Если б реальная боль могла хоть чуточку заглушить эту невыносимую, ноющую боль в груди… Боль от осознания, что она одна – как была той ночью, когда всё началось, стоя в саду под восходящей луной, так и осталась. Боль от разбитых иллюзий, что кому-то – нужна, что кому-то не всё равно. И хотелось кричать до хрипоты, ломать и крушить всё, что виделось, но оставалось лишь бежать. Снова бежать. Неважно, куда, главное – от кого. – Куда мы теперь? – спросил Алексас, когда они выехали из Пвилла и пустили коней галопом. Стен вокруг поселения не было, и брусчатка улиц перешла прямо в глину лесной дороги, щедро усеянной хвоей и увенчанной верстовыми столбами по обочине. – Не знаю. Пока к Тракту. Там, возможно, двинемся к Адаманту, как вы и собирались. – До Тракта отсюда путь неблизкий. Нужно будет остановиться на ночлег. Она смотрела, как мимо них проносятся во тьме сосновые стволы. Лес плыл мимо быстро, очень быстро – но Таша увидела бы красные щелки глаз кэнов, если бы те появились. …нет. Она не одна. Даже если братьев Сэмперов тоже привёл в её жизнь кукловод, они на её стороне. И, наверное, останутся впредь, если она попросит. Только вот может ли она просить? Что теперь им делать? Как победить того, кого и Ликбер-то не смог одолеть?.. – Значит, остановимся. – Лес сгущался: вокруг царила такая темень, что даже Таша с трудом что-либо различала. Странно, как кони ещё не потеряли тропу. – Только будьте начеку. Я не знаю, что Воин собирается делать даль… …тьма вокруг разразилась паническим ржанием, накренилась, кувыркнулась… Лёжа на дороге, хватая губами воздух, пытаясь очнуться от падения, Таша смотрела, как сбросившие их кони бьются на месте в невидимых путах. Из мрака вдруг отделилась и приблизилась к ней сгущённая тень, но попытка вскочить оказалась тщетной: незримые цепи приковали её к земле. – Таша… Шёпот Алексаса затих. В забытьи? Сонном или смертельном? Она даже голову повернуть не может… Таша не видела глаз того, кто присел на колено рядом с ней, но кожей чувствовала его пристальный взгляд. Тень протянула руку к её лицу, и тёплая сухая ладонь мягко, даже ласково коснулась её щеки. – Ну здравствуй, Таша, – сказал голос, что до того она слышала лишь в своей голове. Тихий смех был ответом на её крик. * * * Обрыв заброшенного карьера был отвесным и очень высоким. Сотни лет здесь добывали красную глину, оставив на теле искалеченной земли уродливую рытвину, и тёмная равнина её дна только угадывалась в ночи. Лес почти везде вплотную подступал к обрыву, но иногда попадались глинистые площадки, с трёх сторон ограниченные деревьями, а с четвёртой – пустотой. Сейчас на одной из них горел костёр. Размашистые лапы елей, очерчивающих круглую лысую поляну, терялись во тьме. Вечером над лесом пролился небольшой дождь, и там и тут на глине зеркальцами расплывались лужи. В стороне от костра испуганно пофыркивала шестёрка коней, нервно поглядывая на алые огоньки в чаще; белый льфэльский жеребец не оставлял попыток с гневным ржанием сорваться с привязи, но та была слишком крепкой. У огня сидели четверо в тёмных плащах, сторожа двоих, лежащих на земле чуть поодаль. Таша открыла глаза. Она даже не поняла толком, когда её вырубили. Вроде бы она кричала, её несли куда-то, вокруг был только мрак, а потом… А потом очутилась здесь. Невидимые путы надёжно сковали её: Таша могла лишь моргать и говорить. Кричать. Впрочем, крики по пути сюда делу не особо помогли, так что сейчас она предпочла не объявлять о своём пробуждении, а тихо оценить обстановку. Дрожащее пламя костра рождало больше теней, чем света. Парные щелки глаз кэнов тут и там проскальзывали в лесной тьме. Враги, сидя у огня, переговаривались вполголоса; скрытых капюшонами лиц Таша не видела, но запахи были знакомыми. Кто из них – Воин? Кто был тогда в доме? Кто убил маму?.. – …приходит, когда ему вздумается! – пролаял один. – Хотели спокойной жизни, надо было дом ростовщика зачищать, – сказал другой, сооружая самокрутку. – Вот кого б пришил за милую душу, драть, – проворчал третий, долговязый, как молодая сосна. – А вместо этого по всему королевству за двумя сопляками гоняемся. – Да ещё этот дэй! – поддержал первый. – Даром что дэй, так мечом владеет – дай Богиня каждому! Он ж нас чуть не убил! Этот лающий голос мог принадлежать только оборотню – причём проведшему в звериной ипостаси волчью долю своей жизни. – За такую плату работёнка непыльная, – отрезал тот, что с самокруткой. – Не считая обоза, вообще отдых сплошной. – Только плату оставшуюся нам зубами выгрызать придётся, драть, – сказал его сосед. – Наш чёрный друг мнит себя до жопы умным, Дэйв. Не дождёмся мы денег, зуб даю. Пришить нас попробует. …наверняка речь о Воине. Значит, сейчас его среди них нет? Значит, здесь только наёмники? И тогда четвёртый, всё ещё хранивший молчание – это… – Пусть попробует, – неуверенно откликнулся тот, кого называли Дэйвом. Пыхнул самокруткой, наполняя воздух запахами табака и болота. – Что мы, вчетвером с ним не сладим? Да ему один Рейн глотку порвёт, коль придётся! Четвёртый наконец обернулся – но не к напарникам, а к Таше. Слишком поздно осознавшей, что лучше бы прикрыть глаза. – Смотрите-ка, кто проснулся, – певуче заметил знакомый оборотень. Поднявшись с земли, он танцующей походкой приблизился к пленникам. Лишь Таша своим кошачьим взглядом могла заметить, как в тени капюшона кривятся в улыбке его губы, – но то, как настороженно притихли его товарищи, заметил бы любой. – Рейн, – вымолвил Дэйв, – ты… – И пальцем к ним прикасаться не сметь, помню, помню, – скучающе протянул тот, присаживаясь на корточки. Капюшон не то спал, не то незаметным движением скинулся с его головы. – Как ты, малышка? Он улыбался ей. Просто улыбался, – но Таша почти чувствовала волчьи клыки у себя в шее. – Это невежливо, знаешь ли – молчать, когда тебя о чём-то спрашивают, – не дождавшись ответа, оборотень укоризненно поцокал языком. – А я, может, так ждал, когда мы снова свидимся. Таша сжала губы. Он не причинит мне вреда. – Значит, не хотим быть вежливыми. Я понял. Ты не причинишь мне вреда. Не причинишь. Не причинишь, не причинишь… Таша продолжала молчать, даже когда дыхание, вонявшее кровью и сырым мясом, обожгло ей щёки. Некоторое время оборотень смотрел на неё, не мигая. Быстро отвернувшись, встал – и Дэйв позволил себе отнять от губ самокрутку, лишь когда Рейн вернулся к костру, чтобы как ни в чём не бывало устроиться подле него. – Надеюсь, – лениво потянувшись, протянул оборотень, – когда наш чёрный друг наиграется с детишками, то отдаст их нам. – Хочешь сказать, тебе. – Ты знаешь, у меня слабость к упрямым девочкам. И мне редко попадаются такие, с которыми мы ещё и одной породы. Как бы жутко ни становилось Таше при мысли о том, что уготовил ей Воин – то, что мог сделать с ней Рейн, представлялось куда отчётливее. От этих мыслей впервые за вечер ей стало по-настоящему страшно. – Ещё раз приблизишься к ней, убью. Новый голос, прозвучавший в стороне, был негромким, чуть хрипловатым. Не угрожающим: констатирующим факт. Казавшимся иным, чем запомнился Таше по снам и зеркальному разговору. Наёмники мгновенно съёжились, замкнувшись в молчании. Человек в чёрном, шагнув вперёд из теневых отблесков, встал у костра и сложил руки на рукояти меча; огонь высветил рваные полоски шрама на его щеке. Таша зажмурилась прежде, чем встретила его взгляд: она не могла отвернуться, но не желала играть по правилам того, кто сломал её жизнь. – Поздравляю с дебютом в свете. Видел, ты искала меня на балу. Польщён. – Его голос был насмешливым, но злым – ни капли: то была скорее добродушная насмешка родителя, чем злорадство душегуба. – Понимаю, наша встреча там напрашивалась, но это мы оставим для чьей-нибудь другой сказки. Закрыв глаза, Таша слушала тишину. – Ты бы хотела, наверное, знать, почему ты здесь? Чего мы ждём? Что я хочу? Она могла не отвечать, но не могла не слушать. И забыться – тоже. Это было хуже, чем смерть, хуже, чем пытки: лежать перед ним марионеткой с обрубленными нитками, лежать и знать, что ты ничего, ничего не можешь сделать…