— Я готовилась. До того. Она сжимает бокал так, что белеют костяшки на пальцах. Я уже жду обычного: «Милли, ты не можешь закончить одиннадцатый класс со средней оценкой меньше четверки! Это на грани посредственности! Мы с твоим отцом слишком много в это вложили, чтобы вот так выбросить все на ветер!» Будь у меня хоть какой-то интерес к музыке, я бы так и назвала свою группу — «На грани посредственности», в честь излюбленного маминого предупреждения. В том или ином виде я слышу его уже три года. Моя школа штампует студентов «Лиги плюща» пачками, и то, что я в своем классе где-то сильно ниже среднего уровня, — вечное мамино проклятье. Однако нотации почему-то не следует. Вместо этого мама протягивает свободную руку и неловко, как марионетка в руках неопытного кукольника, похлопывает меня по ладони. — Ну, вообще тебе очень идет. Я тут же внутренне напрягаюсь. То, что мама пригласила меня в ресторан, уже достаточно странно, но комплиментов от нее и вовсе никогда не дождешься. И уж тем более ласк. Готовит меня к чему-то, что я боюсь услышать? — Ты заболела? — вырывается у меня. — Или с папой что-то? Моргнув, она убирает руку. — Что? Нет! С чего ты взяла? — Тогда почему… — Я умолкаю — появившийся у столика улыбчивый официант подливает в наши стаканы воды из серебряного кувшина. — Добрый вечер, дамы. Могу я посоветовать вам блюдо дня? Я украдкой наблюдаю за матерью поверх меню, пока тот оттарабанивает заученный текст. Она определенно напряжена, пальцы по-прежнему сжимают мертвой хваткой почти пустой бокал, однако я ошиблась с тем, что новости плохие. Темно-синие глаза ярко блестят, уголки губ приподняты — ну, почти. Это не страх, а предвкушение. Что могло так осчастливить маму помимо того, что я вдруг волшебным образом получила бы высший балл по всем предметам и вырвалась в первые ученицы? Деньги, больше ничего. Вся ее жизнь вращается вокруг них — точнее, вокруг того, что ей их постоянно мало. Притом и у нее, и у папы хорошая работа. Он, хотя и женился снова, никогда на меня не скупится, а его вторая жена Сурья — полная противоположность классической злобной мачехи во всех отношениях, включая финансовые, и не имеет ничего против крупных чеков, которые он высылает каждый месяц. Однако на Манхэттене просто «хорошего» недостаточно. И это не то, к чему мать привыкла с детства. Наверное, получила повышение, решаю я. Точно. Отличная новость — не считая того, что опять придется выслушивать, как все это достается тяжким трудом и, кстати, почему бы мне самой не заниматься прилежнее, причем буквально по каждому предмету? — Я буду салат «Цезарь» с курицей. Без анчоусов, заправку не перемешивайте. — Мама возвращает меню официанту, даже не взглянув на него. — И еще бокал «Ланглуа-Шато», пожалуйста. — Очень хорошо. А что будет юная леди? — Рибай на косточке, средней прожарки, и гору печеной картошки. Хоть поем вкусно. Официант удаляется. Мать осушает свой бокал, я допиваю воду. Мочевой пузырь у меня и так полон от сельтерской в баре, и я уже собираюсь отойти в туалет, когда мама говорит: — Я получила сегодня крайне любопытное письмо. Вот оно. — Да? — Не дождавшись ответа, я подгоняю ее: — И про чего там? — Про что, — автоматически поправляет она. Ее пальцы гладят ножку бокала, уголки губ еще чуть приподнимаются. — Это от твоей бабушки. Я моргаю: — От Баба́? И к чему тогда все приготовления? Конечно, та нечасто с ней контактирует, но не такой уж это беспрецедентный случай. Бабушка вообще любит, например, пересылать что-то прочитанное тем, кого, по ее мнению, это тоже может заинтересовать, и мама по-прежнему входит в круг ее адресатов, даже после развода. — Нет, от другой твоей бабушки. — Что? — Я не верю своим ушам. — Ты получила письмо от… Милдред? Для маминой матери у меня нет какого-то прозвища — бабуля, Мими, Нэна… Я вообще ее никогда никак не называла, потому что мы ни разу не виделись. — Да. Официант возвращается со вторым бокалом вина для мамы, и она удовлетворенно делает большой глоток. Я сижу в молчании, пытаясь осознать услышанное. Образ другой бабушки все мое детство маячил где-то на горизонте, представляя собой скорее какой-то персонаж из сказок, чем настоящего человека, — богатая вдова Абрахама Стори, чей далекий прапра и так далее приплыл в Америку на «Мэйфлауэре». История моих предков интереснее любого романа: семья разбогатела на китобойном промысле, потом почти все потеряла на акциях железных дорог и в конце концов спустила остатки, купив землю на богом забытом крохотном островке у побережья Массачусетса. Чаячий остров был мало кому известным прибежищем художников и хиппи, пока Абрахам Стори не превратил его в то, чем он является и сейчас, — местом, где богатые и почти знаменитые тратят умопомрачительные суммы на то, чтобы провести отпуск якобы поближе к природе. Мама и трое ее братьев росли в огромном поместье Кэтминт-хаус на побережье, словно принцы и принцесса Чаячьего острова, скакали на лошадях и посещали торжественные приемы. Дома на камине у нас стоит фотография мамы в восемнадцать лет. На ней она выходит из лимузина, направляясь на традиционный летний бал, который ее родители устраивали на курорте каждый год. Волосы убраны в высокую прическу, белое бальное платье и потрясающее ожерелье из бриллиантов каплевидной формы. Милдред подарила его маме, когда той исполнилось семнадцать, и я думала, что и мне оно достанется в том же возрасте. Однако — нет. Хотя мама его не носит. Дедушка умер, когда мама оканчивала школу. Через два года Милдред оборвала с детьми все связи, перестала поддерживать их финансово и общаться лично. Объяснение состояло из письма с одной фразой, переданного за две недели до Рождества через юриста Дональда Кэмдена, которого мама и ее братья знали с детства: «Вам известно, что вы сделали». Мама всегда настаивала, что понятия не имеет, о чем речь. Как она говорила мне: — Наверное, мы повели себя слишком… эгоистично. Все четверо уже учились в колледже, у нас начиналась своя жизнь. Матушке было одиноко после смерти отца, она все время просила нас приехать, но нам не особенно хотелось. — Она звала мать матушкой, словно героиня викторианского романа. — Даже на День благодарения никто у нее не появился, у всех были другие планы. Она разозлилась, конечно, но… — Здесь взгляд мамы всегда становился задумчивым, отстраненным. — Это ведь такая мелочь. Не то, чего нельзя простить. Если бы Абрахам Стори не позаботился заранее о деньгах на образование детей, они могли бы и вовсе не окончить колледж. Однако потом все четверо оказались предоставлены сами себе. Сперва они то и дело пытались восстановить отношения с Милдред, осаждали Дональда Кэмдена, но тот лишь время от времени отвечал по электронной почте, что решение остается неизменным. Они посылали приглашения на свои свадьбы, извещения о рождении детей… Даже ездили по очереди на Чаячий остров, где по-прежнему живет бабушка, однако она так и не согласилась ни встречаться, ни говорить с ними. В детстве я часто представляла, как она однажды появится у нас дома, рассыпая меха и драгоценности, и объявит, что пришла за мной, названной в ее честь. Мы отправимся в магазин игрушек, и там она накупит мне всего, чего я только пожелаю, а в придачу вручит мешок денег для родителей. Уверена, маме тоже представлялось что-то подобное. Иначе зачем награждать девочку, родившуюся в двадцать первом веке, имечком Милдред? Однако бабушка, с помощью Дональда Кэмдена, пресекала любую попытку детей вновь сблизиться с ней. В конце концов они прекратили бесполезные старания. Мама, кажется, ждет от меня какой-то реакции. — Значит, Милдред написала тебе? Она кивает, потом откашливается: — Ну, если быть точной, не мне, а тебе. — Мне? Кажется, за последние пять минут я растеряла весь свой словарный запас. — На конверте мое имя, но само письмо для тебя. В голове всплывает то, о чем мечталось десять лет назад: я вдвоем с никогда не виденной бабушкой набиваю доверху магазинную тележку плюшевыми игрушками. Мы обе разодеты как в оперу — диадемы и прочее… Вернувшись с небес на землю, я пытаюсь найти хоть какие-то слова. — Оно… ну это… о чем вообще? Мама запускает руку в сумочку, вытаскивает конверт и подталкивает ко мне через стол. — Наверное, проще будет, если ты сама прочтешь. Открыв клапан, я вытаскиваю сложенный листок плотной желтоватой бумаги с едва различимым ароматом сирени. Наверху вытиснены инициалы ММС — Милдред Маргарет Стори. Нас с бабушкой зовут практически одинаково, только у меня еще в конце «-Такахаси». Несколько коротких абзацев печатного текста заканчиваются убористой подписью с острыми росчерками. Дорогая Милли! Мы с тобой, как ты знаешь, никогда не встречались. Причины непросты, но с течением времени они стали казаться менее важными, чем прежде. Сейчас, когда ты стоишь на пороге взрослой жизни, мне захотелось узнать тебя поближе. Я владею популярным курортным отелем на Чаячьем острове и хочу пригласить тебя и твоих двоюродных брата и сестру, Джону и Обри, провести здесь лето в качестве моих помощников. Ваши родители подростками тоже всегда работали на курорте, и это шло им только на пользу. Уверена, вы также многое почерпнете из каникул на Чаячьем острове. Мне тяжело общаться с гостями в течение долгого времени, а так я смогу познакомиться с вами как следует. Надеюсь, ты примешь мое приглашение. Уладить все технические вопросы поможет координатор по найму временных работников Эдвард Франклин. Связаться с ним можно по указанному ниже адресу электронной почты. Остаюсь искренне твоя, Милдред Стори. Перечитав письмо дважды, я складываю листок обратно и кладу на стол. Глаз я не поднимаю, но буквально чувствую на себе взгляд матери, ждущей моей реакции. Мне уже действительно нужно в туалет, но приходится еще глотнуть воды, чтобы смочить горло — только тогда у меня наконец вырывается: — Она что — всерьез со всей этой хренью?! Мама явно ожидала не этого. — Извини?.. — Ну давай уточним, — говорю я, запихивая письмо обратно в конверт и чувствуя, как пламенеют щеки. — Женщина, которую я никогда не видела, которая без оглядки вычеркнула тебя из своей жизни, не явилась ни на свадьбу, ни на мои крестины и вообще ни на одно семейное событие за двадцать четыре года, от которой не было ни единого звонка или письма, не считая этого, — и она хочет, чтобы я отправилась работать в ее отеле?! — По-моему, ты неверно смотришь на вещи, Милли. — И как же я должна на них смотреть?! — Мой голос повышается почти до визга. — Ш-ш. — Мама беспокойно оглядывается кругом. Она не выносит сцен. — Как на предоставившуюся возможность. — Возможность чего? Мама мнется, крутя на пальце кольцо с крупным камнем — однако оно и в подметки не годится виденному мной на старой фотографии бабушкиному изумрудному перстню. До меня вдруг доходит.