— Да, — откликаюсь я. — Ты сказал, что у вас будет больше шансов сохранить «Империю». То есть пока это неточно? — Сейчас еще ни в чем нельзя быть уверенным. Мы делаем все, что можем. Отрабатывая последнюю смену в бильярдной перед отъездом на Чаячий остров, я знал, что по возвращении могу увидеть ее уже закрытой. Мне казалось, я готов к этому. Однако каждый раз, когда кто-нибудь из родителей звонит с последними новостями, у меня все внутри переворачивается от возмущения и тревоги. При этом никаких решающих известий нет — сплошные отсрочки, встречи с кредиторами и куча непонятных мне юридических терминов. Просто пытка какая-то. Я, конечно, сказал родителям, чтобы они держали меня в курсе, но на самом деле мне все меньше хочется вникать в детали. — Но «Империя» ведь пока открыта? — спрашиваю я. — Да. Мы пока ищем разные способы снизить издержки. — Он откашливается, и я понимаю, что дальше последует что-то неприятное. — К сожалению, нам пришлось расстаться с Энцо. Никогда еще так не хотел, чтобы предчувствие не сбылось. — Пап, да ты что! — протестую я. Энцо работал в бильярдной с самого открытия, и он единственный, кому еще удается меня обыграть. Он веселый и предан заведению как никто. Для меня он скорее как родственник, чем просто наемный работник у родителей. — Как можно уволить Энцо? Без него и «Империя» не «Империя»! Он торчал там с утра до ночи! Я сам не узнаю свой голос — такой он хриплый, как будто я что-то острое проглотил. — Он слишком дорого нам обходится, Джона. Приходится принимать тяжелые решения. — Он человек, а не статья расходов! Нельзя мерить все только деньгами! — Если ты думаешь!.. — тоже повышает голос отец, но обрывает себя. Вдыхает и выдыхает, успокаиваясь, потом продолжает уже почти нормальным, лишь чуть встревоженным голосом: — Если ты думаешь, что это не разбило нам с мамой сердце, ты ошибаешься. У нас просто не было другого выбора. «У тебя был выбор — не слушать Андерса Стори», — едва не произношу я вслух, но вовремя сдерживаюсь. Отец и сам это знает. — Ладно. Так что… — Меня прерывает громкий стук в дверь. — Подожди, тут кто-то пришел. Я разберусь по-быстрому, и договорим. — Нет-нет, занимайся своими делами, — поспешно говорит отец. В голосе звучит облегчение, что неприятный разговор можно свернуть, да и я сам этому рад. — У меня все равно больше никаких новостей. В следующий раз, кхм-м… наверное, просто напишу. Мне становится стыдно за свою резкость, и я чувствую неприятное покалывание в груди. Все же оставшаяся злость из-за Энцо не дает мне извиниться. — Да, так будет лучше, — говорю я и отсоединяюсь. Уронив телефон на подушку, я запускаю пальцы в волосы и, потянув за них, причиняю себе боль. В дверь снова стучат, еще громче прежнего. — Иду! — рявкаю я. — Придержите коней! Это было выражение Энцо. Он всегда так говорил, когда я приставал к нему, чтобы он устроил себе перерыв и сыграл со мной: «Придержи коней, парень. Я здесь на работе». А, к черту! Если и дальше продолжать в том же духе, то совсем раскиснешь. Я заставляю себя сделать пару глубоких вдохов, встаю и шагаю к двери. Увидев свое отражение в зеркале над шкафчиком, приглаживаю рукой взъерошенные волосы. Впрочем, какая разница? Скорее всего, опять Рид Чилтон за зубной пастой. Однако едва я чуть приоткрываю дверь, как с другой стороны ее распахивают настежь. И это не Рид Чилтон. — Ты уже видел? — Милли сует мне под нос свой телефон. — И тебе тоже доброе утро, — буркаю я. Хотя на самом деле при виде ее настроение у меня немного поднимается. Я хватаю со спинки стула футболку. Милли слегка краснеет, заметив наконец, что я стою перед ней в одних боксерах. Сама виновата — нечего врываться в такую… ну хорошо, вообще-то уже пол-одиннадцатого. Пора было бы и встать. — А где Обри? — спрашиваю я. Обычно они всегда вместе. — Работает, — отвечает Милли, смотря куда-то поверх моего плеча и стараясь не опускать взгляд. Она потрясающе выглядит в кружевном белом топе, бежевых шортах и замысловатых сандалиях с кучей застежек. — Дядя Арчер был прав — не стоило ему играть ту песню. Местная газета опять тут как тут. — В смысле? Отобрав у нее телефон, я наклоняю экран, чтобы не отсвечивал. От заголовка в рубрике «Стиль жизни» сердце у меня тут же падает. «В продолжение истории Стори: блудный сын Арчер скрывался у всех на виду?» — Да, хреново, — говорю я, пробегая статью глазами. «Многочисленные источники сообщают», что кто-то очень похожий на Арчера Стори выступал вчера в «Дюне» и так далее. — Что вообще за новость такая, кому это интересно? И неужели его правда узнали из-за какой-то долбаной песни? Милли вздыхает: — Это Чаячий остров, забыл? Здесь все повернуты на Стори. — Придется написать обо всем Джей-Ти. Я не хотел ему рассказывать, пока Арчеру не удастся поговорить с Милдред, но теперь, когда все раскрылось… — Я скидываю себе ссылку и отдаю телефон Милли, потом беру с кровати свой и отправляю статью с пометкой перезвонить мне. — Думаешь, он уже прочитал? — Джей-Ти? — с сомнением переспрашивает Милли. — Нет. Арчер. — Не знаю. — Она прикусывает костяшку большого пальца. — Я ему все утро и писала, и звонила — он так и не ответил. — Еще рано. Наверное, все еще спит, — замечаю я. Подумав, что она может истолковать мои слова обидным для дяди образом — мол, до сих пор никак не очухается, — добавляю: — Я бы тоже еще не встал, если бы ты не начала стучать. — Да, но я просто думала… Не знаю… Что он захочет побыстрее все досказать. У Милли опускаются плечи. Так странно — когда я вижу ее грустной, все в груди каждый раз сжимается. — Он скоро объявится, — с деланой уверенностью говорю я. На самом деле велик шанс, что стресс после прошлого вечера отправит Арчера Стори в новый запой. А уж сегодняшняя газета — точно. — Может быть, он уже у доктора Бакстера? — предполагает Милли. — Будь я дядей Арчером, я бы места себе не находила, пока с ним не поговорю. Письмо было таким странным… Как и сам доктор. Милли и Обри после визита к нему расстроились, и я не стал рассказывать им, что, по-моему, старик нарочно ударил ногой по столику, чтобы прекратить обсуждение слухов про их родителей. Тогда это не показалось мне особо важным, к тому же от разговора всем было не по себе, и я только обрадовался, что его прервали. Только когда Обри прочитала вчерашнее письмо, до меня дошло — возможно, Бакстер не хотел, чтобы мы услышали от Хейзел еще какую-то версию событий. «Я давно должен был многое тебе рассказать». На месте Арчера Стори, который больше двадцати лет мучился — из-за чего же его лишили наследства, — я бы постарался протрезветь как можно быстрее и отправиться за ответом с утра пораньше. — Да, наверное, — говорю я. Милли поднимает руку заправить за ухо выбившуюся прядку, и ее огромные часы сползают к локтю. Забыв и о докторе Бакстере, и об Арчере Стори я подхожу ближе и провожу кончиками пальцев по отполированному золотому браслету. — Тебе не приходило в голову подогнать его под размер? — Нет. — Милли легко сбрасывает часы с руки и протягивает мне. — Они дедушкины и давно не показывают время. Я поворачиваю их в руке — тяжелые, еще хранящие тепло ее кожи, гладкие и блестящие. — Зачем же ты их носишь? — Просто нравятся. На задней крышке выгравирована надпись: «Omnia vincit amor. Вечно твоя, М.». — Подарок от Милдред? — спрашиваю я. Милли кивает. — А что это на латыни? — «Любовь побеждает все». — Скривив губы, она пожимает плечами: — Видимо, только не когда речь идет о ее детях. Или внуках. Милли всегда очень тщательно заботится о том, как выглядит со стороны. Потаскав ее гигантский чемодан, я на себе ощутил, какое огромное значение она придает внешнему виду. Так что довольно интересно, что единственная вещь, которую она носит постоянно, — сломанное напоминание о своем отлучении от семейного наследия. Взяв девушку за руку, я надеваю часы обратно. — Милдред просто ненормальная, что не допускала вас к себе, пока Арчер не вмешался. Ты же понимаешь это? Проблема в ней, не в вас. — Я в курсе, — закатывает та глаза. — Но спасибо за бесплатный сеанс психоанализа. — Могу и дальше продолжить, — говорю я, все еще держа ее руку в своей. — Ты знала, что сарказм — это защитная реакция? Милли отводит глаза, словно чтобы оглядеться вокруг. — У тебя тут что — тайфун прошелся? Тебе вообще известно о существовании шкафчиков? И о том, что туда можно укладывать вещи? — Уклонение от обсуждения — тоже защитная реакция. Она насмешливо кривит губы. — И от чего же я защищаюсь? — От чувства заброшенности и одиночества, наверное. Милли слегка усмехается, бросая на меня свой фирменный взгляд из-под ресниц, который всегда заставляет мое сердце биться быстрее. Я вдруг вспоминаю, что пару дней назад Эфрам рассказывал, как познакомился со своей нынешней девушкой. Он пригласил ее на свидание, когда они встали рядом на светофоре и она начала кивать в такт музыке, которая играла у него в машине. «Выдался шанс — действуй, — сказал он тогда. — Кто знает, будет ли у тебя еще один?» Я тогда сразу подумал про Милли. Только какой может быть шанс с девушкой, когда перед всеми изображаешь ее двоюродного брата? Однако сейчас в кои-то веки мы одни… Боясь спугнуть ее, я стараюсь продолжать в том же шутливом тоне: — Или от того, что тебя влечет к кому-то неподходящему. — Да? — Она приподнимает бровь. — Например, к кому же? — К фанату «Ред Сокс», — предполагаю я. Она фыркает. — Или к какому-нибудь местному в возрасте. Или к лжеродственнику. Выбирай сама. Милли высвобождается. Но что она рассердилась, непохоже. — Еще чего.