К моему изумлению, он узнал имя величайшего колдуна массакватов, темного Мерлина всех новоанглийских племен. Моя растерянность от него не укрылась. – Ах, да. Наша семья имела определенные… контакты с Паукватогом, когда впервые высадилась на этом берегу. Он загадочно улыбнулся и намекнул на кое-какие дневники, которые унаследовал вместе с отцовской усадьбой. О природе этих… контактов и об их ужасных последствиях мне суждено было узнать лишь позднее. А тем временем мы вкатили на крытый мост через реку Пенаубскет, на дальнем берегу которой и лежал Данстебл – его огни слабо мерцали сквозь сгущавшиеся сумерки. – Надо полагать, что раз так, вы двинете на север, в леса, – изрек Варнум. – Нелегко вам придется, если станете искать себе спутника. Я сказал, что могу хорошо заплатить, а работа будет не особенно трудная – так, помахать немного лопатой. – Три фактора работают против вас, – сообщил он мне. – Первый: землю уже потихоньку размораживает, и фермеры скоро начнут сев. Второй: на прошлой неделе на Пенаубскете и Кеннебаго вскрылся лед, так что через несколько дней лесопилка заработает на полную мощность. Он щелкнул поводьями, когда мы съехали с моста на главную улицу. – И третий: никто не пойдет в лес севернее, чем лагеря лесорубов – с тех пор, как по реке поплыли звери. Он ткнул пальцем в пруд возле небольшой плотины, совсем рядом с лесопилкой. Маслянисто-черная вода кипела и завивалась бесконечными водоворотами. – Этот пруд уже раза два или три с начала оттепели был полон дохлых зверей. Приплывают по течению откуда-то выше последнего лесоповала. Белки, лисы, даже пара оленей была. Никогда ничего подобного не видел. Я поинтересовался, как они все умерли. – Насколько мы поняли, утонули. Как будто что-то затащило их в реку. Когда в предгорьях тает снег, река становится очень злой – сами увидите ее через недельку во всей красе. С тех пор никто дальше лагерей не ходил. Суеверные крестьяне, что с них возьмешь. Он криво усмехнулся. – А мои люди, ходившие дальше лагерей штабелировать спиленный лес, даже говорили, что видели какой-то свет по ночам в самой чаще, ближе к болотам. Мне так и не удалось их убедить, что это были обычные блуждающие огоньки. Ага, популярное название ignis fatuus – свечения, плавающего ночью над трясинами; причиной его является медленное окисление продуктов распада растительной массы. – Но они же должны были навидаться такого в этих краях, – возразил я. – Дело-то самое обычное. Болот здесь достаточно, я из поезда видел, пока ехал. Варнум фыркнул. – Они все говорят, это было что-то совсем другое. Свет горел постоянно, не мигал и перемещался с болота в лес. Теперь никто не хочет идти в лагеря – ленивые ослы! Глаз да глаз за ними нужен, все время! Мы встали перед одноименным городу трактиром – он выглядел так, будто последний раз его ремонтировали еще в колониальные времена. – Вот с чем вам предстоит столкнуться, мистер Грааль-из-Музея. Варнум выкинул мой багаж прямо на грязный тротуар. – Ежели вы проделали весь этот путь, только чтобы выкопать какого-то трехсотлетнего индейца, будьте готовы к мелким проблемам вроде этой. А ежели спросите меня, так все вы, гробокопатели, малость ку-ку. Он захохотал и хлестнул упряжку. Та растворилась в упрямой мороси, окатив меня напоследок жидкой грязью из-под колес. Промерзший и чумазый, я собрал свои вещи и вошел в трактир. Варнум оказался совершенно прав, предсказывая, что проводника будет найти трудновато. На следующее утро, после беспокойной ночи на ветхом ложе под балдахином, я начал наводить справки. В лавке («Продовольствие и промышленные товары») меня встретили с молчаливостью и настороженностью, достойной горцев Новой Англии. Фермеры и рабочие сначала смолкли, когда я вошел, потом слегка остолбенели от моего акцента. Когда я рассказал им, чего мне надо, они беспокойно заерзали. Я пообещал хорошее недельное жалованье и насладился разыгравшейся на некоторых лицах битвой между естественной жадностью и неким необъяснимым ужасом. Все, однако же, отказались, бормоча неуклюжие оправдания и приговаривая: – Ну, уж на лесопилке-то вы точно кого-нибудь найдете. Пруд уже был полон связанными в плоты бревнами, которые привели по течению сплавщики. Визг гигантской пилы где-то в чреве фабрики дрожал в сыром утреннем воздухе. В конторе меня проинформировали, что лесопилка с сегодняшнего дня вводит ночную смену, так что на целую неделю никого из рабочих не отпустят. Более того, бригадир усомнился, что я вообще найду хоть кого-нибудь в городе, потому что слухи о мертвых животных и огнях в лесу преисполнили местных лютым страхом, и никто из них дальше лесозаготовок на обеих реках ни за какие коврижки не пойдет. Когда я вышел из конторы, на берегу небольшого канальца, соединявшего фабричный пруд с громадными темными резервуарами под кирпичным зданием, где ток воды вращал подземные колеса, оживлявшие пилу, как раз собралась небольшая толпа. Запруда из деревянных поплавков, скованных вместе тяжелой цепью, перекрывала устье канала, чтобы в колеса не попадал никакой мусор. Об эту границу билось множество тушек всякого мелкого зверья. Я вклинился между праздно судачащими рабочими, чтобы поближе разглядеть улов. Там были обычные серые белки, бурундуки и несколько крупных зайцев – сплошь лесной люд, который обычно воды избегает. Ближайшая ко мне белка не имела никаких признаков болезни или насильственной смерти: она со всей очевидностью утонула, так как грудная полость у нее была полна воды. Варнум, помнится, как раз и толковал о подобных случаях в последние несколько недель. На мгновение я почувствовал странную жуть. Неужто вся эта живность сама утопилась, вроде тех леммингов, которые у меня на глазах буквально запрудили Тронхейм-фьорд в Норвегии в прошлом году? Или что-то загнало их в воду – что-то настолько невыносимое для их примитивного звериного ума, что они предпочли его присутствию ненавистную для них реку? В трактир я вернулся, донельзя озадаченный и полным прудом зверюшек на лесопилке, и, тем более, необъяснимым страхом горожан при одной только мысли отправиться на север дальше лесоповалов вверх по течению. Нет, если прижмет, так я и один пойду: прошлой осенью я отчетливо разглядел с воздуха остатки основного массакватского поселения – ничем другим оно быть просто не могло. Правда, локация эта находилась в тридцати пяти милях к северу от Данстебла через незнакомый лес, так что переход будет не из легких. Не успел я всерьез опечалиться, как явился слуга с письмом от мистера Варнума: последний был бы счастлив пригласить меня сегодня к ужину. Любая компания лучше, чем пустой, вымерший город после наступления темноты, так что я с готовностью отправился с парнем все в том же фургоне в особняк Варнума, гадая по пути, в чем причина подобного гостеприимства со стороны человека, который был не очень-то рад моему приезду в город – раз уж произвести на меня впечатление масштабами своей власти ему все равно не удалось. Хозяин вышел встречать меня на порог своего сильно напоминавшего шотландский пасторский дом жилища. Проводив меня в гостиную, он понимающе улыбнулся. – Слыхал, вам не слишком повезло сегодня в лавке и на лесопилке. – Нет, – ответствовал я. – Все оказались слишком заняты. А, может, просто испугались идти в лес за лагеря. – Трусливая, суеверная деревенщина в большинстве своем! С тех пор как на лесопилку поплыли эти дохлые зверюшки, ведут себя, как старые бабы. Варнум выразил свое отношение к теме презрительным взмахом руки и щедро плеснул мне «старого доброго колониального алкоголя», метко прозванного «Песий нос» – добавил в стакан теплого эля хорошую стопку джина. Вкус вышел жуткий, но я все равно проглотил это пойло, хотя бы из уважения к подобной попытке гостеприимства. – Кстати, вы сегодня-то у пруда были? – поинтересовался он. – Да, – сказал я, – и там снова полно зверья. Из тех, кто обычно близко к воде не подходит. Выглядит странно и даже немного зловеще. – Сдается мне, мистер Грааль-из-Музея, – молвил Варнум с насмешливым удивлением, – что вы начинаете колебаться насчет этой вашей экспедиции в поисках индейского колдуна? Только не говорите мне, что парочка утонувших бурундуков испугала человека науки! – Мой дорогой Варнум, – сказал я, немало уязвленный, – позвольте вас заверить, что мне случалось видать вещи и куда более зловещие, чем белки в пруду. В чем бы ни было дело, жернова науки перемелют и это зерно, уж будьте спокойны. Варнум фыркнул и пригласил меня проследовать в столовую, где его антикварная экономка уже накрыла ужин. В меню был… вареный новоанглийский ужин, по-другому и не назовешь, еще более пресный, чем та безвкусная стряпня, которую поглощает Британия. Сражаясь с ним, я отпустил парочку комментариев относительно галереи портретов – по большей части в стиле американского примитивизма, – покрывавших стены комнаты. Варнум являл более чем поразительное сходство с первым из них, хотя ряд фамильных черт фигурировал и на всех остальных: маленькие глазки с тяжелыми веками, бессодержательный лоб, крупный нос и на удивление узенький и тонкогубый рот в тяжелых и чувственных челюстях. – А, вы заметили сходство между стариной Престером и мной! – молвил Варнум, даже прервав ради этого процесс хищнического пожирания дымящейся пищи. – Настоящий повеса! Для представителя старой гвардии он, можно сказать, натурально прожигал жизнь. Вам бы стоило прочесть его дневники. Я их, ей-богу, покажу после ужина! Он смахнул с пиджака кусочек капусты. – Мне говорили, что я прямо-таки реинкарнация старины Престера. Но дальше внешнего сходства дело не пошло: у меня на баб времени нет. Слишком много всяких дел: лесопилка, городской совет, а теперь еще с этой лесной историей разбираться! Меня, признаться, удивил такой недостаток интереса к женскому полу – я и сам, впрочем, ни с кем не имел отношений… после той хорошенькой, но вздорной ботанички еще в Гарварде, которая, спору нет, была совершенно очаровательна… пока ее квартирка, битком набитая плотоядными растениями, не вымотала мне все нервы. Варнумова же холодность, решил я, была просто еще одним симптомом всепоглощающей амбициозности, каковой и объяснялись все его надменные замашки. Мы восстали из останков трапезы и вернулись в гостиную, дабы насладиться сигарами и дневником почтенного Престера Варнума. Хозяин извинился и вышел, чтобы принести его, переадресовав меня перед отбытием к бару с напитками. Я послушно обследовал унылую шеренгу американской «огненной воды», совершенно не годящейся для цивилизованной глотки. Боевой дух у меня, разумеется, упал, но тут я обнаружил в дальнем углу початую фляжку куантро. Сахар на горлышке за годы неупотребления успел превратиться в нерушимую печать – Варнум со всей очевидностью был не любитель чудесного напитка. Я сумел, наконец, скрутить крышку и нацедить себе в стакан на палец, когда он вернулся с несколькими переплетенными в телячью кожу «октаво». Перво-наперво он вознамерился ознакомить меня с амурными похождениями своего славного предка. Никакого особого интереса они не представляли – обычное эгоманиакальное блеянье безо всякой литературной или исторической ценности. Куда любопытнее мне показалась история исчезновения племени массакват – первопричиной которого и явился наш достойный Престер Варнум собственной персоной. Его мелкий и тесный почерк хладнокровно живописал трагедию целого народа. Весною 1657 года Престер Варнум в сопровождении проводника-мохеганина по имени Мамтунк пошел от деревеньки Данстебл на север вдоль берега Пенаубскета. Целью его был поиск пригодных для лесопильного предприятия сосен. По дороге они наткнулись на женщину из племени массакват. Отбросив ради насилия весь свой непримиримый кальвинизм, Престер сполна ею насладился; на предупреждения Мамтунка, что Данстеблу из-за этого могут грозить неприятности со стороны массакватов, он никакого внимания не обратил. Женщина потом от них сбежала и с позором возвратилась к своему племени. Вскоре после этого Престера свалила в лесу лихорадка; верный мохеганин дотащил его обратно в Данстебл на волокуше. Когда они прибыли, городок был охвачен второй со времени его основания девять лет назад вспышкой морового поветрия. Хуже того, дружественный дикарь сообщил жителям, что колонист изнасиловал жену Паукватога, шамана массакватов, и теперь племя готовится к войне. В то черное лето Данстебл только тем и занимался, что хоронил мертвых и готовился к атаке индейцев. Оспа унесла больше трети поселенцев, включая и самого Мамтунка. Престер Варнум, однако, выздоровел и был уже на ногах, когда стало известно, что все массакваты до одного вымерли от неизвестной белой заразы, принесенной в племя женой Паукватога. Кроме этой новости вестник доставил еще и слух о проклятии, которое наложил на насильника шаман: он предрек, что род, произведший на свет эту презренную тварь, прервется самым ужасным образом и в точности так, как вымерли массакваты. Престер, разумеется, заявил, что все это предрассудки, и действительно умер мирно, во сне, на семьдесят третьем году жизни, оставив немалое потомство. О, его было кому оплакивать, что в Данстебле, что в близлежащих индейских становищах! Я закрыл тетрадь и медленно выдохнул. Рассказ о бессмысленной гибели массакватов меня изрядно расстроил. Вспышка спички, от которой хозяин прикурил свою потухшую сигару, а потом гостеприимно протянул мне, вернула меня в мир живых. Варнум многозначительно откашлялся. Пока я блуждал в воспоминаниях его пращура, потомку не терпелось поделиться какой-то идеей. – Вы, должно быть, весь вечер гадаете, с чего это я вас пригласил, – начал он. – Это… этот феномен, как вы его называете, начинает мне досаждать. За лагерями, между Пенаубскетом и болотами, есть места с превосходными соснами, и я хочу этот лес за любую цену. – Это если вы сумеете загнать туда своих рабочих, – заметил я. – Сдается мне, кишка у них тонковата. Варнум сделал хороший глоток бурбона. – Вот именно! Пока у этих зверюшек, что плывут вниз по реке, нет никакого объяснения, мои ребята будут нервные, как бык в сезон мошки, и в лес их действительно не загонишь. Мы знаем, что животные утонули. Ветеринар обследовал несколько трупов: это определенно не болезнь; шкура у всех цела; шерсть без подпалин, значит, пожара не было – одна только вода в легких. Вопрос в том, какого дьявола они все попрыгали в Пенаубскет? – Возможно, их туда загнали, – предположил я. – Кто? – Всадник без головы? – Я отхлебнул куантро. Варнуму оттенок юмора в моем голосе оказался недоступен. – Ну, слушайте, вы-то сами ведь не суеверны, правда? – Это была шутка, – заверил я его. – А! Короче, какова бы ни была причина, я не позволю, чтобы моих ребят беспокоили какие-то там блуждающие огоньки и мокрые белки. Я пойду туда вместе с вами! Вы когда отправляетесь? Я так и вскипел от этой манеры констатировать, что у меня, дескать появилась компания, но виду постарался не подать. Еще не хватало, чтобы мои эмоции отражались на лице! По крайней мере, это все равно лучше, чем лезть в леса в одиночку. – Планирую выходить послезавтра, – сказал я довольно холодно. – А завтра пойду найму лошадей на конюшне. – Вот и ладненько, увидимся послезавтра, – заявил Варнум, подымаясь из-за стола. Судя по всему, прием был окончен – хотя не пробило еще и десяти. Никакого обмена любезностями на крыльце не последовало – хозяин буркнул: «Спокойной ночи!», – и этим ограничился. Будто лакея отпускал, ей-богу. Едучи в фургоне обратно в трактир, я продолжал кипеть. Надо же, какие все-таки скверные у него манеры! Ради проводника к месту раскопок мне придется терпеть его компанию, и самой приятной из моих экспедиций эти две недели явно не станут. В качестве утешения я погладил маленькую куантро, которую под шумок сунул в карман пальто. «Зачем переводить добро на такую лишенную вкуса дубину!» – подумал я и расхохотался. Первые лягушки дружно ответили мне с болот, где над зимними рогозами висел, словно пророчество, бледный голубоватый блуждающий огонек. * * *