Кощунственные слова раскатились воющим смехом, и эхо умерло где-то в стерильной тишине бесконечных коридоров… Первым осознанным ощущением стала гложущая боль, впившаяся, кажется, в каждый дюйм моего тела, пожирающая мою плоть, как какое-то ненасытное, острозубое чудовище. Из последних сил я открыл глаза. Веки были странно распухшие; сквозь узенькие щелочки видно было крайне смутно. Кругом царила белизна – я различил беленый потолок и высокие бесцветные стены. Справа через окно струился бледный лунный свет. Я заморгал и попробовал сфокусировать взгляд на размытом прямоугольнике окна. И тогда бритвенно-острый ужас полоснул мой разум. Луна, лившая свое мертвенное сияние в эту голую комнату, оказалась в равномерную полоску – окно закрывала стальная решетка! Хриплый вопль прорвался сквозь мои онемевшие толстые губы. Нет! Это не могут быть мои ноги – эти жуткие костлявые ходули на кровати, покрытые иссушенной, вспухшей кожей, испещренные гноящимися коричневыми язвами! В ужасе я рванул покрывавшую меня ночную сорочку, и мне тут же стало невыносимо дурно. Белесую плоть словно кто-то освежевал, она вся сочилась сукровицей, как если бы ею пировали мириады червей. Отвратительная, тошнотворная вонь ударила мне в нос. Завывая, я вскочил и кинулся к забранному решеткой тюремному окну. Наверное, я умолял; скорее всего, плакал. А потом в оконном стекле, превращенном в зеркало внешней тьмой, я увидал омытый лунными лучами кошмар лица. Таращившаяся на меня из оконной рамы тварь уже не слишком походила на человека. Огромный белый лоб разнесло сверх всяких нормальных пропорций; толстую глыбу носа прорезали две дыры ноздрей – все вместе походило на львиную морду, под которой разверзалась гнилая дыра, бывшая, видимо, ртом. Утонувшие в двух сине-черных ямах булавочные головки безумного пламени злобно сверкали. Бровей не было вовсе, а взмокшие от пота редкие пряди волос, усеивавшие воспаленный скальп, создавали впечатление какой-то чудовищной медузы, восставшей из чрева моря. И пока я смотрел, эти бесформенные губы медленно сложились в злобную ухмылку, и я понял, что ужас в окне, торжествующий свою безумную победу, был лицом Клода Эшера! Я захлебнулся криком. Осознание хлынуло в меня густой, удушающей волной. Так вот какую кощунственную цель преследовали ритуалы, которым я стал свидетелем в восточном крыле Иннисвичского Приората! Так вот зачем моему брату понадобилось тело Грации Тейн… и власть ее изумительной красоты над миром была тут лишь вторичной выгодой! О да, Клоду Эшеру было нужно новое тело. Ибо плоть, в которой его дух обитал с самого рождения, была поражена недугом и медлила всего в одном шаге от могилы. Здоровое, молодое тело жены и вправду было его единственной надеждой на жизнь – и он готов был обменять его на эту гору гнилого мяса, которую я лицезрел теперь в зеркале ночного окна. И когда я не дал ему завладеть телом Грации, он в отместку завладел моим! Слепо ринувшись к обитой сталью двери, я колотил в нее, пока омерзительная каша этих разлагающихся рук не стала брызгать кровью. Я чувствовал шевеление губ и слышал, как чужой голос вопит из изъеденного болезнью горла. Слова уносились в ночное безмолвие приюта безумных. – Мой брат! Клод! Найдите Клода! Он украл мое тело! Он победил! Он на свободе! Вы должны его найти! Он уничтожит Грацию… Он заберет ее, как забрал меня… Прошу вас! Выпустите меня отсюда! Я должен его остановить! Пожалуйста! Они пришли. Они были одеты в белые халаты. Они качали головами и говорили тихими, успокаивающими голосами. Они улыбались добрыми, мудрыми улыбками, которые говорили: бедняга совершенно спятил, пожалейте его. Они привязали меня к кровати и отошли в сторонку, пошептаться между собой. Вскоре тот, что с седыми волосами, вернулся, держа в руке шприц для подкожных инъекций. Игла легко вошла в сгиб локтя. Седовласый заговорил ласковым, тихим голосом: – Успокойтесь, Клод. Вы слишком серьезно все воспринимаете. Все хорошо, вы просто больны, дайте нам вам помочь… Он подарил мне еще одну механическую улыбку. – Вы уже месяц ведете себя как настоящий плохой мальчик. Вот поэтому нам и приходится делать вам уколы. Я вам уже много раз говорил, Клод – постарайтесь вспомнить. Ваш брат, Ричард, уже почти неделю назад уехал из страны… Я тупо покачал головой, язык заерзал в омерзительной на вкус дыре рта. – Грация? – выдавил я. – Где Грация? Седовласый посмотрел в сторону. Размытые белые фигуры остальных врачей запереминались с ноги на ногу и что-то сочувственно забормотали. Успокоительное, наконец, заработало, и голоса превратились в отдаленный глухой рокот, похожий на прибой. Разговаривавший со мной доктор попробовал что-то объяснить все тем же вкрадчивым голосом. Увы, слова уже не достигали моего сознания. Впрочем, все и так было ясно. Тихий, победоносный смех забурлил где-то в белой бездне палаты – куда бы мой брат ни отправился, Грация была вместе с ним. Клод Эшер победил – теперь уже окончательно. Никакого страха во мне не осталось – он умер вместе с надеждой спасти Грацию. Я знаю, что никогда у меня не было ни единого шанса одолеть это инфернальное зло. Клод был – и есть – слишком силен для меня. Слишком силен для всех нас. И в это самое мгновенье его грязный разум продолжает жить. Возможно, он уже уничтожил Грацию, как уничтожил меня. Иногда я думаю о том, скольким еще душам выпадет та же чудовищная участь. Увы, о том знает лишь бог. Зато мы хотя бы можем отдохнуть – для уничтоженных самое страшное уже позади. Ничего больше не осталось нам… – разве только предупредить. Вы прочтете это и усмехнетесь. Назовете дикими бреднями безумца, балансирующего на осыпающемся из-под ног краю могилы. О да, люди станут смеяться. Но это будет нервный, испуганный смех – не очень-то естественный. Потому что в конце концов, сопоставив рассказанное мною с широко известными фактами, они поймут, что я был прав. Клод Эшер продолжит свой путь. Ибо, несмотря на все свое безумие, он, я думаю, сумел воплотить тайную мечту любого из нас – достичь единственного истинного бессмертия. Бессмертия ума, не заключенного в тюрьме одного-единственного тела, но способного переходить в другие и так навеки избежать мук болезней и ужаса могилы. О, какая жестокость, какая ирония заключена в том, что именно такой человек сделал столь великое открытие! Более того, это смертельно опасно – и не только для меня, не только для Грации и для прочих, кто сразился с Клодом и проиграл. Нам уже ничего не грозит. Зато Клод Эшер грозит вам. Возможно, он сейчас рядом – да, рядом с вами; говорит устами возлюбленного, смотрит глазами старого, преданного друга, улыбается своей древней, загадочной улыбкой. Смейтесь, если хотите – смейтесь, но помните: воля Клода Эшера обладает силой, которой нипочем кровь и плоть. Одно за другим он сокрушил все препятствия на своем пути. Даже смерть смиренно склонилась перед ним. И то, чего воля эта не смогла покорить, она уничтожила. Если вы сомневаетесь в том, что такое возможно, вспомните обо мне. Именно эта безбожная воля узурпировала мое чистое, здоровое тело и ввергла меня в темницу этой распухшей, страдающей плоти, все эти двадцать лет заживо гниющей от проказы. Дэвид М. Келлер. Последняя война Томпсон одиноко сидел у себя в библиотеке и читал очень старую книгу, написанную на пергаменте и переплетенную в загорелую кожу китайца, убитого магом в пустыне Гоби. Восточная печень не сумела ни раскрыть тайн прошлого, ни хоть что-нибудь рассказать о будущем. Зато кожа отлично сгодилась – на обложку для книги, которой суждено было спасти человеческий род. Ученый нередко листал этот древний том, тщетно пытаясь разгадать его секреты – до сих самых пор. Сегодня, посреди ночи, он вдруг наткнулся на ключ к тайне. До самого утра он читал, а нарастающий ужас все крепче сжимал его душу в ледяных когтях. Наконец, о, наконец, он смог расшифровать послание, так долго скрывавшееся в старом фолианте! Свеча у него над плечом затрепетала под дыханием надвигающегося рока. Смерть парила на крыльях ужаса. – Мир и все в нем сущее будут уничтожены! – прошептал Томпсон. – Один я понимаю нависшую над нами опасность. Один я в силах спасти человеческий род. Но кто я такой – всего лишь мечтатель. Наука должна помочь мне! Лишь науке под силу победить в последней войне! Той ночью Томпсон читал о Сатурне – далекой, таинственной, грозной планете; о крае высоких гор и бездн, столь глубоких, что упавшему в них камню понадобятся годы, чтобы достичь места последнего своего упокоения. Он читал о пещерах, высеченных в камне миллионами утративших всякую надежду рабов, молившихся лишь о смерти, что может положить конец их страданиям; о тоннелях, озаренных холодным сиянием гигантских светляков, прикованных к колоннам и питающихся грибами вперемешку с фосфором; о городах, населенных древнейшими народами. Книга описывала и этих существ – ни в чем не подобных человеку, но обладающих обликом, вообразить который доступно разве что курильщику опиума; нечистых чудовищ, поклоняющихся богу, которому нет места в этом мире. Бог сей, злой, могучий и страшный во гневе, ужасный разумом, ждал целую вечность, движимый одним лишь желанием – покорить Землю, поработить тела людей, а души их ввергнуть в места вечных мук. Томпсон продолжал читать. В конце он переписал себе одну из страниц; рука его при этом дрожала. Даже выводя непослушные буквы, он гадал, правильно ли расшифровал древний язык. Властью над Сатурном не удовольствуется Великий Ктулху. Прекрасные собою жители Венеры погибли: мужчины – возводя подземные города, а женщины – в лабораториях, за ужасными генетическими экспериментами. Ученые с Меркурия неустанно трудятся, изобретая новые средства разрушения, а армии Марса уже готовятся завоевывать иные миры. Много обличий у Ктулху, но обычно он предстает в виде гигантской жабы с гипнотическими глазами, ядовитыми когтями и разумом, который разуму земному понять не под силу. Малые божества Сатурна все пребывают во власти этого великого бога. В назначенный час он придет на Землю и обратит ее в пустыню. Да устрашится всякий, кто читает эти слова! Он придет с космическими кораблями, механическими армиями, ядами и отвратительными орудиями. И если всего этого окажется недостаточно, он, в конце концов, превратится в прекрасную женщину и соблазном красоты своей поработит и будет мучить все души земные. Свеча замигала. – По крайней мере, – пробормотал Томпсон, – нас предупредили. И люди земли вняли его предупреждению! Организация Объединенных Наций воздвигла огромную экспериментальную лабораторию в Аризонской пустыне. Толстыми стенами вознеслась она – исполинская коническая пирамида – к грозному небу, откуда должны были пасть на землю силы врага. Астрономы несли круглосуточную вахту, высматривая неприятельские корабли. Ученые выискивали в спектре новые элементы сатурнианской природы. Биологи неустанно совершенствовали убийственных тварей и готовили иммунные сыворотки, способные защитить в бактериологической войне. Химики искали взрывчатые вещества, что мощнее атомной бомбы. Строились воздушные корабли на ракетной тяге. Однако главное открытие сделал Дженкинс – и сделал его на основе идеи Томпсона. Оно было так ново по форме, так тонко по действию и так могущественно, что эти двое надеялись: если все остальное окажется бессильно, это их детище сумеет решить исход последней войны. Много кто помогал в создании нового оружия, но каждая группа отвечала лишь за часть проекта. Дженкинс свел части вместе, оживил и превратил в идеальное целое – под надзором и при помощи мечтателя-Томпсона. – Это рука судьбы! – вскричал Дженкинс. – Я бы назвал ее, скорее, рукой бога! – поправил его Томпсон. А тем временем на Сатурне кипела бурная деятельность. Великий Ктулху наконец довел своих механических слуг до полного совершенства. Металлические тела, электрифицированные мозги – в своих подземных лабораториях они теперь могли выполнять задачи, непосильные для величайших ученых Земли. Каждое их действие, каждое движение творческого ума направлялось и контролировалось мистической силой Великого Бога. Все свои мечты он уже воплотил в явь. Вся его история свидетельствовала, что война начатая есть война выигранная. Оставалась самая малость – завоевать Землю. Живущий от начала времен, уверенный, что никогда не умрет, Ктулху нетерпеливо жаждал покорить последнюю из планет. День за днем, ночь за ночью он повелевал механическими людьми, неустанно работающими над достижением цели. Химики и биологи преподнесли ему новую формулу войны, ужаснее которой еще не бывало. – Я уничтожу их города! – похвалялся Ктулху малым богам. – Я обращу их Землю в пустыню. Я ввергну их в отчаяние, и тогда утратят они силы сопротивляться, и единственным их мечтанием будет смерть, ибо неведомо им, что я заберу их души и стану мучить множеством нечестивых и непотребных способов – и так пройдет вечность. Вечность! Механические люди завершили строительство космического корабля, способного пересечь бескрайнюю бездну небес и, приземлившись на Земле, довершить миссию разрушения. Великолепно исполненный, снабженный ракетным двигателем, он был прекрасен, а весь его маршрут – спланирован до мельчайших деталей. Разработчики не упустили ничего. Гипнотизирующий, всемогущий разум Великого Бога полностью подчинил себе механических людей, так что окончательный результат, смертоносный корабль, представлял собою поистине шедевр дьявольской фантазии. Команды на нем не было. Стартовав, он немедленно и самостоятельно направлялся на Землю – целеустремленно, будто гвоздь, притягиваемый магнитом. Ктулху никому не доверял запуск своего детища. В назначенный час он лично проследовал к пусковой шахте, где покоился корабль и в последний раз осмотрел его во всех подробностях. В последний раз он выверил курс таким образом, чтобы тот приземлился в плодороднейшем кукурузном поясе Соединенных Штатов. Наконец он нажал красную кнопку, и металлический цилиндр взмыл в небо. – Этим жалким землянам теперь будет чем заняться! – крикнул он младшим богам. – Велик Ктулху и велика слава его! – отвечали они. А тем временем длинная цилиндрическая ракета приблизилась к Земле, облетела ее, зависла над долиною Миссисипи, дезинтегрировалась и сбросила свой груз на сочную черную землю. Подхваченные ветром, крошечные семена рассеялись по огромной территории, проникли в почву, мгновенно проросли и уже через день стояли в полный рост. Лишенные корней мужские растения заползли на женские и оплодотворили их. На следующий день созревшие плоды лопнули, разбрасывая семена следующего поколения. Эти растения оказались не только плотоядны, но вдобавок еще и источали пары, убивавшие всякого, кто их вдыхал, и сок, обжигавший и разлагавший всякую коснувшуюся его плоть. Миллионами они перекочевали из сельской местности в города, неся с собой смерть, столь стремительную, что избежать ее не было никакой возможности. Одна лишь сухая безжизненная пустыня выстояла. Именно там ждали воздушные корабли, специально приготовленные на случай опасности. Теперь в бой вступили они со своими огнеметами и терпеливо, методично принялись уничтожать смертельные растения. В конце концов, не осталось ни одного. Первая атака бога Ктулху потерпела поражение. Города Земли оказались разрушены, но лучшие представители человеческого рода выжили и были готовы драться не на жизнь, а на смерть. Тогда Ктулху приступил ко второму этапу своего плана – последнему на пути к неизбежной победе. Он был уверен, что хорошо знает человеческую душу, ее тайные желания и фатальные слабости. На сей раз он применил не самое современное оружие, но, напротив, самое древнее из известных всем формам жизни на всех планетах. Он настолько не сомневался в успехе, что решил отправиться на Землю сам, лично, без сопровождения даже самых доверенных из малых богов – да, спуститься на Землю и добиться победы голыми, так сказать, руками, сиречь одной только магической силой, которой ни один землянин не сумеет сопротивляться. Он велел своим механическим подданным построить круглый корабль с одной-единственной дверью. Когда она открывалась, другой шар, куда меньшего размера, вылетал наружу и нисходил на Землю в направляющем луче яркого света. И вот в этом самом шаре Великий Бог устремился к маленькой голубой планете – последняя финишная прямая, в конце которой победителя ждет венок. Исполинская жаба выпрыгнула из меньшего шара неподалеку от развалин какого-то города в Юте и гигантскими скачками понеслась в Аризону. Там, в пустыне, среди вулканических скал и мертвых кедров, Ктулху претерпел метаморфозу, явившую миру его изначальную двойственность. Жаба исчезла, а на ее месте стояли мужчина и женщина – да такие, что никому и в кошмарном сне не приснятся! Ну а если приснятся, так там же на месте и помрешь от невыразимого ужаса. Должное время жили эти мужчина и женщина в пустыне. Та, что самка – одноглазая, с длинным хвостом, с человеческими пальцами, заканчивающимися длинными когтями – оставшись одна, имела обыкновение трясти ослиными ушами и трубным гласом звать своего самца. Он же голени имел как у человека, бедра – как у медведя, туловище – как у быка, и голову – как у дьявола. Заслышав зов самки, он мчался к ней, ревя исполненную страсти любовную песнь. Ибо он до последней подробности был именно таким мужчиной, каких любят именно такие женщины. О, какая любовь их соединяла! Вот так они и жили в саду Эдемском, всячески удовлетворяя друг друга. Когда же самка очутилась в деликатном положении, самец понял, что медовый месяц подошел к концу, сунул голову в расселину скалы и умер. Его душа, будучи половинкой бога из иного мира, просто перешла в новое тело, которое самка как раз готовилась выпустить на свет. А потом она родила малыша и тоже в свою очередь умерла. И вот бог снова был цел и сам в себе един, в образе смертельной угрозы для всего мироздания – прекрасной женщины. Стоя одна в пустыне, она постигла силу свою. Кто из мужчин сумел бы устоять перед ее чарами? Оказавшись в ее власти, всякий стал бы ей рабом. Так женщины всегда поступали с мужчинами, и ныне Ктулху, став Супер-Женщиной, намеревался показать всему их роду, что они – не более, чем животные, которых она вмиг обведет вокруг своего нежного пальчика, выпьет их кровь до последней капли и швырнет души в геенну огненную. Но дело в том, что Томпсон предвидел приход Женщины. Те последние страницы старой книги достаточно внятно его предупредили. С помощью Дженкинса он заранее приготовил ей ловушку. Вопрос оставался только один: сработает ли она? Женщина летела над пустыней. Ее пленительное лицо сияло предвкушением победы. Ее прелестные пальцы шевелились, мечтая о том, как они будут разрывать мужчин на части. Внутри ее Великий Бог так и сиял при мысли о том, как именно он будет терзать и мучить их души. Только одного он так и не понял – что прекрасное тело, в котором он поселился, в силу естественного выверта мозга обладало неуемным любопытством и неутолимо желало любви. Внезапно Женщина увидала гигантскую руку, вздымающуюся прямо из песчаных дюн. Это была весьма мужская рука – с короткими, сильными пальцами, с покрытым жесткими волосами тылом, но с мягкой ладонью. – Что за прекрасная рука! – вскричала Женщина. – Я могла бы отдохнуть в этой теплой ладони, пока пальцы будут ласкать мое нежное тело. И она немедленно забралась на руку и свернулась там. – Люби меня, о, дивная мужская рука! – повелела она. И тотчас же пальцы сомкнулись и медленно раздавили ее до смерти. Можете себе представить, как вопил Ктулху! Больше не было ему места, где жить на Земле. Он потерпел поражение – полное и окончательное. Оставалось только вернуться с позором на Сатурн. Человек выиграл войну. Человеческий род был спасен. И на руинах прежней возникла новая цивилизация – гораздо лучше той. Артур Пендрагон. Ужас Данстебла Нельзя, чтобы палеографа считали сумасшедшим. Дабы избежать подобных инсинуаций, эту историю, которую ныне добавляю в книгу воспоминаний, я таил до самого своего выхода на пенсию. В ее достоверности можете не сомневаться. Память никогда не подводила меня в работе с землей – не предаст и сейчас, ибо воспоминание о тех ужасных событиях, случившихся в лесу к северу от Данстебла, я несу всю жизнь, будто старую, но так и не закрывшуюся рану. Я прибыл в Данстебл, что в северной части Новой Англии, прямиком из Британского музея в марте 1920 года с целью отыскать и изучить давно утраченные источники племени краснокожих индейцев-масскват. То был скрытный и таинственный народ, жители соленых приморских болот, истребленный вскоре после основания колонии в Массачусетском заливе. Мои пожитки выкинули из скрипучего пассажирского поезда на станции Бостон и Мэн, расположенной на окраине городка. С платформы, притулившейся возле крошечного викторианского здания, вид открывался на редкость унылый. Нескончаемая февральская морось стерла пейзаж до монотонной серости утопающих в грязи равнин и увенчанных жалким кустарником всхолмий. Я оказался бы в весьма затруднительном положении, если бы не один характерно новоанглийский тип, прохлаждавшийся в компании станционного смотрителя в телеграфной конторе. Вступив в блаженное тепло зала ожидания, я был довольно высокомерно осмотрен с головы до ног (особенного внимания удостоились истекающий водой дождевик и чужеземный крой костюма) и удостоен сухого замечания: – Никак туристический сезон начался. Говоривший мне сразу не понравился (можно же было ограничиться улыбкой), однако поскольку никого больше на горизонте не наблюдалось, я решил, что могу стерпеть немного аборигенной надменности и даже поддержать вежливую беседу, если меня подбросят в город, а уж ради славного места для постоя – и подавно. После недолгого обмена репликами он встал и нехотя предложил подвезти меня в Данстебл, если я помогу загрузить его колымагу. Мы взгромоздили на нее несколько ящиков с запчастями для его лесопилки – судя по всему, единственной представительницы индустрии в этом фермерском краю – и туда же покидали мои вещи. Фургон неторопливо волокся сквозь холодный туман. Мой спутник неожиданно оказался куда более разговорчивым, чем принято думать о местных уроженцах. До города он успел рассказать мне (хотя и довольно фрагментарно) о своем предприятии, о завидной репутации в городе, о степени достатка. Его семья, Варнумы, жила в Данстебле с самого дня основания, а лично он представлял собой наилучший плод этого почтенного древа. В свои сорок пока еще не женатый, он все же намеревался с течением времени обзавестись и супругой, и потомством – дабы продолжить гордый род Варнумов. Фургон свернул на мощеную и более широкую магистраль, отрекомендовавшуюся как Черная Северная Дорога. Варнум внезапно оборвал свой монолог и подозрительно воззрился на меня, а потом спросил, с чего это я поперся вдоль всего побережья в Данстебл. Я решил положить конец его эгоистическим излияниям и сделать ставку на священный ужас перед ученостью, свойственный всем представителям среднего класса. – Я – Томас Грааль из Британского музея, – сообщил ему я, – и приехал отыскать Паукватога.