Милли: И кто вообще так говорит? Тебе что, 80? Потом они препирались еще минут десять. Я не вмешивалась. Конфронтация — это не мое. Последний раз я видела кого-то из родственников по линии Стори вскоре после переезда в Орегон. Тогда к нам вдруг заявился на выходные самый младший из братьев отца, дядя Арчер. Своих детей у него нет, но немедленно по прибытии он плюхнулся рядом со мной на пол и с видом знатока принялся помогать мне строить город из «Лего». Через пару часов дядюшку стошнило в коробку с игрушками — до меня только недавно дошло, что он все это время был просто пьян. Папа, когда он еще время от времени о них рассказывал, называл себя с братьями и сестрой «четырьмя А». Адам, Андерс, Аллисон и Арчер, все погодки. У каждого в семье было свое амплуа: Адам — многообещающий спортсмен, Андерс — блистательный оригинал, Аллисон — сдержанная красавица, Арчер — очаровательный проказник. Дядя Андерс, отец Джоны, единственный из всех не унаследовал семейной красоты. На старых фотографиях он невысокий, тощий, с грубыми чертами лица, косыми стрелками бровей и вечно искривленными в ухмылке тонкими губами. Когда я читаю, что пишет Джона, то представляю его себе таким же. Я собираюсь уже убрать телефон, когда выскакивает новое сообщение от Милли — личное, только для меня. Это первый раз, до этого мы общались только втроем в чате. «Обри, хочу спросить: только мне кажется, что Джона полный козел?» Слегка улыбнувшись, я печатаю в ответ: «Нет, не только». Открываю бардачок, где Томас специально держит что-нибудь перекусить, и вытаскиваю упаковку печенья с коричным сахаром. Не самое мое любимое, но желудок после соревнований буквально сводит от голода. Милли: То есть понятно, что никто от этого не в восторге. Я, конечно, не собиралась в лагерь для гениев, но все равно у меня нашлось бы занятие поинтереснее. Прежде чем я успеваю ответить, выскакивает еще одно сообщение — теперь в нашем групповом чате. Джона: Мне это время неудобно, и вообще не вижу смысла приезжать всем вместе. Милли: Госсспд, почему он такое чмо??? Джона: Не понял?! Милли: … Милли: Упс, не туда написала. Милли (в личном чате со мной): Втф… Я, с набитым ртом, давлюсь от хохота. Томас косится на меня: — Что смешного? — Да Милли, моя двоюродная сестра, — отвечаю я, проглотив наконец печенье. — Думаю, мы с ней поладим. — Это хорошо. Хоть лето пройдет не совсем впустую. Постукивая пальцами по рулю, Томас сворачивает на мою улицу, узкую и петляющую, со скромными одно- и полутораэтажными домами. Предполагалось, что это будет наше временное жилье — его купили после выхода первого романа отца почти десять лет назад. Книга не стала бестселлером, но получила достаточно хорошие отзывы, и издательство предложило контракт на вторую. Однако ее папа так и не написал, хотя с тех времен, когда я еще училась в начальной школе, он нигде больше не работал. Я очень долго думала, что ему платят за то, что он читает книги, — ничем другим он не занимался. На самом деле он за это время вообще не получил ни цента. Томас поворачивает к нашему дому и заезжает на парковку, но двигатель не глушит. — Зайдешь? — предлагаю я. — Э-э… — Томас делает глубокий вдох, его пальцы продолжают постукивать по рулю. — Знаешь, я тут подумал… Я облизываю губы, ощущая вкус корицы и хлора от воды из бассейна. Не дождавшись продолжения, спрашиваю сама: — Что ты подумал? Томас как-то напрягается, потом пожимает плечами: — Ну — не сегодня, наверное. У меня еще кое-какие дела. Расспрашивать у меня уже нет сил. Подаюсь к нему, чтобы поцеловать на прощание, но он отстраняется. — Лучше не надо. Не хочу тоже заболеть. Это как пощечина. Впрочем, поделом — нечего было врать. — Ладно. Спишемся позже? — Конечно. Едва я выхожу из машины и захлопываю дверцу, Томас выруливает задним ходом с парковки и уезжает. Мне становится как-то не по себе. Не то чтобы он обычно ждал, пока я дойду до двери, но и вот так пулей раньше с места не срывался… Я переступаю порог. Внутри тихо. Когда мама дома, она всегда включает музыку, обычно гранж 90-х, который любит еще с колледжа. На секунду у меня вспыхивает надежда, что никого из родителей нет, но едва я вхожу в гостиную, как замираю, услышав голос отца: — Уже вернулась? Так быстро? Внутри у меня все сжимается. Я оборачиваюсь — он сидит в углу, в своем кожаном «писательском» кресле, чересчур большом для тесноватой комнаты. Мама купила его после выхода первого романа, и оно куда уместнее смотрелось бы в одном из тех огромных кабинетов-библиотек с книжными полками от пола до потолка, массивным столом красного дерева и камином. На коленях у отца вытянулась наша кошка Элоиза. — Как соревнования? — спрашивает он, когда я продолжаю молча на него таращиться. Он правда думает, что я ему отвечу? После того, что он вчера нам преподнес?! Да, смотрит на меня с совершенно спокойным видом, заложив пальцем страницу в книге. Я узнаю обложку с крупным черным шрифтом названия на фоне приглушенных, почти акварельных цветов. «Короткое и прерванное молчание», автор Адам Стори. Это его собственный роман о бывшем студенте-спортсмене, который добивается успеха в литературе и затем понимает, что хочет просто жить обычной жизнью, — но чокнутые поклонники не оставляют его в покое. Наверняка отец надеялся, что книга окажется автобиографической. Вышло иначе, но он все равно перечитывает ее по меньшей мере раз в год. «Ну да, кому еще это нужно!» — думаю я про себя с возрастающей злостью, но вслух спрашиваю только: — Где мама? — Твоя мать, она… Он тянет с ответом, щурясь от бьющего из панорамного окна солнца. Темные волосы на свету вспыхивают золотым нимбом, которого отец совершенно не заслуживает. У меня стискивает грудь — какой я была дурой, что всегда его боготворила! Я искренне считала его особенным, выдающимся человеком, рожденным для чего-то необыкновенного. Я гордилась, что он дал мне имя тоже на «А»[1], и думала о себе как о пятой из их четверки. Однажды, грезилось мне, я буду такой же, как они, — чарующей и таинственной, с самой капелькой трагизма. — В общем, ей нужно побыть одной. — Побыть одной? То есть она… уехала куда-то? Я тут же сама понимаю, что это не может быть правдой. Мама не бросила бы меня, ничего не сказав. Элоиза, проснувшись, спрыгивает на пол и шествует по гостиной с недовольным, как обычно после сна, видом. — Она отправилась к тете Дженни. До вечера, а там видно будет. Нам всем сейчас нелегко… — добавляет отец с какой-то прорезавшейся вдруг ноткой обиды. Я смотрю на него, чувствуя нарастающий шум в ушах. Ответить бы так, как мне действительно хочется, — с громким, оскорбительным смехом пересечь комнату, вырвать из рук отца книгу и швырнуть ему в голову. А потом сказать то, что думаю: «Никаких НАС больше нет. И разрушил все именно ты». Однако ничего такого я не говорю и не делаю — так же как не столкнула в бассейн тренера Мэтсон. Я просто натянуто киваю, как будто сказанное отцом и правда имеет смысл. Потом молча взбираюсь по лестнице к двери в спальню и прислоняюсь лбом к прохладной белой поверхности. «Вам известно, что вы сделали», — говорилось в письме бабушки, присланном много лет назад. Отец всегда это отрицал: «Я понятия не имею, о чем она, все было нормально. Ни я, ни братья, ни сестра не совершили ничего, что оправдывало бы такое отношение». Раньше у меня не возникало и тени сомнения, что он — невинная жертва, а она — холодная, вздорная и, возможно, просто сумасшедшая старуха. Однако вчера я узнала, как легко он врет, и теперь уже сама не знаю, чему верить. Глава 3. Джона Я опаздываю. Субботнее утро, мы едва ползем по шоссе через Кейп-Код. Машина тащится несчастные семьдесят пять миль от Провиденса до Хайанниса уже три часа, то и дело встревая в пробке. Самая долгая и дорогая поездка в такси за всю мою жизнь. — Последние выходные июня, — поясняет водитель, которого зовут Фредерико, и тормозит перед светофором, едва тот переключается на желтый. — Тут уж ничего не поделаешь, верно? — Для начала — здесь можно было бы и проскочить, — цежу я сквозь зубы. Фредерико машет рукой: — Оно того не стоит. Сегодня копы повсюду. Судя по картам «Гугл», до парома, который доставит меня на Чаячий остров, осталось чуть больше мили. Мы даже проезжаем наконец на красный, однако машины впереди практически не движутся. — У меня отправление через десять минут. — Я наклоняюсь вперед и тут же ударяюсь коленями о переднее сиденье. Тот, кто ехал там последним, видимо, любит вытянуть ноги. — Успеем? — Ну-у… Не сказал бы, что мы точно опоздаем… Я раздраженно втягиваю воздух сквозь зубы и принимаюсь запихивать бумаги обратно в папку, которую держу в руках. Внутри — газетные вырезки и распечатки с информацией о Чаячьем острове и Милдред Стори. В основном, правда, о первом, вторая ведет жизнь затворницы и появляется только на летнем балу для гостей курорта. На прошлогоднем фото из местной газеты она в огромной, какой-то театральной шляпе и перчатках, словно английская королева. Рядом стоит Дональд Кэмден, юрист, отправитель пресловутого «Вам известно, что вы сделали». На вид — самодовольный чудак, которому такое задание наверняка было по душе. Милдред сейчас наиболее известна как меценатка. Судя по всему, у нее огромное частное собрание картин и скульптур, и она тратит кучу денег, поддерживая местное сообщество художников. Похоже, это единственная причина, почему оно еще существует на этой невзрачной груде камней, которую по недоразумению называют островом. Ну, хоть что-то хорошее… В глубине папки — материалы, связанные с Обри, Милли и их родителями. Старые отзывы на книгу Адама Стори, репортажи с соревнований по плаванию, заметка о том, что Тоси Такахаси стал партнером в одной из крупнейших юридических фирм Нью-Йорка. Я раскопал даже их с Аллисон Стори свадебные клятвы в колонке «Нью-Йорк таймс» почти двадцатилетней давности. Про развод, однако, там не упоминалось.