— Нет, стоп, не отвечай. Это неправильный вопрос. Правильный — не чего, а кого? — Для кого. — Видимо, не поправлять меня выше ее сил. — По-твоему, это шанс вернуть себе ее благосклонность? Чтобы она переприняла тебя обратно? — Нет такого слова — «переприняла». — Господи, мам, может, хватит?! Речь не о том, правильно или неправильно я говорю! — Извини. От удивления я не могу закончить начатую гневную тираду. Глаза у мамы блестят по-прежнему, но теперь в них видны слезы. — Просто… она ведь моя мать, Милли. Я столько лет ждала от нее хоть каких-то телодвижений. Я не знаю, почему сейчас, почему ты, почему именно так, но она наконец-то попыталась установить контакт. Если не откликнуться сейчас, другого шанса может не быть. — Шанса на что? — Снова стать родными. «Да и наплевать!» — вертится у меня на языке, но я сдерживаюсь. «И без нее прекрасно обходились все это время», — хочу сказать я, однако это неправда. Рядом, сколько я себя помню, всегда была словно какая-то незаполненная пустота, оставленная Милдред Стори. В результате мама стала всех держать на расстоянии, не подпуская близко — даже отца, которого, я точно знаю, любила настолько, насколько вообще способна. Маленькой я, видя их вместе, мечтала о таких же отношениях. Однако когда подросла, стала замечать, как она понемногу отталкивает его, не отвечая на ласки, задерживаясь на работе и приходя, когда мы уже легли спать, отказываясь от семейных походов куда-нибудь под предлогом мигреней, которые почему-то проявлялись только дома. Постепенно холодность и закрытость переросли в придирки на каждом шагу, что бы папа ни сделал или ни сказал. В конце концов ему просто указали на дверь. А теперь все то же самое повторяется уже со мной. Я вывожу пальцем знак вопроса на запотевшем стакане с водой. — И ты хочешь, чтобы я отправилась туда на все лето? — Тебе там понравится, Милли. Я фыркаю, и мама добавляет: — Нет, правда. Курорт просто чудесный, школьники отовсюду съезжаются поработать на нем. И туда не так просто попасть. Условия для временных помощников отличные, полный доступ ко всем развлечениям. На самом деле это скорее отдых, каникулы. — Во время которых я буду пахать на свою бабушку. — Ты будешь там не одна, а с Обри и Джоной. — Я их практически не знаю. Обри я не видела с тех пор, как семья дяди Адама переехала в Орегон — нам тогда было по пять лет. Джона живет в Род-Айленде, вроде недалеко, но моя мама с его отцом едва общаются. Последний раз мы собирались вместе на день рождения дяди Андерса, когда мне исполнилось восемь. О двоюродном брате я помню только две вещи — как он ударил меня пластиковой битой по голове и остался недоволен, что я не заплакала, и как раздулся словно воздушный шарик от блюда, на которое у него была аллергия, хотя мать и предупреждала к нему не прикасаться. — Вот и узнали бы друг друга. Вы одного возраста, родных братьев и сестер ни у кого из вас нет — было бы здорово, если бы вы сблизились. — Как ты с дядей Адамом, дядей Андерсом и дядей Арчером? Да вы практически не разговариваете! У нас троих нет ничего общего. — Я подталкиваю конверт обратно через стол. — Я не поеду. Не собираюсь, как собачка, бежать по ее первому зову. И не хочу тратить на это все лето. Мама опять берется за кольцо. — Я предполагала, что ты так ответишь. Понимаю, что прошу многого. Поэтому предлагаю тебе кое-что взамен. — Ее ладонь ложится на массивную золотую цепочку, поблескивающую на черном фоне платья. — Я знаю, тебе всегда нравилось мое ожерелье из каплевидных бриллиантов. Что, если я отдам его тебе в благодарность? Я выпрямляюсь на стуле, уже заранее представив себе, как оно будет переливаться у меня на шее. Получить его было моей многолетней мечтой — но я всегда думала, что оно достанется мне в подарок, а не в качестве подкупа. — Почему не отдать его мне просто потому, что я твоя дочь? Я всегда хотела спросить это, но не решалась. Возможно, боялась, что ответ будет тем же, что получил когда-то отец, хотя и не выраженный словами: «Ты мне не настолько дорога». — Ну, это же фамильная реликвия… Так именно поэтому оно и должно было мне достаться! Нахмурившись, я слежу, как ее рука с наманикюренными ногтями ложится на конверт. Она не подталкивает его ко мне, просто легонько постукивает по нему пальцами. — Я хотела подарить его тебе на совершеннолетие, в двадцать один год, но если ты отправишься на лето туда, где я выросла, — наверное, будет правильнее сделать это раньше. Я беззвучно вздыхаю и, вновь взяв конверт, поворачиваю его к себе. Мама с довольным видом потягивает вино. Не знаю даже, что хуже — что она прибегла к шантажу или что ее план сработал и я согласилась отправиться на все лето работать на бабушку, лишь бы заполучить ожерелье. Глава 2. Обри Я вытягиваю пальцы к скользкой стене бассейна. Коснувшись ее, тут же разворачиваюсь и выхожу на финальный отрезок. Это мой любимый момент, когда, оттолкнувшись и вытянувшись, прорезаешь воду на чистом адреналине. Иногда я даже слишком увлекаюсь и выныриваю позже, чем надо, — «торможу», по словам тренера Мэтсон. Небольшая помарка в технике, но подобные мелочи и определяют — отличный ты пловец или просто хороший. Обычно я стараюсь за собой следить, но сегодня… Да я бы вообще так и осталась под водой, если бы могла! Я наконец поднимаюсь на поверхность, хватая ртом воздух, и перехожу на брасс. Плечи горят, ноги движутся будто сами по себе, в приятном бездумном усилии, пока пальцы снова не касаются кафеля. Тяжело дыша, стаскиваю очки, вытираю глаза и смотрю на табло. Седьмое место из восьми, мой худший результат на двухсотметровке за все время. Пару дней назад я была бы просто раздавлена, но сейчас, видя, как тренер Мэтсон, уперев руки в бедра, смотрит туда же, охвачена только чувством злобного торжества. Так ей и надо! Впрочем, все это уже не важно. Мне уже больше не участвовать в соревнованиях за нашу школу. Сегодня я пришла, только чтобы команду не дисквалифицировали. Выбравшись из бассейна, я беру полотенце со скамьи. Заплыв на двести метров был последним в финальных соревнованиях сезона. Обычно меня снимает мама, выкладывая безбожно долгие видео на «Фейсбук», и я остаюсь у бортика, подбадривать участников эстафеты. Однако сегодня на зрительских местах меня никто не ждет, и сама я задерживаться тоже не собираюсь. Шлепая мокрыми ступнями по плитке, я отправляюсь в пустую раздевалку и достаю спортивную сумку из шкафчика 74. Кидаю в нее шапочку с очками и натягиваю футболку и шорты прямо поверх купальника. Сую ноги во вьетнамки и набираю: «Неважно себя чувствую. Встретишь у дверей?» Когда я вновь выхожу к бассейну, эстафета уже идет полным ходом. Все из команды, кто не участвует, вопят у бортика, меня никто не замечает. Внутри у меня все сжимается, глаза начинает щипать, но потом я вижу на обычном месте, возле вышки, тренера Мэтсон. Наклонившись вперед, блондинистый хвост на плече, она кричит: «Держать ритм!» Меня вдруг охватывает внезапное и почти непреодолимое желание броситься вперед и столкнуть ее прямо в бассейн. На секунду я позволяю себе помечтать, каково это будет, как субботняя толпа, заполнившая спортивный центр, вдруг онемеет от изумления. Все станут тянуть шеи, не веря своим глазам: «Это что, Обри Стори?! Какая муха ее укусила?! Вот уж от кого меньше всего можно было ожидать!» И они правы. У меня кишка тонка. Поэтому я просто иду дальше. У выхода маячит знакомая долговязая фигура — мой парень Томас. На нем подаренная мной футболка с символикой баскетбольной команды Портленда, темные волосы, как всегда к лету, коротко острижены. Я подхожу ближе, и напряжение внутри постепенно отпускает. Мы вместе с восьмого класса — в прошлом месяце как раз было четыре года, — и когда я прижимаюсь к груди Томаса, то словно погружаюсь в привычный уют теплой ванны. Кажется, про ванну — это даже слишком буквально. — Ты вся мокрая, — говорит Томас, высвобождаясь, и недоверчиво оглядывает меня с головы до ног. — Говоришь, неважно себя чувствуешь? За все время нашего знакомства я, может быть, только разок простужалась. Ко мне никакая зараза не пристает, просто на удивление. «Ты не в Стори, — всегда со вздохом говаривал отец. — Нас малейший намек на вирус способен надолго уложить в постель». В этом звучала чуть ли не похвальба. Как будто их семья — какие-то редкие и хрупкие тепличные растения, а мы с мамой — сорная трава, которой все нипочем. От мысли об отце внутри снова все будто узлом стягивает. — Просто легкое недомогание, — говорю я. — Ты, наверное, от мамы заразилась. Так я объяснила ему вчера свою просьбу подвезти меня — мол, мама приболела. Утром, по дороге в спортивный центр, тоже не стала ничего рассказывать. Просто не могла подобрать слов. Однако сейчас, подходя к машине, я чувствую, что мне просто необходимо поделиться, и с облегчением ловлю на себе озабоченный взгляд Томаса. Сейчас он спросит: «Что-то случилось?», и я все ему выложу. — Тебя ведь не стошнит? — говорит он. — Я только пропылесосил салон… Обманутая в своих ожиданиях, я дергаю дверцу. — Нет. Просто голова болит. Немного полежу, и все пройдет. Он кивает, не замечая моего разочарования: — Тогда я отвезу тебя домой. Кхм. Домой… Второе место после спортивного центра, где мне меньше всего хочется быть. Однако придется выдержать еще несколько недель до отъезда на Чаячий остров. Надо же, как это странное и нежданное приглашение стало вдруг желанным избавлением… Томас заводит двигатель, и я достаю телефон, чтобы проверить сообщения от двоюродных брата и сестры в нашем групповом чате. Написала только Милли — запостила свой график поездки и спросила: «Может, попробуем все попасть на один паром?» Я, как получила письмо от бабушки — папа тут же решил, что я соглашусь безо всяких вопросов, — сразу нашла их обоих в интернете. Милли отыскать в соцсетях труда не составило. Я отправила ей приглашение дружить в «Инстаграме», и она тут же его приняла. У нее куча фото с подругами, все — просто загляденье, но она из них самая красивая. В ней чувствуется японская кровь, и она куда больше моего похожа на настоящую Стори — хрупкая брюнетка с большими выразительными глазами и потрясающими точеными скулами. Я, наоборот, пошла в маму — светлые волосы, веснушки, крепкое телосложение. От изящной бабушки мне досталось только родимое пятно винного цвета на правом предплечье — у нее практически такое же на левой кисти. Как выглядит Джона, я не знаю. Мне удалось отыскать его только на «Фейсбуке» — там у него на аватарке изображение ДНК и всего семь друзей. Я в их число не вхожу, поскольку мое приглашение он так и не принял. В чате он в основном только ноет и жалуется, злясь из-за поездки на Чаячий остров куда больше нашего. Пока Томас выруливает с парковки, я отвлекаюсь, листая вчерашнее обсуждение. Джона: Что за бред! Я вообще должен был ехать летом в лагерь. Милли: Ты что, вожатый? Джона: Не в такой лагерь, в научный. Туда очень сложно попасть, конкурс огромный, а теперь придется отказаться! Джона: И чего ради? Чтобы за гроши драить туалеты, работая на женщину, которая ненавидит наших родителей и нас, скорее всего, тоже. Обри: Мы не будем драить туалеты. Ты что, не читал письмо Эдварда? Джона: Кого? Обри: Эдварда Франклина. Координатора по найму временных работников. Там куча вакансий, есть из чего выбрать. Я, например, буду спасателем. Джона: Прямо завидки берут. Милли: Обязательно быть таким придурком?