, как казалось ей теперь, закупорила ей мозг давным-давно – а когда, она и сама не могла припомнить. Придавленная тяжким бременем этой печали, она, вероятно, никогда не наберется сил встать с кровати. «Интересно, который час? – произнесла она вполголоса. – Надо собираться». С комода не нее глазели две ее старые куклы, которых она так и не удосужилась выкинуть. Она посмотрела на них, и под ее взглядом их лица смазались, потом снова обрели четкость и несколько злобное выражение. Ее раздражало, что они сидят вот так неподвижно по обе стороны от зеркала и пялятся на нее, не предлагая никакого практичного совета. Но приглядевшись к куклам повнимательнее, заметила, что только кукла с темными волосами, та, у которой краска начала облезать, смотрит на нее. А блондинка вроде бы даже ее не видела: круглые голубые глаза на каучуковом лице глядели сквозь нее. Она выпустила изо рта бахрому халата и стала грызть ноготь. А может быть, это была такая игра, заключенный ими уговор. Она смотрела на свое отражение в зеркале между обеими куклами так, словно находилась у них внутри, сразу внутри обеих, и глядела оттуда наружу: вот она, чуть смазанная влажная фигура в мятом халате, не в фокусе, и глаза куклы-блондинки замечают ее укладку, ее обгрызенные ногти, а взгляд куклы-брюнетки устремлен куда-то вглубь, на что-то невидимое, и эти два накладывающиеся образа отдаляются друг от друга, так что в центре зеркального отражения скоро останется одна пустота. Силой своего зрения куклы как будто старались разодрать ее надвое. Больше она не могла здесь оставаться. Она вскочила с кровати, бросилась в коридор и в следующее мгновение, склонившись над телефонным аппаратом, уже набирала номер. В трубке после нескольких гудков раздался щелчок. Она затаила дыхание. – Алло! – раздался печальный голос. – Дункан? – неуверенно произнесла она. – Это я. – О, – наступила пауза. – Дункан, ты можешь прийти сегодня на вечеринку? К Питеру. Я понимаю, что поздновато спрашивать, но… – Вообще-то, у нас сегодня аспирантский диспут по английской литературе. Мы идем всей семьей. – Ну, может, ты сможешь попозже прийти. Можешь даже привести их всех с собой.