– Ну, не знаю, – с сомнением протянула она. – Я не думаю, что могло произойти нечто подобное. Возможно, вы ошиблись. Во всяком случае, уже второй час ночи, и Эйнсли, когда она дома, обычно ложится спать раньше. – Так я и подумала, то есть я хочу сказать, что сверху не было слышно голосов… не то чтобы я имела в виду… «Вот мерзкая тетка, как же она любит все вынюхивать», – подумала Мэриен. – Ну, значит, она точно легла спать, – весело резюмировала она. – И если кто-то и был у нее в гостях, то ушел на цыпочках, чтобы вас не побеспокоить. Но утром я с ней поговорю и передам ваши опасения. Она улыбнулась, постаравшись максимально обнадежить домовладелицу, и побежала вверх по ступенькам. «Ах, Эйнсли, лицемерка несчастная, – думала она, поднимаясь по лестнице, – и я же еще ее и выгораживаю. Впрочем, как там говорится про соринку в глазу ближнего и про бревно в своем? И как же мы завтра утром проведем его или пронесем его останки, мимо этой зоркой стервятницы?» На кухонном столе она нашли почти пустую бутылку виски. Галстук в зеленую и голубую полоску торжественно свисал с ручки плотно закрытой двери в ее спальню. То есть придется расчистить себе местечко на кровати Эйнсли, сдвинув скомканные простыни, одежду, одеяла и книжки. – Черт! – пробормотала она, снимая пальто. 15 На следующий день в полпятого вечера Мэриен шагала по больничному коридору в поисках нужной палаты. Чтобы уйти с работы на час раньше, она пожертвовала обеденным перерывом, заменив настоящую еду в ресторане сэндвичем с сыром и салатом – квадратик пластмассового сыра между двух кусков сухой губки с несколькими увядшими зелеными листочками в картонной коробке, – который принес в офис доставщик еды на вынос, и уже потратила полчаса на покупку роз и поездку в больницу. Теперь на посещение Клары у нее оставалось только тридцать минут, и она тоскливо думала о предстоящей встрече: будет ли им с Кларой о чем побеседовать в течение получаса. Двери палат были широко распахнуты, и, чтобы прочитать цифры на дверях, ей приходилось останавливаться у каждой. Из всех палат доносился многоголосый женский гомон. Наконец она нашла нужную палату ближе к концу коридора. Клара, почти прозрачная, лежала в полусидячем положении на высокой белой койке с высоко поднятым изголовьем. На ней была фланелевая больничная пижама. Ее туловище под тонкой простынкой показалось Мэриен неестественно худым: бледные волосы беспорядочно рассыпались по плечам. – О, привет! – слабо проговорила она. – Наконец-то соизволила проведать усталую мамочку! Мэриен, вместо того чтобы пробормотать что-то в свое оправдание, молча протянула букет роз. Клара неверными пальцами развернула зеленый бумажный конус и сняла его с цветов. – Какие милые! – сказала она. – Надо будет попросить эту чертову медсестру поставить их в приличную вазу. А то если не проконтролировать, она их сунет в ночной горшок. Покупая розы, Мэриен не была уверена, какие выбрать: темно-красные, розовые или белые. И теперь пожалела, что выбрала белые. Отчасти они были под стать Кларе, а отчасти совсем нет. – Задерни мою шторку, – тихо попросила Клара. В палате с ней лежали еще три женщины, и поговорить о личном было затруднительно. Задернув тяжелые полотняные шторы, прилаженные кольцами к изогнутой металлической штанге, которая блестящим овалом тянулась над койкой Клары, и усевшись на стул, Мэриен поинтересовалась: – Как ты себя чувствуешь? – Чудесно, просто чудесно! Я все видела, весь процесс, много крови и слизи, но должна признать: было увлекательно. Особенно когда маленькая засранка высунула головку, и я наконец увидела, как выглядит существо, которое так долго вынашивала; я так долго ждала этого момента – прям как в детстве на Рождество ты с нетерпением ждешь и ждешь, когда же можно будет развернуть подарки. Иногда, когда я раньше была беременна, мне ужасно хотелось, чтобы дети вылуплялись из яиц, как птицы. Но и этот метод хорош по-своему. – Она взяла одну розу и понюхала. – Тебе надо как-нибудь попробовать самой. Мэриен не понимала, как Клара могла говорить об этом настолько буднично, словно речь шла о полезном совете опытной домохозяйки, как сделать пирог пышнее или выбрать эффективное средство для мытья посуды. Естественно, она планировала родить – когда-нибудь. Даже Питер начал делать намеки о своем будущем отцовстве. И в этой палате с лежащими под белыми простынями женщинами это «когда-нибудь» вдруг приблизилось. А тут еще Эйнсли. – Не торопи меня, – с улыбкой сказала она. – Конечно, больно жутко, – с некоторым самодовольством произнесла Клара. – И никаких обезболивающих, до самого последнего момента, из-за ребенка; но вот что интересно: потом ты уже не помнишь, как было больно. И сейчас я чувствую себя просто чудесно – и все гадаю, будет у меня послеродовая депрессия, как у многих женщин, или нет, но, похоже, нет; я это оттягиваю до того момента, как встану и поеду домой. Так приятно просто тут лежать: я, правда, чудесно себя чувствую, – и она толчками приподнялась на подушках. Мэриен сидела и с улыбкой смотрела на нее. Она не могла придумать, что сказать. Жизнь Клары все больше и больше отдалялась от ее жизни, отделялась, превращалась в нечто, за чем Мэриен теперь могла только наблюдать из-за стекла. – И как ты ее назовешь? – спросила она, подавив желание закричать, как будто Клара не услышит ее вопрос, заданный через невидимое стекло. – Мы еще не решили. Мы подумывали о Вивиан-Линн, в честь моей бабушки и бабушки Джо. Джо хотел назвать ее как меня, но мне никогда не нравилось мое имя. Как здорово, когда есть мужчина, который радуется рождению и сына, и дочери, многие мужчины совсем не такие, хотя, может, и Джо считал бы иначе, не будь у него сына. Мэриен подняла взгляд над головой Клары и увидела, что стена палаты выкрашена тем же цветом, что и стены ее офиса. Она даже ожидала услышать стрекот пишущих машинок из-за задернутой шторки, но вместо этого до ее слуха донеслось бормотание трех женщин и их посетителей. Войдя в палату, она заметила, что одна из пациенток, совсем молоденькая, в кружевной розовой пижаме, сидела в кровати и рисовала картину-раскраску по номерам. Может быть, и ей стоило принести Кларе вместо ненужных цветов что-то такое, чем бы она могла занять себя: наверное, это ужасно утомительно – вот так валяться целый день и ничего не делать. – Хочешь, принесу тебе книгу? – спросила Мэриен и сразу подумала, что говорит, словно член женского клуба, в чьи обязанности входит посещение сирых и убогих. – Мысль хорошая. Но вряд ли я смогу сосредоточиться на чтении, сейчас никак, – ответила Клара слабым голосом. – Я лучше посплю или послушаю их разговоры. Наверное, это больничная атмосфера на них так действует, но они говорят только о своих выкидышах и болезнях. И после таких разговоров чувствуешь себя больной и начинаешь думать, когда же наступит твой черед заболеть раком груди, получить разрыв труб или выкинуть четверню одного за другим. Я не шучу: такое произошло с миссис Моуз – той здоровенной теткой в дальнем углу. И, представь, они при этом сохраняют полное спокойствие, и считают, что все эти кошмары – вроде как почетная награда: они с упоением рассказывают о них с жуткими подробностями, сравнивают их и, по-моему, прямо-таки гордятся! Тут у нас буквально идет соревнование по недугам. Я даже сама рассказала им о своих болячках, как будто мне не хотелось оставаться в стороне. Интересно, почему женщины такие отвратные? – Ну, по-моему, мужчины тоже бывают отвратные, – заметила Мэриен. Клара стала гораздо разговорчивее, чем обычно, и ее это удивило. На более поздней стадии беременности, когда Клара потяжелела и ослабла, она как-то подзабыла, что у подруги вообще есть разум или какие-либо органы чувств помимо простейшей способности впитывать, как губка, поступающие извне сигналы, потому что она была сосредоточена исключительно на процессе набухания своего живота. И Мэриен была немало изумлена, услышав сейчас ее рассуждения и умозаключения. Вероятно, это была особая психическая реакция на нынешнее состояние, но, безусловно, не истерика: судя по всему, она сохраняла самообладание. Тут, по-видимому, дело в гормонах. – Только не Джо, – радостно заявила Клара. – Если бы он не был таким неотвратным, не знаю, как бы я все это выдержала. Он и о детях заботится, и купает их, и стирает, так что я совершенно не боюсь оставить на него домашние дела, пока тут лежу. Я точно знаю: он справляется со всем не хуже меня, хотя бедняжка Артур доставляет нам немало беспокойства. Он приучен ходить в туалет и почти всегда пользуется горшком, но в последнее время ведет себя как какой-то скопидом. Скатывает какашки в шарики и прячет их в разных местах – в кухонном буфете, в комоде. За ним нужен глаз да глаз. Как-то я нашла его шарики в холодильнике, а Джо мне рассказал, что обнаружил целую коллекцию на окошке в ванной, за занавеской. Он ужасно расстраивается, когда мы их выкидываем. Просто не понимаю, почему он так делает. Может, когда вырастет, станет банкиром? – Ты не думаешь, что это как-то связано с новым ребенком? – спросила Мэриен. – Может быть, так проявляется его ревность? – Возможно, – блаженно улыбнулась Клара, покручивая в пальцах белую розу. – Но что это я все про себя да про себя. – Она повернулась в кровати и теперь глядела прямо на Мэриен. – У нас не было возможности обсудить твою помолвку. Мы с Джо, конечно, очень рады за тебя, хотя мы почти не знаем Питера. – Вот вернешься домой, придешь в себя, – ответила Мэриен, – и нам нужно будет собраться вместе. Уверена, он вам понравится. – Ну, внешне он очень приятный! Конечно, человека узнаешь после того, как выйдешь за него замуж, немного поживешь с ним, и тебе откроются его неблаговидные стороны. Помню, как я расстроилась, когда вдруг поняла, что, в конце концов, Джо – не Иисус Христос. Не помню уж, что это было, но наверняка какая-то глупость: может, я узнала, что он без ума от Одри Хепбёрн. Или что он тайный филателист. – Кто? – воскликнула Мэриен. Она понятия не имела, что это такое, но слово прозвучало как страшное извращение. – Коллекционер почтовых марок. Не серьезный, он просто отдирает их от конвертов. В любом случае мне пришлось с этим смириться. И теперь я считаю, что он скромный святой. Мэриен не знала, что сказать. Отношение Клары к Джо казалось ей благодушным, и в то же время что-то ее смущало: оно было чересчур слащавым, как те любовные истории, которые публикуются в женских журналах. И еще ей показалось, что Клара пытается обиняками дать ей совет – что тем более ее смущало. Бедная Клара, она была последним человеком, к чьим советам стоило бы прислушиваться. Поглядеть только, в какую нелепицу она превратила собственную жизнь: молодая женщина – и уже трое детей! Они с Питером смотрели на это без иллюзий. Если бы Клара спала с Джо до брака, она смогла бы более ответственно относиться к своей жизни. – Я считаю, Джо – изумительный муж! – великодушно признала Мэриен. Клара коротко хохотнула и поморщилась. – А, перестань нести чепуху! Меня от твоих слов просто воротит. Ничего ты не считаешь! Ты считаешь нас неряхами и лентяями, и ты бы свихнулась, если бы жила в таком кавардаке, как мы. Ты не представляешь, как мы умудрились выжить в этом браке и не возненавидеть друг друга. – Клара говорила все это вполне добродушно. Мэриен начала было возражать, считая, что со стороны Клары нечестно вынуждать их обеих говорить обо всем начистоту, но тут в палату заглянула медсестра и объявила, что время посещений истекло. – Если хочешь посмотреть на ребенка, – сказала Клара на прощание, – спроси у дежурной, в каком боксе их держат. Ты сможешь посмотреть через стекло: они там все одинаковые, но, если попросишь, тебе покажут мою. Хотя я бы на твоем месте не стала париться, младенцы в этом возрасте совсем неинтересные. Похожи на красные сморщенные сливы. – Тогда я, наверное, с этим подожду, – согласилась Мэриен. Выйдя из палаты, она вдруг подумала, что в поведении Клары что-то привлекло ее внимание – а именно то, как она немного тревожно вздернула брови, раз или два; ее мимика выражала некую озабоченность – но по поводу чего именно, она не поняла, и теперь это не давало ей покоя. У нее было ощущение, что она вырвалась на волю, словно из глухого туннеля или пещеры. Как хорошо, что она не Клара! Теперь надо было чем-то занять себя до конца дня. Она собиралась быстро перекусить в ближайшем к больнице ресторанчике, и к концу раннего ужина или позднего обеда, когда уличные пробки рассосутся, вернуться домой и собрать вещи для стирки. Но что у нее грязного? Наверное, найдется пара блузок. А плиссированную юбку можно отдать ему на глажку – одна такая у нее имеется, но по здравом размышлении Мэриен поняла, что так делать не стоит, и в любом случае это только все усложнит. Предстоящие вечерние часы, как она чувствовала, окажутся для нее столь же тяжким испытанием, как и тот час в середине дня, когда Питер позвонил договориться об ужине, и они долго обсуждали – слишком долго, подосадовала она, – куда им пойти, а потом ей пришлось перезвонить ему и сообщить: – Мне страшно неловко, дорогой, но тут возникли непредвиденные обстоятельства, мы можем отложить? Давай завтра? Он взвился, но крыть ему было нечем, потому что днем ранее он проделал то же самое с ней. Правда, ее непредвиденные обстоятельства отличались от его. В ее случае это был телефонный звонок. Мужской голос в трубке произнес: – Это Дункан. – Кто? – Мы встретились в прачечной. – А! Ну да, – теперь она узнала голос, звучавший сейчас чуть более нервно, чем обычно. – Прошу прощения, если напугал тебя в кинотеатре. Но я знаю, тебе смертельно хотелось узнать, что я ел. – Вообще-то, да, – ответила она, поглядев на стенные часы, а потом в сторону стеклянного закутка миссис Боге́. Сегодня она слишком долго провисела на телефоне. – Это были тыквенные семечки. Ты же знаешь, я пытаюсь бросить курить, и они очень помогают. Во рту возникает приятное ощущение, когда их разгрызаешь. Я покупаю их в зоомагазине. Ведь это птичий корм. – Ага, – сказала она, чтобы чем-то заполнить паузу. – Кино было дрянь. Мэриен стала гадать, не подслушивает ли их разговор девица на коммутаторе, за которой водилась такая привычка, а если подслушивает, то, что думает: теперь-то уж ей точно стало ясно, что это не деловой звонок.