– Ну уж не знаю, – колко заметила Мэриен. – Есть мужчины, которым высшее образование тоже не идет на пользу. Лен поморщился. – Имеешь в виду меня, конечно. Но откуда мне знать? Ты же мне ничего не сказала. А еще друг, называется. – С чего бы? Вот уж не думала, что мне придется учить тебя уму-разуму, – с досадой воскликнула Мэриен. – Но с чего тебе волноваться теперь, когда ты все знаешь. Тебе-то ничего не надо делать! Она все сама сделает как надо. Поверь мне, Эйнсли вполне способна позаботиться о себе. Настроение Лена менялось на глазах: от отчаяния к гневу. – Ах, эта маленькая шлюшка, – пробормотал он сквозь зубы. – Во что меня втянула… На лестнице послышались шаги. – Тихо! – шикнула Мэриен. – Это она. Сохраняй спокойствие. И она пошла в небольшую прихожую встретить Эйнсли. – Приветик! Только погляди, что я достала! – крикнула Эйнсли, преодолевая последний пролет. Она вбежала в кухню, свалила пакеты на стол и, снимая пальто и не переводя дыхание, продолжила тараторить: – Там было полно народу, но кроме продуктов – мне же теперь надо есть за двоих, да? – я взяла себе витамины и еще купила такие чудненькие вещички, сейчас покажу! – Она вынула из пакета книгу по вязанию и несколько мотков голубой пряжи. – Значит, будет мальчик, – сделала вывод Мэриен. Эйнсли вытаращила глаза. – Ну, конечно. Ну, то есть, я думала, лучше бы это… – Тогда, может, стоит обсудить это с будущим отцом, прежде чем что-либо предпринимать. Он в гостиной и, похоже, очень недоволен, что ты с ним не проконсультировалась. Дело в том, – коварно добавила Мэриен, – что он, возможно, хотел девочку. Эйнсли отбросила огненно-каштановую прядь волос со лба. – О, Лен здесь, да? – спросила она преувеличенно холодно. – Да. Когда мы говорили по телефону, он мне показался слегка расстроенным. Она отправилась в гостиную. Мэриен пока не решила, кто из них больше будет нуждаться в ее моральной поддержке или кому ее оказать в случае необходимости. Мэриен шла следом за Эйнсли и думала, что, если разыграется буря, она просто самоустранится – правда, еще не знала, каким образом. – Привет, Лен, – беззаботно произнесла Эйнсли. – Ты бросил трубку, и я не успела тебе все объяснить. Лен даже не посмотрел на нее. – Мэриен уже все мне объяснила, спасибо! Эйнсли обиженно надула губки. Ей явно хотелось это сделать самой. – Что ж, кому-то надо было взять на себя эту обязанность, – строго заявила Мэриен, сжав губы, точно пресвитерианская монахиня. – Он страдал. – Может быть, мне вообще не стоило тебе об этом рассказывать, – сказала Эйнсли, – но я и правда не могла держать эту тайну в себе. Только представь: я собираюсь стать матерью! Я так счастлива! Лен, постепенно придя в себя, ощетинился и насупился. – Ну, я-то не так счастлив, – рявкнул он. – Все это время ты меня просто использовала! Какой же я был идиот, решив, что ты мила и невинна, а ты, оказывается, уже и колледж успела окончить! А, все вы одинаковые! Тебя совершенно не интересовал я! Единственное, что тебе от меня было нужно, это мое тело! – А что тебе было нужно от меня, а? – проворковала Эйнсли. – Во всяком случае, я получила то, что хотела. Остальное получил ты. И можешь быть спокоен, я не собираюсь угрожать тебе иском об отцовстве! Лен вскочил и нервно мерял шагами комнату, старясь держаться от Эйнсли подальше. – Спокоен. Ха! Нет уж, ты меня втянула. Ты втянула меня психологически. Теперь мне придется считать себя отцом, это же неподобающе, и все из-за тебя! – Он задохнулся: это была новая для него мысль. – Ты соблазнила меня! – Он махнул пивной бутылкой в ее сторону. – Теперь я буду мысленно связан по рукам и ногам «рождением». «Фертильностью». «Беременностью». Ты хоть понимаешь, во что это меня превратит? Это же мерзко, эта слизь… – Не будь идиотом… – сказала Эйнсли. – Это все совершенно естественно и прекрасно. Отношения между матерью и еще не рожденным ребенком – самая желанная и самая тесная связь в мире. – Она остановилась в дверях и посмотрела в окно. – Чудесная, взаимно сбалансированная… – Тошнотворно! – перебил Лен. Эйнсли злобно вскинулась. – Ты демонстрируешь классические симптомы зависти к материнскому чреву. А сам-то ты, черт побери, откуда взялся? Ты же не с Марса сюда попал, знаешь ли, и может быть, для тебя это новость, но твоя мать не нашла тебя в капусте на огороде. Ты лежал, скрючившись, в ее матке девять месяцев, как и все прочие, и… У Лена перекосилось лицо. – Заткнись! Не напоминай мне! Я не могу это слышать, меня сейчас вырвет! И не подходи! – взвизгнул он, когда Эйнсли шагнула к нему. – Ты нечистая! Мэриен решила, что у него истерика. Он присел на подлокотник диванчика и закрыл лицо руками. – Она меня заставила, – бормотал он. – Моя собственная мать. Мы ели вареные яйца на завтрак, я очистил свое и засунул в него ложку, и я клянусь, внутри был крошечный цыпленок, он еще не родился, и я не хотел его трогать, но она не видела, не видела, что там, и сказала мне: «Не глупи! По-моему, это самое обычное яйцо», но оно не было обычным, не было, и она заставила меня его съесть. А я точно знаю, что там был и клювик, и коготки, и все прочее… – Его всего трясло. – Ужасно, ужасно, я не могу… – стонал он, и его плечи начали конвульсивно вздрагивать. Мэриен от смущения покраснела, но Эйнсли озабоченно закудахтала и бросилась к диванчику. Она села рядом с Леном и, обхватив его за плечи, потянула вниз, так что он бессильно прилег у нее на коленях, уперев голову ей в плечо. – Тихо, тихо, – по-матерински утешала она его. Ее волосы упали им на лица, точно вуаль или, подумала Мэриен, как паутина. Эйнсли слегка покачивалась на диванчике. – Тихо, тихо. Это будет не цыпленочек, а милый ребеночек. Милый ребенок. Мэриен ушла на кухню. Она была вне себя от возмущения: оба вели себя как малые дети. «Душа Эйнсли уже покрылась жиром, – подумала она, – гормоны творят чудеса». А скоро она превратится в сердобольную толстуху. И Лен тоже внезапно выплеснул нечто скрытое, нечто, чего она раньше никогда не видела. Он вел себя как белый червяк, вырытый из подземной норы на дневной свет. И, ослепленный, он начал бешено извиваться. Но ее удивило, что понадобилось так мало усилий, чтобы низвести его до такого жалкого состояния. Его панцирь оказался не таким уж толстым и огрубевшим, как ей представлялось. Это было очень похоже на детский фокус: сжимаешь концы яйца ладонями, а оно не трескается – надо так его сбалансировать, чтобы оказывать давление на самого себя. Но стоит слегка сдвинуть яйцо и снова нажать, как оно сразу же трескается и вытекает тебе на обувь. И вот теперь, когда хрупкий баланс прочности Лена был нарушен, он треснул, как то самое яйцо. Ей было любопытно, как ему так долго удавалось избегать этой болезненной темы, убеждая себя в том, будто его хваленые сексуальные похождения уж точно никак не связаны с деторождением. И как бы он поступил, если бы ситуация оказалась ровно такой, какой он себе представил: если бы Эйнсли забеременела от него по чистой случайности? Смог бы он отделаться, мотивируя это своей неподсудностью в отсутствие намерения нанести вред, смог бы избавиться таким образом от вины и выйти сухим из воды? Эйнсли не могла предвидеть его реакцию. Но приняв свое решение, она несла ответственность за случившееся. И как она теперь с ним поступит? Что ей придется сделать? «Ну, – подумала Мэриен, – это их трудности, пусть они их и решают. Меня это не касается». Она вошла к себе в спальню и закрыла за собой дверь. Но на следующе утро, когда она сняла скорлупу со сваренного всмятку яйца и увидела яркий желток, вперивший в нее серьезный укоризненный взгляд, у нее невольно сжался рот, точно испуганная морская анемона. Он же живой, сообщили ей глотательные мышцы и инстинктивно сократились. Она отставила яйцо в сторону. Ее сознание уже свыклось с процедурой отказа. Со вздохом она смирилась – и вычеркнула из своего мысленного списка еще один продукт. 19 – Вот эти с джемом, эти с лососиной, тут с арахисовым маслом и медом, а вот с яичным салатом, – перечисляла миссис Грот, ставя блюдо сэндвичей прямо перед носом у Мэриен, – не потому, что она была грубой, а потому что Мэриен сидела на диванчике, а миссис Грот стояла, и сочетание негнущегося позвоночника, тугого корсета и развитой от длительного сидения за письменным столом мускулатуры удерживало туловище миссис Грот в вертикальном положении, не позволяя ей сгибаться слишком низко. Мэриен отодвинулась от стола и устроилась поудобнее на мягких ситцевых подушках. – О, желе, спасибо! – сказала она, и взяла с блюда желатиновый куличик. В офисе справляли Рождество, и праздник устроили в столовой для сотрудников, где всем было, как выразилась миссис Гандридж, «уютненько». Правда, ощущение уюта, разлитое в этом довольно тесном помещении, скрадывалось благодаря ощутимой толике скрытого недовольства, испытываемого присутствующими. Рождество в этом году выпало на среду, а значит, всем придется вернуться на работу в пятницу: всего одного дня не хватило, чтобы насладиться чудесными длинными выходными. И исключительно от осознания этого факта, не сомневалась Мэриен, очки миссис Грот весело поблескивали, а сама она преисполнилась преувеличенного оживления, помогавшего ей выдержать столь необычную в стенах этой компании раздачу сэндвичей и салатов. «Это все потому, что она хочет тщательнее изучить наши офисные страдания», – подумала Мэриен, глядя, как негнущаяся фигура миссис Грот движется по комнате. Корпоративный праздник, по большому счету, свелся к совместному чревоугодию и обсуждению текущих проблем и сделок. Еду сегодня принесли сами офисные дамы: все договорились принести из дома что-то свое. Даже Мэриен вынуждена была пообещать сделать шоколадные кексы, которые на самом деле она купила в кондитерской лавке и переложила в свой пакет. В последнее время у нее душа не лежала к готовке. Всю еду выложили на стол в углу столовой – еды было куда больше, чем они могли осилить: салаты и сэндвичи, кексы и десерты, печенье и торты. И раз все что-то принесли, всем и пришлось съесть всего понемногу, чтобы никого не обидеть. Время от времени кто-то из сотрудниц вскрикивал: «О, Дороти, я не могу не попробовать твой апельсиново-ананасовый пирог!» или «Лина, твой фруктовый бисквит выглядит очень аппетитно!» – и мчался со своей картонной тарелкой к столу с угощением. Мэриен догадалась, что праздники здесь не всегда проходили так. Старожилы вспоминали о временах, уже ставших легендарными, когда офисные корпоративы устраивались на широкую ногу для всех сотрудников компании – но в те времена и сама компания была куда меньше. В те далекие дни, уклончиво сообщала миссис Боге́, к ним спускались мужчины сверху, и на стол даже выставлялось спиртное. Но со временем офис разросся, и наступил момент, когда уже никто не знал всех сотрудников, и корпоративные вечеринки начали выходить за рамки приличий. К молоденьким офисным девушкам из отдела копирования приставали заблудшие с верхнего этажа старшие менеджеры, и неловкие разоблачения похотливых посягательств и проявления взаимной враждебности настолько обрыдли возрастным дамам, что они даже устраивали истерики. И вот в интересах поддержания высокого морального духа в компании разные отделы стали проводить собственные праздники, и миссис Гандридж днем высказала мнение, что будет куда уютнее, если сегодня вечером соберется одно только женское общество, и ее слова были встречены вязким ропотом одобрения. Мэриен сидела зажатая с двух сторон офисными девственницами, а третья уселась на подлокотник диванчика. В таких ситуациях все трое держались вместе из чувства самосохранения: у них не было ни детей, чьи фотографии они могли бы сравнивать, ни семейных очагов, так что они не могли обсуждать меблировку, ни даже мужей, на чьи эксцентричные замашки или дурные привычки можно было бы пожаловаться друг другу. Они обожали обсуждать других, хотя Эмми для поддержания разговора иногда делилась с подругами рассказами о своих болезнях. Мэриен прекрасно знала, что ее статус считался в этой троице сомнительным: им было известно, что ей рукой подать до замужества, поэтому они не относились к ней как к по-настоящему одинокой девушке, ведь она больше не могла принимать близко к сердцу их проблемы, но, даже невзирая на некоторую холодность их отношения к ней, она предпочитала находиться в их компании, нежели в какой-то другой. В столовой все как будто замерло. За исключением тех, кто передавал друг другу тарелки с едой, дамы в основном сидели группками в разных частях помещения, то и дело меняясь местами, освобождая и занимая стулья. Одна только миссис Боге́ постоянно циркулировала по комнате, раздавая направо и налево то милые улыбки, то знаки внимания или печенье. Это был ее долг. Она усиленно его исполняла, потому что в середине дня случилось непредвиденное. Сегодня утром должен был стартовать общегородской опрос о новом растворимом томатном супе, запланированный еще на октябрь, но с тех пор постоянно откладывавшийся и доводившийся до ума. Рекордное число интервьюеров – практически все имеющиеся в наличии у компании – должно было десантироваться к дверям чуть ли не всех домов в городе и появиться перед ничего не подозревающими домохозяйками с картонными лоточками на шее, как девчонки, раздающие бесплатные сигареты в рамках промокампании (Мэриен в разговоре с Люси пошутила, что их лучше было бы обрядить в перья и чулки-сеточки), только на лоточках у них должны были стоять два картонных стаканчика: один с натуральным томатным соком, другой – с порошковым томатным супом, а рядом – кувшинчик с водой. Домохозяйка должна была сперва отпить сок, потом интервьюер у нее на глазах смешивал порошковый томатный суп с водой и давал продегустировать, и респондентка должна была изумиться быстроте приготовления супа и натуральности его вкуса: «Добавь воды, размешай – и суп готов!» – гласил предварительный вариант рекламного слогана. Но если бы этот опрос провели в октябре, все могло бы получиться лучше некуда. К несчастью, снег, который и без того уже лежал пять необычно пасмурных дней, в десять утра сегодня повалил снова – и не порхающими белыми хлопьями, не короткими снежными зарядами, а буквально стеной. Миссис Боге́ пыталась вымолить у начальства согласие опять отложить опрос, но тщетно. – Мы же работаем с людьми, а не с машинами! – заявила она в телефонную трубку достаточно громко, так что ее голос был слышен во всем отделе даже из-за закрытой двери ее застекленной кабинки. – В такую метель просто невозможно выйти на улицу! Но сроки поджимали, а опрос уже и так несколько раз переносили, и откладывать его было никак нельзя, к тому же сейчас отсрочка даже на один день будет равноценна трехдневному простою – а все из-за неудобного Рождества. И вот весь выводок миссис Боге́ жалобно кудахча, побрел сквозь густой снегопад. Все утро офис напоминал базу поисково-спасательной операции в зоне бедствия. Телефоны разрывались от звонков несчастных интервьюеров. Их автомобили, не заправленные антифризом и не оснащенные зимними шинами, глохли и застревали в снежных заносах, замерзшие дверцы прищемляли пальцы, а крышки багажников падали на головы. Картонные стаканчики сметались с лоточков порывами морозного ветра и катились по дорожкам и лужайкам, расплескивая кроваво-красное содержимое по снегу и на интервьюеров, а если интервьюеры уже успевали позвонить в дверь, то и на домохозяек, вышедших за порог. У одной интервьюерши лоток сорвался с шеи и взмыл ввысь, точно бумажный змей; другая пыталась укрыть свой лоток от ветра под пальто, но оба стаканчика опрокинулись и вымочили ее всю до нитки. А после одиннадцати утра в офисе появились и сами интервьюеры, всклокоченные, вымазанные красными потеками, чтобы – в зависимости от темперамента – отказаться от задания, объяснить свою неудачу или удостовериться в собственной значимости как эффективного научного инструмента анализа общественного мнения; а миссис Боге́ вдобавок приходилось принимать на себя взрывы гнева обитателей корпоративного олимпа, не признававших никаких снежных бурь помимо учиненных по их воле. Следы недавних разбирательств все еще виднелись на ее лице, когда она лавировала между жующими сотрудницами. Притворяясь разгневанной или расстроенной, она на самом деле сохраняла благодушие, но сейчас, излучая благодушие, она напомнила Мэриен надменную даму в широкополой шляпе, которая выступает с благодарственной речью перед членами женского клуба, а сама чувствует, как по ее ноге ползет сороконожка. Мэриен перестала прислушиваться сразу к нескольким разговорам и позволила звукам голосов, наполняющих помещение, слиться в бессмысленную мешанину слогов. Она доела сэндвич с джемом и отправилась за куском торта. Вид снеди на столе возбудил у нее чувство голода: все эти горы еды, эти меренги, и сахарная глазурь, и шоколадный крем, и все эти вредные сочетания жира и сахара, это изобилие сытных лоснящихся яств… Когда она вернулась с куском бисквита, Люси, только что беседовавшая с Эмми, уже болтала с Милли, поэтому стоило Мэриен снова сесть на свое место, как ей пришлось волей-неволей слушать их беседу. – …естественно, они понятия не имеют, что с этим делать, – говорила Люси. – Не станешь же ты просить кого-то: «А будь добр, прими ванну!» То есть это не слишком вежливо. – И в Лондоне так грязно, – сочувственно произнесла Милли. – Вечером встречаешь мужчин, а у них белые воротнички черные от грязи, буквально черные. Там везде сажа. – Да, это уже давно так, и становится все хуже и хуже, и зашло так далеко, что им стыдно даже просто попросить друзей… – Это вы о ком? – спросила Мэриен. – Об одной девчонке, которая жила у моих знакомых в Англии, она вообще перестала мыться. А так нормальная девчонка, вот только не мылась, даже волосы не мыла, и не меняла одежду и вообще, и так продолжалось очень-очень долго, но они не хотели ей делать замечаний, потому что в остальном она была совершенно нормальная, но скорее всего она просто была больная на всю голову. Эмми сразу же повернула к ним свое остроклювое узкое лицо, и для нее рассказ пришлось повторить с самого начала. – И что было потом? – спросила Милли, слизывая с кончиков пальцев шоколадный крем. – Ну, – начала Люси, лениво куснув пирожное, – потом стало совсем ужасно. В смысле, она носила одну и ту же одежду, вообще не снимая. И так месяца три или четыре. Эти слова были встречены изумленными возгласами: «Не может быть!» – и тогда она поправилась: – Ну, может, два. И они уже решили потребовать: либо пусть примет ванну, либо пускай съезжает. А вы бы не потребовали? И вот она как-то вернулась, сняла с себя эту одежду и всю сожгла, потом приняла ванну, помылась, и с тех пор стала совершенно нормальной. Вот так просто.