– Твои туфли у меня. Мои туфли? Ах, пуанты. После утренней репетиции я оставила их возле стереосистемы. Станцевать для него… Я могла бы. Если не включать на полную громкость, то музыка не разбудит маму. Но что случится, когда я станцую? Что со мной не так, раз мне нравилось его присутствие? Ему запали в душу мои танцы. Парень пришел, надеясь увидеть, как я танцую. Ты сделала мир красивее. Быстро подавив улыбку, я протянула к нему руку: – Туфли? Он положил их мне на ладонь, придерживая обеими руками, чтобы они не упали. Я села на пол, надела пуанты, завязала ленты и услышала, что незнакомец отошел, вероятно, стараясь не мешать. Проверив плотность шнуровки, я поднялась, направилась к центру площадки, нашла свою метку и встала во вторую позицию. Затем согнула колени в быстром деми-плие, чтобы найти баланс, поднялась на пуантах и опять опустилась. Нужно бы размяться подольше, но я внезапно занервничала. Возможно, потому что в прошлый раз не подозревала о наличии зрителя. А может, из-за неуверенности в том, перережет он мне глотку или нет. – Седьмой трек, – окликнула я слегка дрожащим голосом. – Включишь, пожалуйста? Услышав, как парень пересек зал, чтобы выполнить мою просьбу, я пожалела, что не переоделась. Учитывая ситуацию, поверить не могла, что меня это беспокоило, однако я была лишь в шортах, майке и без проклятого лифчика. Наконец-то зазвучали гулкие распевы и мурлыканье Элли Голдинг, тихие и слабые поначалу, постепенно набирающие силу. Осваиваясь, я медленно обошла танцплощадку по кругу. С хореографией к этой песне я экспериментировала всего один раз и не помнила ее, поэтому придется импровизировать. Темп нарастал, обволакивал меня. И тут вступили ударные, зазвучали слова, пронизанные хоралами. Мое сердце забилось чаще. Я закрыла глаза, представила себе границы площадки и, оттолкнувшись от наждачной ленты, начала двигаться. Попав в ритм, я качнула головой, встала на носочки и закружилась, чувствуя музыку. Я забыла о парне, обо всех учителях, критиковавших мою технику, и просто перенеслась в свой собственный мир, где жаждала ощущать, как мое тело рассекает воздух, а руки скользят по волосам и шее. Выгнув спину, я выполнила аттитюд. Сердце подпрыгнуло в груди, когда я сделала оборот и встала в арабеск. Я улыбнулась и прикусила губу, чтобы сдержать смех, рвавшийся наружу. Продолжив вращаться и наклоняться, я делала все, что вздумается, позволяя мелодии самой вести меня. Когда песня закончилась, воздух внезапно показался мне холодным. Тяжело дыша, я вспомнила, что была не одна. – Ты… ты все еще здесь? – спросила я. Во рту пересохло. Несколько мгновений он молчал, а потом ответил спокойным тоном: – Ты двигаешься… по-другому. – В каком смысле по-другому? – Я замерла, стараясь отдышаться. Однако он промолчал. Для меня не секрет, что я раздражала учителей своей любовью к импровизациям. Очень часто. Я ценила полученное классическое образование, но не хотела из раза в раз повторять избитые вещи. Обычно просто поддавалась порыву, ведь это доставляло мне радость. Ему не понравилось? Найдя стул, я села и сняла пуанты. – Ты до сих пор думаешь, что можешь причинить мне боль? – поинтересовалась я. – Мне некуда торопиться. Я едва не засмеялась. Бесполезно было спрашивать, так как я не ожидала, что парень скажет правду, но его ответ мне почему-то понравился. В нем была доля юмора. – Почему ты не вызываешь полицию? – прошептал он. Его голос прозвучал ближе. Парень медленно подходил ко мне. Нагнувшись, я сняла одну туфельку и помассировала ноющую ступню. – Тебе понравился танец? – ответила я вопросом на вопрос. – Я не стану тебе мешать, если ты позовешь на помощь, – пояснил он. – Не сегодня. Давай. – Это не отрепетированный номер. Я импровизировала. – Я могу тебя убить, – подметил незнакомец. – Все будет кончено раньше, чем ты поймешь, что произошло. – Мне хочется, чтобы тебе понравился танец, – продолжила я, не обращая внимания на его односторонний разговор, иначе мне пришлось бы давать ответы, которых у меня пока не было. – Мои родители считают, что слепая балерина – это смешно. Только я всегда мечтала стать танцовщицей. Такое возможно. – Ты можешь умереть сегодня, – продолжил он, словно не слыша меня. Распустив ленты на второй ноге, я бросила пуанты на пол. – Смерть мне грозит каждый день по десять раз. Я могла умереть, когда потеряла зрение в восемь лет. К постоянному риску я привыкла. Любой мой шаг теоретически мог привести к тому, что я опасно упаду и получу серьезные повреждения. Возможно, именно поэтому я не особо его боялась. – Что случилось в тот день? – спросил парень. В день, когда я ослепла? – Я упала. С домика на дереве. Во время падения дважды ударилась головой. Повреждение зрительного нерва. Необратимое. – Тебя столкнули? Сжав правую руку в кулак, я вспомнила ужасное ощущение того, как ладонь мальчика медленно выскользнула из моей, и осознание, что лишь она удерживала меня на огромной высоте над землей. Меня не столкнули. Не совсем. – Мне не следовало туда подниматься, – едва слышно пробормотала я. – Как бы я хотела, чтобы мы с ним не встретились. Я жалею, что пошла с ним… Я… – Моя жизнь сложилась бы совершенно иначе, если бы я могла изменить один-единственный день и не войти в тот фонтан. – Я тоскую по возможности видеть вещи. Фильмы и море. – После секундной заминки я продолжила: – Твое лицо. Неспособность читать язык его тела и мимику делала меня уязвимой. Послышался скрип ножек стула по полу, затем парень поставил его передо мной и сел. Он взял мою руку, отчего я дернулась, сразу же насторожившись, и выпрямила спину по струнке. Однако парень опять поймал меня и чуть крепче сжал пальцы. – Встань. Я догадалась, что он пытался сделать и, раз уж зашла так далеко… Нерешительно поднялась, приготовившись сбежать, если придется. Все мои мышцы напряглись. Кисть незнакомца была немного больше моей, с изящными длинными пальцами, но такими холодными. Ледяными. Он взял меня за обе руки и подвел к себе, к своему лицу. – Что ты видишь? – произнес парень, положив мои ладони на себя и отпустив их. Расправив пальцы на его щеках, я несколько секунд стояла смирно, боясь пошевелиться, ведь тогда он почувствовал бы, как сильно я дрожала. Каждый миллиметр моей кожи, соприкасавшийся с ним, буквально гудел. Я едва не отстранилась. – Ты высокий, – сказала я, прочистив горло. – Да? Я помнила, что чувствовала, когда он прижимался ко мне своим телом. Двигая руками, я ощущала гладкую кожу. Осторожно провела подушечками пальцев по лбу, вискам, скулам и бровям. – Молодой. – Я продолжила рисовать образ у себя в голове. – С овальным лицом, но угловатой челюстью. Острый нос. – Я слегка сжала место, где кость соединялась с хрящами, потом провела пальцем по спинке. – Как ты его сломал? Этот едва различимый изгиб невооруженным взглядом, наверное, и не заметишь, но тактильно я его почувствовала. – Упал. Он врал. Я услышала это в его голосе. – Да, моя мама тоже часто падает. Его явно ударили, однако парень решил не говорить об этом. Значит, он либо по-прежнему злился, либо… стыдился. Я двинулась дальше и очертила пальцами ровные брови, провела по прохладным ушам, густым волосам, спадавшим на лоб почти до глаз. Волосы у него, скорее всего, темные, потому что у людей вроде меня они более тонкие. Опустив руки к подбородку, я с колотящимся сердцем принялась изучать линию губ. Горячее дыхание парня овеяло мои пальцы, и по всему моему телу разлилось тепло. Он тоже смотрел на мое лицо? В глаза? О чем он думал?