К нашей встрече два дня спустя я успел нанять четырех лошадей – двух верховых и двух вьючных. На то, чтобы подготовить оборудование, которое понадобится мне для работы с захоронениями массакватов – щупы, лопаты, кирки, метелочки и ящики из прочного дерева с ямкой обивкой внутри, куда можно будет складывать найденные на месте берестяные грамоты – ушел почти целый день. Вот этот багаж плюс провизия, полевое снаряжение, оружие и экземпляр «О человеке» Поупа составили поклажу двух лошадей. Мы выехали из Данстебла на восходе солнца, ясным погожим днем – такие для новоанглийской весны вообще-то редкость. Я показал Варнуму мои карты и отсчеты по компасу, и он сказал, что для последнего броска к месту захоронения нам отлично сгодится самая северная из лесорубных стоянок, так что мы сможем большую часть маршрута держаться хорошо проторенных троп. Вступив в великие новоанглийские леса, я испытал чуть ли не религиозный трепет, с каким не сталкивался больше ни в одних джунглях, вельде или тундре этой планеты. Кругом царило задумчивое безмолвие. Свет, проходя сквозь кроны сосен и тсуг, становился зеленым, так что даже самый воздух, которым дышишь, тут обретал оттенок обступавшей нас со всех сторон растительности. Лошади ступали почти бесшумно по толстому ковру рыжей хвои, копившемуся тут столетиями. Стоило закричать птице, и в тишине раскатывалось громоподобное эхо – впору почувствовать себя богохульником, забредшим в темный и величавый храм. Мелкие городки и селения этих краев мой трепет тоже, судя по всему, разделяли и лепились вдоль прибрежных соленых болот, предпочитая знакомые опасности угрюмой северной Атлантики, тайнам этих чащоб. И названия у них были сплошь окоченевшие и непоколебимые, под стать холодному упорству первых поселенцев – День Субботний, Ледяное Озеро, Ветряное Русло, Колокольная Отмель. Варнума подобные чувства не беспокоили. Он ехал впереди меня, втянув голову в огромный шерстяной шарф, погрузившись в мысли о летящих сроках, досковых футах и расстояниях от Пенаубскета до лесопилки в Данстебле. К незыблемо дурному предчувствию, владевшему мной с момента выезда из города, он тоже остался совершенно неуязвим. Мои же мысли упорно возвращались к картине безжизненно кружащихся в черной воде зверюшек… и к голубому сиянию, так похожему на блуждающие огоньки, но страшащему лесорубов больше, чем весенний разлив Пенаубскета. Я старался сосредоточиться на предстоящей работе – найти место, раскопать, обнаружить захоронения, идентифицировать, скопировать массакватские пиктограммы… но здесь, в этом зеленом свете и тишине, эмоции обретали какую-то неодолимую силу. Утром третьего дня, после ночевки в самом северном из лагерей, мы прибыли к месту назначения. Читатель наверняка подивится той легкости, с которой мы обнаружили племенную территорию масскватов. Дело в том, что вдобавок к компасным данным и картам у меня был в запасе еще один фактор – та почти абсолютная стерильность, которую обретает земля, много лет используемая для стойбища. Постоянное вытаптывание, огни очагов и кузниц, слив щелочных растворов, после примитивного дубления кож – все это настолько высолаживает и истощает почву, что выжить на ней после этого в состоянии только самые выносливые из растений. Я узнал место тотчас же, как только мы выломились из соснового подлеска на круглую поляну акров пятнадцати в диаметре. Хозяйственных ям тут не наблюдалось – все отбросы давно размели летние ураганы и растащили лесные звери. Сохранились, однако, ряды темных впадин в земле, куда когда-то были воткнуты сваи массакватских жилищ. Кроме них земля локация не несла никаких признаков человеческого пребывания. Если тут и удастся что-то найти, так разве только поломанный наконечник стрелы или осколок керамики, или еще какой-нибудь артефакт племенного быта. Берестяные свитки с пиктограммами будут явно не здесь, а в захоронениях – распределенные между могилами вождей и главных воинов. В отличие от многих соседей, оставлявших трупы на деревянном помосте или просто в развилке дерева, тлеть естественным путем, племя Паукватога сжигало своих мертвых и хоронило пепел. Мы поставили лагерь в центре поляны, расположив две одиночных палатки ярдах в двадцати друг от друга по обе стороны от кострища. Мне не терпелось найти кладбище, а Варнуму – прокатиться по окрестным лесам, посмотреть сосны и заодно выяснить, что там так напугало его ребят. В итоге мы договорились встретиться в лагере перед закатом. За этот длинный день я успел произвести поверхностные предварительные раскопки на кладбище, которое благополучно нашел в миле к северо-западу от становища – а вскоре обнаружил и первые пиктограммы в могиле, судя по всему, одного из главных воинов племени. Примитивные схематичные фигурки могли бы выйти из-под руки ребенка, так они были просты. Тщательно выведенные ягодным соком на берестяных листах, они идеально сохранились в толще щелочного пепла, на целые века защитившего их от грибков и бактерий. Однако пока разум мой ликовал от находки, чувства корчились от того же скверного предчувствия, что владело мной с самого выхода из Данстебла. Возможно, дело было в общей бесприютности этого места, а возможно, в торжественности момента – и не такое почувствуешь, ступая по следам давно исчезнувшего народа. Какова бы ни была причина, я испытал огромное облегчение, застав в лагере ожидавшего меня Варнума. Он успел разжечь костер, хотя до заката было еще далеко, и как раз совал в огонь новое сухое полено. – Ну, как, нашли ваши индейские комиксы? – поинтересовался он, поднимая на меня глаза. – Да, источники захоронены вместе с останками, как я и предполагал. Я сегодня только сливки снял, но пиктограммы, кажется, сохранились просто поразительно хорошо. Правда, вот что интересно – я не нашел могилы Паукватога, хотя она должна очень явственно выделяться на общем фоне. На ней по крайней мере, должен стоять каменный каирн. Варнум глядел в огонь с совершенно отсутствующим выражением – ему явно было неинтересно. – Возможно, старого факира забрали прямиком на индейские небеса. Он же у них был знахарь или что-то вроде того? – Ну, возможно, я просто проглядел могилу. Но она и вправду должна быть большая и легко различимая, с огромным количеством предметов – так всегда хоронили шаманов. Я налил себе чашку кофе. – А ваш день как прошел? Нашли что-нибудь… вообще что-нибудь? Варнум коротко хохотнул. – Ничего ровным счетом. Эти старухи, гордо именующие себя дровосеками, напугались блуждающих огоньков, как я и говорил. Никаких следов, ничего необычного на мили и мили вокруг. Движущиеся голубые огни – это ж надо! – А как же звери в пруду? – вставил я. – А черт их знает, как! Вдруг у них припадок какой случился, вот они и попрыгали в воду! Это могло быть что угодно. От него несло абсолютной уверенностью в себе, но меня от предчувствия, уже прочно поселившегося в мозгу, она избавить все равно не могла. Полная тьма окутала лес, и мы поскорее закончили ужин. Варнум встал в круге отбрасываемого костром свете, с хрустом потянулся и поскреб небритую челюсть. – Завтра снова идете копать? – спросил он. – Да, попробую найти-таки могилу Паукватога. А вы? – Поеду миль на восемь к северо-западу. Там сосновая роща, отсюда выглядит на редкость завлекательно. Он почесал бок и, ни слова больше не говоря, залез к себе в палатку и задернул полог. Когда накатил ночной холод, я сгреб жар в костре и ушел к себе, забрав с собой несколько берестяных свитков. Еще где-то час я сидел при свете керосиновой лампы, расшифровывая те, что показались мне полегче для понимания. Они оказались довольно фрагментарны, но говорили все о последних днях племени, во время эпидемии оспы, которую индейцы сочли проклятием, павшим на них из-за сожительства жены Паукватога с белым колонистом. В одной из грамот говорилось о том, что при первых же оспинах у нее на теле женщину самым жестоким образом убили, а труп в буквальном смысле швырнули собакам. Увы, такая ужасная жертва не оградила племя от беды: все последующие свитки изобиловали изображениями расчлененных тел – так массакваты обозначали умерших от болезни. Живые не успевали проводить по умершим обряды и умирали прямо рядом с погребальными кострами. Обнаружив, что уже дремлю над своими берестами, я задул лампу, улегся и моментально провалился в сон. Однако вскоре после полуночи я проснулся – оттого, что Варнум бесцеремонно тряс меня за плечо. В свете его фонарика на батарейке поблескивало дуло ружья. – Вставайте, – скомандовал он. – Снаружи что-то неладное творится. Я натянул брюки и схватил собственное ружье. Во тьме жарко мерцали угли костра. – К северо-востоку от нас, – тихо сказал Варнум. – Животные. Я навострил уши, стараясь расслышать что-нибудь сквозь рев Пенаубскета, который ночью стал еще громче. Когда я засыпал, единственными звуками были мерный стрекот цикад и жутковатые стенания козодоя… Я и до сих пор слышал только их да реку. Поглядев на Варнума, я пожал плечами. – Погодите, пока сменится ветер, – бросил он. Ветер, до сих пор дувший в спину, с душераздирающей неторопливостью обогнул нас и теперь обдавал холодом лица. Мы стояли, вперив взгляд в черноту леса. Сменив направление, ветер принес намек на звук – на самой границе слышимости. Постепенно он вырос в многоголосый тонкий щебет. В ужасе я понял, что это хор звериных голосов. – Движется сюда, – процедил Варнум и снял ружье с предохранителя. – Что-то их гонит? – спросил я. – Понятия не имею. Никогда такого не слышал. Пока он говорил, щебет успел превратиться в неслаженный хор, состоящий из отдельных панически воющих голосов. За ним пришел треск ломящихся сквозь подлесок тел. Мы упали на колено возле палаток, взяли ружья на изготовку… – и волна маленьких темных теней хлынула на озаренную лампой полянку и покатилась по земле, наполнив ночь стрекотом и писком. Кто-то из зверей побольше, не рассчитав, промчался прямо через кострище, взметнув фонтаны искр и озарив стоящие рядом сосны. Белки вверху промахивались мимо ветвей и падали в круг света, а потом, растерянные и перепуганные, одним прыжком снова исчезали во тьме. Обе наши палатки не выдержали этого нашествия; оборудование разбросало по всему лагерю и по окрестным кустам. Внезапно взрослый олень ворвался на становище и слепо ринулся на нас, грозно опустив корону рогов. Мы выпалили одновременно, пули вошли в бока, подняв облачка мелкого лесного мусора; олень взвился в воздух и замертво рухнул наземь. Вся эта звериная орда безошибочно направлялась к Пенаубскету, словно подгоняемая невидимым пастухом. Позади мы слышали череду всплесков – авангард уже достиг крутого берега и теперь скидывался в воду. Звук при этом и не думал утихать – жуткий хоровой стон, рожденный невыносимым ужасом. А потом нашествие кончилось, так же быстро, как началось. Ночь снова была тиха. Шумела река, трещали цикады, где-то плюхал одинокий водоворот. Ни слова не говоря, мы прождали четверть часа – все так же стоя на одном колене, ружья сняты с предохранителей, фонари горят – не отрывая взгляда от черной стены деревьев. Воздух был холоден, но Варнум все равно вытер заливавший глаза пот. – Вы что-то увидели? – спросил я. – Я… не знаю. Он неуверенно поднялся и принялся разжигать костер. – На мгновение мне показалось, что я вижу… что-то голубое… вроде как свет сквозь деревья. Но он был такой слабый, что я не уверен… – Что могло быть источником такого света? – озадаченно спросил я. – Никакого огня в лесу не было, и никаких звуков тоже – только крики животных. И все равно они бежали, будто спасали свою жизнь… В отсвете костра лицо Варнума выглядело совершенно изможденным. – Вы правда думаете что я похож на Престера? – выдавил он. – Ну… да. Я бы сказал, сходство просто поразительное. А почему вы спрашиваете? Было что-то жуткое в таком вопросе… и в таких обстоятельствах. – Так, просто подумалось… – Он рассмеялся, но звук вышел сухой и трескучий; в нем звучал не юмор, а страх. Остаток ночи мы просидели у огня, подремывая опершись на ружья, но так и не решившись заснуть совсем. Первый нездоровый отсвет зари сквозь поднимавшиеся с болот туманы стал самым отрадным зрелищем на свете. С наступлением дня мы заново поставили палатки и рискнули-таки несколько часов отдохнуть. К девяти утра толстобокое солнце разогнало ночную стужу. Когда я затягивал подпругу на грузовой лошади, готовясь к короткому броску на кладбище, ко мне подошел Варнум. – Скажите, сколько вы еще намерены здесь оставаться? Вся его надменность, так досаждавшая мне в прошлом, куда-то подевалась. Более того, вопрос прозвучал даже умоляюще. – После этой ночи не могу вам точно сказать, – ответил я. – На самом деле я думал остаться, как минимум, на неделю, но теперь никак не могу отделаться от ощущения, что с этим лесом что-то капитально не так. О поведении этих зверей нужно известить власти. – Но сколько конкретно? – настаивал он. – Если я не найду могилу Паукватога сегодня, мы уедем самое позднее через три дня. – Тогда по рукам! – сказал Варнум. Вместе с надменностью успело исчезнуть и его стремление изучить местные лесные ресурсы. Мы поехали на кладбище. Каждый был погружен в собственные мысли. Варнума совершенно выбил из колеи ночной набег лесного зверья, закончившийся в Пенаубскете. Что до меня, то, признаюсь, я был весьма озадачен и даже обеспокоен. Насколько я знал, ничто в мире природы не могло вызвать у животных такого рода реакцию – кроме, разве что, лесного пожара. Но никакого огня в заросшем грибами, пропитанном сыростью подлеске в ту ночь решительно не наблюдалось, кроме бледных свечений над примыкающими к реке болотами – довольно зловещих, но совершенно безвредных. Болезнетворные микроорганизмы, конечно, могут вызывать подобное безумие, но я не знал ни одного, способного воздействовать на такое количество разных видов одновременно. Будь я зоологом, возможность пронаблюдать новый интереснейший феномен в поведении лесных жителей меня бы наверняка воодушевила. Но как археологу и эпиграфисту, лишь случайно соприкасающемуся с животным царством – да и то разве что в народных преданиях, – мне оставалось только развести руками. Тот второй день мы оба провели, работая на кладбище. Я отказался от первоначального плана собрать как можно больше второстепенных свитков и сосредоточился целиком на поисках захоронения Паукватога. Варнум и я снова и снова вбивали железные щупы в кремнистую почву, локализуя индивидуальные могилы по мягкости содержимого на контрасте с плотной землей вокруг. Пока мы обследовали место, я заметил, что руки у Варнума дрожат. Он часто сглатывал, и хотя день выдался не из жарких, лицо и шея у него были постоянно мокрые. Его словно накрыло какой-то темной тенью. Только во второй половине дня наши пробы показали участок мягкой почвы. Судя по размерам, это могла быть только могила какого-то важного члена племени. Пока мы прокапывались сквозь слои сосновой хвои и сухой бесплодной земли, я все больше укреплялся во мнении, что мы нашли то, что искали. Дальше пошли снизки вампума и раковин-каури, которыми дух должен был оплатить свой переход в мир иной. За ними – почерневшая от огня кухонная утварь, превосходное оружие и останки того, что три сотни лет назад было богатыми ритуальными облачениями. Но важнее всего, разумеется, были бы берестяные свитки с хроникой жизни великого шамана, его подвигов, происхождения и смерти. Мы углублялись в могилу. Напряжение Варнума росло с каждым футом – и уже частично передалось и мне. Он не говорил ни слова, но тревога читалась по его дерганым движениям и по сосредоточенному выражению лица. Я на своем веку раскопал немало могил, но сейчас странным образом разделял его эмоции. Странный беспричинный страх растекался над индейским кладбищем. Наконец, мы достигли слоя пепла, в котором обычно обнаруживают свитки. Тело или оставшиеся от него кости находятся прямо под ним. Очень осторожно, с помощью кисти и старого крючка для омаров, я высвободил свитки из защищавшей их корки пепла и один за другим передал их стоявшему на коленях на краю раскопа Варнуму. Один он тут же уронил и извинился за свою неуклюжесть, сказав, что он, честно сказать, сам не свой. Признаться, и я, стоя над местом последнего упокоения величайшего из племенных колдунов северо-востока, не мог похвастаться абсолютным самообладанием. Очистив свитки и упаковав их в ящик с мягкими гнездами, я подошел к Варнуму, сидевшему неподалеку в каком-то тупом оцепенении. – Ну что, посмотрим? Он отрывисто кивнул и встал с заметной неохотой. Мы спустились в раскоп и кирками вгрызлись в затвердевший пепел, способный, по поверью массакватов, сохранить тело для вечности, ибо всякий нанесенный останкам вред отзовется и духу в мире ином. Мы прошли где-то с пол-ярда серого пепла, когда кирка Варнума звонко грохнула о гранитное ложе. – О, боже! – прошептал он себе под нос. – Вот и дно. Я продолжил копать в своем углу участка, пытаясь найти хоть какие-то фрагменты останков – увы, в могиле не было ни единого кусочка кости. – Ничего, – тихо сказал я. Мы уставились друг на друга. Слой пепла был не нарушен, погребальные дары пребывали в полном порядке, захоронение явно триста лет никто не тревожил – и, тем не менее, никакого тела.