– Ничего разрушительного, – распорядилась она. – Никаких гадостей. Проделка должна быть забавная. И… чтобы потом было легко навести порядок. Понял? Что-то элегантное. – Что-то в духе средней школы, – поправил я иронично. Закатив глаза, Уинтер откинулась на спинку сиденья и улыбнулась. Я расслабленно положил голову на подголовник, вспоминая, что лежало в багажнике. Меня и моих приятелей вызвали обратно в город из колледжей для организации празднования завтрашней Ночи Дьявола. Едва вернувшись, мы отправились по магазинам за припасами. Багажник был забит спиртом, однако Уинтер не хотела устроить пожар. Еще имелся гипс, клей, фонарики, а у парней осталось другое барахло: веревки, дымовые шашки и кувалды. Большинство этих вещиц мы вряд ли используем завтра, просто увлеклись и на радостях потеряли головы, пока скупали весь этот хлам, потому что не участвовали в традиционной для Тандер-Бэй ночи беспорядков уже пару лет. Что-то не разрушительное. Что-то неразрушительное – это не наш профиль. А потом я вспомнил, что в машине, помимо всего прочего, лежали пневматические гудки и скотч. Боже. Ну, так уж и быть. Я знал, что нам нужно сделать. Поверить не мог, что опущусь так низко. – Пристегнись, – распорядился я, покачав головой. – Я придумал проделку. * * * Уинтер следовала за мной, держась за мою толстовку, пока я бежал по проходу, свернул за угол и миновал лифты. Меня часто заставляли ходить в театр «Бридж-Бэй» в детстве, чтобы посмотреть постановки, проспонсированные родителями, или навестить мать, когда она снисходила до того, чтобы выступить перед зрителями, словно люди должны были быть благодарны за то, что перед ними выступала балерина Большого театра… На самом деле этим она лишь тешила свое самолюбие. Мать уже давно не участвовала в больших концертах. А когда отец женился на ней и перевез в Америку, ее карьера и вовсе закончилась. Я знал театр как свои пять пальцев, хоть и не посещал его много лет. К счастью, окно в подвале до сих пор не закрывалось. – Ты уже устраивал нечто подобное раньше? – спросила девушка. Придерживая дверь, я затащил ее в женский туалет, включил свет и погасил свой фонарик. – Мы с сестрой делали так дома и еще раз в пиццерии. Нам тогда было около четырнадцати. Помню, получилось довольно забавно. О, как изменились времена и то, что вызывало у меня улыбку. – Давай, прыгай на стойку, – сказал я ей. Уинтер села, а я бросил свою спортивную сумку в раковину, достал оттуда гудки, деревянные палочки и скотч. Затем нырнул в одну из кабинок, отмерил длину палки от сиденья унитаза до кнопки гудка. Подошло идеально. Отлично. Вернувшись к раковине, я вложил Уинтер в руку баллончик с палочкой и показал, как их держать. – Сожми вот так, – проинструктировал я. – Покрепче. Она кивнула, и я принялся приматывать палку скотчем к кнопке. Когда на нее кто-нибудь надавит, например сев на унитаз, раздастся оглушительный сигнал, который заставит всех, кто находится в здании, подавиться своим кофе. – Значит, у тебя есть сестра? – поинтересовалась Уинтер, продолжив наш разговор. – Да. Я не единственный ребенок, – поправил я ее предположение о моей неспособности делиться. – Сколько ей? – Она на год младше меня. Я отмотал скотч, подготовил один баллончик, затем взял второй, дал его девушке и проделал то же самое еще раз. – А тебе сколько? – Я старше тебя. Она засмеялась. – Тебе ведь не шестьдесят лет, да? Шестьдесят? Разве я был похож на шестидесятилетнего, когда ты меня трогала? Я остановился и навис над ней. – Я достаточно взрослый, чтобы голосовать, но недостаточно взрослый, чтобы самому покупать алкоголь. Однако я все равно могу купить его. Если ты захочешь. Девушка лишь улыбнулась и закрыла тему. Удивительно, как она до сих пор не догадалась, но я всегда предусмотрительно снимал четки и принимал душ, прежде чем прийти к ней. Думал, будет тяжело отказаться от курения, чтобы не выдать себя запахом, только, находясь рядом с Уинтер, я не хотел курить. И я ни разу не надевал свою маску, иначе Уинтер узнала бы во мне одного из Всадников. А если признаюсь ей, что мне девятнадцать, она поймет, в каком году я окончил школу. По сути, я следил и пугал ее так же, как Дэймон в кладовой и кафетерии. Это вынудило бы девушку посмотреть фактам в лицо и разгадать загадку. Пока же… мне нравилось то, что я нравился ей. Я не старался затащить Уинтер в постель. Не пытался доказать, каким стойким был. Не злился. Меня не тяготила и не утомляла моя гребаная жизнь. Единственное место, где я хотел находиться, – рядом с ней. Для нее все было в новинку. Она помогала мне сбежать от реальности. Я вновь мог чувствовать все, словно впервые, через ее слова, реакции и мимику. Было трудно держаться в стороне, хотя я знал, что должен. Чем больше мы станем сближаться, тем быстрее я причиню Уинтер боль или она выяснит правду, и тогда все будет кончено. Лишь сегодня, увидев, как она села в машину к Андерсону, я осознал, что девушка созрела и в скором времени могла утолить свое любопытство. Я планировал подождать, пока она повзрослеет совсем, прежде чем появиться рядом с ней снова. Но не вытерпел, потому что мне было просто необходимо вытащить ее из тачки этого мудака. Я не знал, окажусь ли с ней в постели когда-нибудь, но уж этот тип точно там не окажется. Подготовив несколько гудков, я отнес один в кабинку, поставил на пол так, чтобы палочка слегка приподнимала сиденье унитаза, и закрепил его скотчем. После чего вернулся и подхватил Уинтер на руки, а она обвила ногами мою талию. Глядя на девушку, я спросил: – Ты хорошо себя вела? Уголки ее рта озорно приподнялись. Я завороженно уставился на манящую мягкую кожу, вспоминая ее вкус. У Уинтер, похоже, был арбузный блеск для губ. Скулы девушки казались более выраженными, чем два года назад, а голубые глаза – более пронзительными из-за туши, которой она начала пользоваться. Обхватив мою шею руками, Уинтер прошептала: – Да. – Ты и дальше будешь себя хорошо вести? Ее грудь поднялась и опустилась напротив моей, между нашими губами осталось всего несколько сантиметров. Однако она ничего не сказала. – Отвечай. – Я встряхнул девчонку. – Скажи мне, что будешь хорошо себя вести. Уинтер сглотнула, но все равно не ответила. Вместо этого она произнесла шепотом: – Что ты со мной сделаешь, если не буду? О господи. Ее вопрос прозвучал очень откровенно. Мой член набух, пока я смотрел на темно-розовые разомкнутые губы. Мне хотелось накрыть их своими и попробовать на вкус безумные слова Уинтер. Что я с ней сделаю… – Что я сделаю? – повторил я, легко ее поцеловав и направившись в кабинку. – Я брошу тебя вниз… – Я нагнулся вперед, в то время как она цеплялась за меня, задержав дыхание. – И хорошенько… – Все ниже и ниже. – Смачно… – Еще ниже. – Тебя отшлепаю. Едва я усадил Уинтер на унитаз, раздался безумно громкий рев гудка, оглушивший меня. Она вскрикнула, подскочила, снова ухватилась за мою шею и рассмеялась. – О боже. Твою мать, ее лицо сияло от радости. Я закатил глаза, надеясь, что на улице никто не услышал и не заметил мой позор. Уинтер опять присела, заставив гудок сработать, встрепенулась и засмеялась. Стянув ее с сиденья, я покачал головой. – Какая детская скукота.