Пальцы Карсона замирают над клавиатурой. — Серьезно? Ребята, а вы в курсе, что у вас одна фамилия с владелицей курорта? Надо же, какое совпадение! Кажется, у нас до сих пор не было ни одного Стори, а тут сразу трое! — Вокруг его голубых глаз собираются лукавые морщинки. — Жаль, что вы с ней не родственники, а? Джона откашливается, мы с Обри обмениваемся недоумевающими взглядами. Как можно не знать, кто мы? Разве о нашем приезде не должно было стать известно, и не только среди тех, кто занимается наймом помощников на лето? — Но мы действительно родственники, — говорю я. — Мы ее внуки. — Да, было бы здорово, правда? — усмехается Карсон, но, когда никто из нас не поддерживает его веселья, улыбка исчезает. — Подождите, вы что, серьезно? — Эдвард вам не говорил? Мы переписывались с ним еще с апреля. — В порыве доказать свои слова я вытаскиваю из сумки папку с распечатками. — Вот, если хотите убедиться, здесь все есть. Карсон берет ее, но тут же возвращает мне, едва взглянув. — Он мне ни слова не сказал! Ну, Эдвард! Поверить не могу, как можно быть таким безответственным! Если бы он не ушел сам, я бы его уволил! Сейчас посмотрю, не оставил ли он каких-то записей. Карсон яростно бьет по клавишам. Мы ждем в неловком молчании. Наконец его лицо проясняется. — Ладно, я ничего тут не нахожу, но, к счастью, ваша бабушка как раз здесь, на месте. Мы только что закончили ремонтировать бальный зал, и она его осматривает. Если подождете буквально несколько минут, я приведу ее сюда. Глаза Обри расширяются в тревоге: — Что, прямо сейчас? Карсон вскакивает на ноги с решимостью человека, стремящегося исправить свой промах. — Именно сейчас! Я скоро! Он пулей выскакивает в коридор, оставив нас неловко стоять у стола. Я вытираю вдруг вспотевшие ладони о подол. Мне казалось, что я готова к встрече с бабушкой, но сейчас, когда это вот-вот произойдет, оказывается, что нет. Голова совершенно пустая. В комнате царит абсолютная тишина, только откуда-то — наверное, из динамиков в холле — едва слышно доносится фоновая музыка. Качество звучания оставляет желать лучшего, но через несколько секунд я различаю знакомый мотив и едва не смеюсь от радости. Это «Африка» группы «Тото», у мамы в детстве она была любимой песней. На единственном семейном видео, которое я пересматривала несчетное количество раз, четверо младших Стори вместе распевают ее на пляже. Музыка странным образом как нельзя лучше оттеняет приближающиеся шаги и напористый голос Карсона: — Как удачно, что я успел до вашего отъезда, миссис Стори! Обри рядом со мной громко сглатывает. И вот бабушка стоит перед нами. Впервые в жизни я вижу ее наяву — таинственную, неуловимую, эксцентричную Милдред Стори. Я скольжу по ней взглядом, выхватывая одну деталь за другой. Первыми бросаются в глаза драгоценности, их нельзя не заметить — двойная нитка глянцево-переливчатого серого жемчуга, ярко выделяющегося на строгом черном костюме, и такие же подвески-сережки. Туфли на каблуках впечатляющей для женщины за семьдесят высоты. Завершает наряд маленькая шляпка с вуалью. Общий вид такой, будто бабуля собралась на похороны какого-нибудь престарелого государственного деятеля. На черной сумочке лакированной крокодиловой кожи поблескивает золотой замочек. Я повидала в Нью-Йорке подделок, чтобы сразу распознать настоящий «Биркин» за двадцать тысяч долларов. Знаменитые высокие скулы Милдред с возрастом утратили рельефность, но накрашена она все так же безупречно, как на всех виденных мною фото. Однако самое примечательное в ней — это волосы, собранные сзади в низкий пучок, такие снежно-белые, что даже не верится в естественность их цвета. Ее блестящие глаза перебегают с Обри на Джону, которые совершенно не похожи на своих отцов, и останавливаются на мне, и я замечаю в них искорку узнавания. — Значит, это правда, — произносит бабушка негромким хрипловатым голосом. — Вы и в самом деле здесь. Я с трудом перебарываю иррациональный порыв сделать книксен. — Спасибо, что пригласили нас… Та с резким выдохом сдвигает брови. — Пригласила? — повторяет она. Мы недоуменно смотрим друг на друга, пока молчание не прерывает нервное покашливание Карсона. Лицо бабушки вновь превращается в гладкую, без малейшего выражения маску. — Да, действительно. — Милдред перекладывает сумочку из одной руки в другую. — Вы, должно быть, устали с дороги. Карсон, отведите их в комнаты для персонала, пожалуйста. Я поручу своей помощнице подобрать более удобное время для нашей беседы. Карсон, маячащий сзади, выглядит совершенно растерянным. — Да, конечно. Простите, мне нужно было самому догадаться… — Ничего страшного, — холодно откликается Милдред. — Все в полном порядке. Однако я знаю, что это не так. До того, как к ней вернулось самообладание, из путаницы моих мыслей выделилась одна — кристально ясная и прозрачная: бабушка не имела ни малейшего представления, что мы должны приехать. Аллисон, 18 лет. Июнь 1996 года Паром подходил с противоположной стороны Чаячьего острова, так что Аллисон с террасы Кэтминт-хауса видела лишь расстилающуюся водную гладь, плавно переходящую в голубое небо. Однако деловитый гул, доносящийся со всех сторон, напоминал, что летний сезон вот-вот начнется и что братья уже скоро будут дома. Мама решила устроить праздник в честь возвращения Адама и Андерса, но, едва начав его планировать, тут же изнемогла от объема работы. Спасительницей, спокойно и успешно справившейся с делом, выступила ее помощница Тереза — как это было всегда в последние полгода, прошедшие после смерти отца Аллисон. И теперь небольшая армия помощников подготавливала все к сегодняшнему вечеру, развешивая на деревьях китайские фонарики, сооружая временную сцену для музыкантов и разбивая белые шатры вдоль лужайки сбоку дома, где гостей будут потчевать лобстерами, устрицами и фирменным блюдом Чаячьего острова — перепелиными яйцами а-ля рюс. Аллисон сверху не видела пляж, но знала, что там готовится фейерверк, на фоне которого померкнет празднование Дня независимости в большинстве американских мегаполисов. — Думаешь, мы тоже удостоимся такой встречи, когда приедем из колледжа? На соседний шезлонг с ухмылкой плюхнулся младший брат Аллисон Арчер, неуклюже выставив вперед ноги. Он совсем недавно вдруг сильно вырос, только к семнадцати годам достигнув тех же шести футов, что и Адам, и как будто еще не привык к своим новым удлинившимся пропорциям. — Вообще-то прошлым летом матушка такого не устраивала, — напомнила Аллисон. Адам, самый старший, поступил в Гарвард два года назад. Андерс присоединился к брату прошлой осенью. Сама Аллисон, нарушая семейную традицию, в сентябре отправлялась в Нью-Йоркский университет. — Просто в этом году все по-другому… — Да, знаю. — Широкие плечи Арчера ссутуливаются, отчего он выглядит сразу меньше и юнее. — Правда, странно, как дом, полный людей, может быть таким… пустым? У Аллисон в горле встает комок. — Без отца все не так. И праздник тоже. Арчер грустно улыбается: — Да, еще и устрицы эти… Господи, он ведь их терпеть не мог. Как он их называл… — «Морские сопли», — произносят они с Аллисон в унисон, подражая отцовскому голосу, и оба фыркают, почти смеясь. — И я с ним согласен, — добавляет Арчер. — Сколько ни добавляй к ним масла, сливок, соли и так далее, на вкус все равно гадость. Большую часть времени после смерти отца Аллисон ощущала ничем не восполнимую пустоту — так много места он занимал в их жизни. Это была рана, которая будет болеть всю жизнь. Однако время от времени, обычно в такие вот задушевные моменты, как сейчас с Арчером, все же проблескивала надежда, что однажды в воспоминаниях останется больше светлого, чем горького. Частичка души Аллисон осталась в прошлом, но за последние месяцы она усвоила, что горю нельзя давать волю. Если позволить ему завладеть собой накануне маминого праздника, потом будет тяжело улыбаться и веселиться, как этого от нее ждут. Арчер, видимо, подумав о том же, откинулся в шезлонге, заложил руки за голову, скрестил ноги в лодыжках и вместе с позой сменил тему разговора: — Как думаешь, насколько невыносимым стал Андерс после года в Гарварде? По десятибалльной шкале? — На двадцать. Оба рассмеялись. — Да, наверное. Вот Адама здорово будет увидеть, — добавил Арчер. Аллисон не относилась к старшему брату с таким же обожанием, но все же была рада его приезду. Никто кроме Адама не мог вызвать у мамы такой счастливой улыбки. — Я говорил с ним перед отъездом, и он сказал, что точно пойдет к Робу Валентайну в следующую субботу. Осталось только Андерса уговорить. — Вообще-то я тоже еще не согласилась, — напомнила Аллисон. Все Стори с двенадцати лет учились в частном пансионе «Мартиндейл» под Бостоном, и только один Арчер продолжал дружить — и чем дальше, тем теснее — с одноклассниками из местной начальной школы. Последние несколько лет он каждые каникулы пытался затащить братьев и сестру на какую-нибудь вечеринку на острове, но они в эти компании как-то не вписывались. — Да ладно тебе, весело будет. Аллисон закатила глаза. — Ты что, ничего не вынес из той истории с Кайлой и Мэттом? — Это было сто лет назад. — Только не для Андерса. — Аллисон, вдруг выпрямившись, наклоняет голову набок. — Кажется, меня зовет матушка? — Не слышу… — начал было Арчер, но остановился — из дома действительно долетело слабое, но отчетливое: «Аллисон!» — Признаю свою ошибку. Твой сверхчувствительный слух снова победил. Аллисон, поднявшись на ноги, пересекла террасу и отодвинула стеклянную дверь в тот самый момент, когда мать появилась в комнате. — Ох, Аллисон, слава богу, ты здесь. Мама была уже одета к празднику — узкое белое платье, серебристые сандалии и гарнитур из желтых бриллиантов. Темные волосы собраны сзади, несколько расчетливо оставленных свободных прядей смягчают резкие черты лица. Губы накрашены красной помадой любимого оттенка, дымчатые тени наложены как всегда безупречно. Лишь присмотревшись, можно было заметить в лице некое напряжение — в роли хозяйки вечера Милдред Стори не чувствовала себя полностью естественно, всегда полагаясь на таланты мужа в этой области.