Тень жмёт плечами. Таша удерживается от желания сделать то же, просто чтобы проследить, насколько жест выйдет похожим. – Всё оставляет след. Ты меняешься, приходишь в мир и уходишь из него. Ваши зеркальные тени всегда ждут тут. Кто-то знает об этом. Большинство нет. Смотреть на неё долго – невыносимо: чем дольше смотришь, тем навязчивее ощущение, что зримое плавится под взглядом, как глина. Сотканное из серости лицо норовит перетечь в другое, как на тех картинках, где можно увидеть одновременно девочку или старуху, танцующую девушку или плачущую каргу. – Так не должно быть. – Таша оглядывает стеклянный лес. – Я не должна быть здесь. Краем глаза она замечает, как при повороте головы чёрные волосы на долю секунды сменяет светлая грива, а платье – льняные штаны и светлая рубашка, словно под нужным углом открывается тайная зеркальная грань, наконец отразившая истину. Но когда Таша смотрит на своё отражение, оно снова до насмешки, до издёвки на неё непохоже. «Дым и зеркала» – девиз фокусников к этому обманчивому миру применим не меньше. – Не должно. Ты исключение. По многим причинам. – Тень улыбается, и Таша понимает: она не хотела бы увидеть её улыбку ещё раз. – Он, властвующий над зеркалами, слишком часто замыкал один и тот же круг. На тебе. Это не могло не иметь последствий. – Какой круг? Кто «он»? С той же улыбкой, что морозит кожу даже в мире, где нет ни тепла, ни холода, тень вскидывает расправленную ладонь на уровень глаз. – Ты не случайно видишь его во снах. Ты увидишь его снова… если доживёшь. Таша смотрит на руку, сквозь которую просвечивает серебряный туман. Всё-таки поднимает собственную, понимая, как это странно: повторять движения своего отражения. – Таша! Она видит ртутный блеск здешней земли – через прозрачную плоть и хрустальные кости. – Таша, проснись! Она смотрит на свои пальцы, стеклянные, как деревья вокруг. Стекло ползёт по руке вверх, подбирается к локтю, поглощает и перемалывает её, живую, в блеклую часть мира теней… Таша наконец разомкнула веки – и увидела Джеми, нависшего над ней с большой глиняной кружкой. – Я лекарство принёс, – сказал он, будто извиняясь. Она лежала на перине, постеленной на пол небольшой комнаты, где дневной свет просачивался в щели закрытых ставней. Древесный узор с досок пола переходил на обшитые стены. Судя по белёной лошадке-качалке в окружении разбросанных тряпичных кукол, Лир исполнил поручение матери, постелив гостье в детской. Никакого тумана. Никаких зеркал. – Сможешь сесть? Сидя пить удобнее. Таша посмотрела на свои руки, безвольно вытянутые вдоль тела; каждое движение глаз отзывалось в затылке тупой ноющей болью. Почти неосознанно подняла одну – так, чтобы витражный светильник, сиявший на тумбочке подле узкой кровати, оказался за её пальцами. Увидела разноцветные стёклышки, оплетённые бронзовой оправой. Сквозь свою ладонь. Стало быть, не просто сон… Странно, но она не испугалась. Она вообще ничего не почувствовала – может, потому что телу её было слишком плохо, чтобы оно могло тратить силы ещё и на чувства. Лишь повернула голову, успев заметить взгляд Джеми, прежде чем тот отвёл глаза. Затравленный взгляд провинившегося щенка. – Лихорадка, значит, – прошелестела Таша, опустив слегка прозрачную руку. – С которой лучше не шутить. Джеми молчал. – Может, всё-таки скажешь правду? Джеми убито молчал. – Джеми… – Эта тварь ранила тебя, – выдохнул мальчишка. – Ты кусала её. А в крови рейтов течёт редкий и очень опасный яд. Отравляет человека примерно за сутки. – Я умру? Она по-прежнему не ощущала страха. – Хуже. – Джеми судорожно сглотнул. – Жертву затягивает… на ту сторону. Она становится… таким же рейтом, как тварь, отравившая её. Даже сейчас Таша ничего не почувствовала. Лишь что-то внутри, на самом дне замёрзшей души, пакостно прошептало, что теперь-то всё так, как нужно: потому что ей слишком долго везло. Когда она засмеялась – сбивчиво, прерывисто, почти кашляя, – стыд в глазах Джеми сменился опаской. – Если я стану виспом, – сказала Таша, с удивлением слушая собственный смех, прокрадывавшийся между словами, – обещай, что подыщешь мне болото поуютнее. – Никем ты не станешь! – Джеми впихнул ей кружку. – Я приготовил противоядие! Таша кое-как удержала тёплый сосуд трясущимися пальцами – Джеми на всякий случай придерживал его за донышко. Истеричный смех снова задрожал на губах, когда Таша поняла, что за день они с колдуном-недоучкой умудрились поменяться ролями. Вдохнув поднимавшийся над кружкой пар, она еле сдержала рвотные потуги. – И это нужно выпить? – На вкус оно хуже, чем на запах, – мрачно признался Джеми. – Не тяни. Чем скорее выпьешь, тем лучше. Вдохнув ртом, Таша сделала глоток. Зелье так и не дошло до желудка, миг спустя вернувшись в горло, но ей бесцеремонно зажали рот: – Не смей! Глотай, живо! Пей всё до капли, а не то… Таша, давясь, проглотила. Передёрнувшись, глубоко, отчаянно вдохнула, гася тошноту. – Не пробовала, конечно, но почему-то кажется, что навоз приятнее на вкус, – простонала она, когда Джеми отнял ладонь от её губ. – Сплюнуть хоть можно? – А толку-то? Ещё вон сколько, – философски заметил тот. Таша понимала: кружка повинна лишь в том, что гончар сделал её довольно-таки большой. Это не мешало ей смотреть на глиняное изделие с такой ненавистью, будто то лично держало ответ за все её беды. – Пей, – решительно сказал Джеми. – Потом сладеньким запить принесу. И Таша выпила. Сквозь невыносимую тошноту, костеря последними словами питьё, Джеми, виспа и всё на свете, но выпила. Когда она откинулась на подушки, а зелье прекратило попытки вывернуть её желудок наизнанку, Джеми выбежал за «сладеньким», вернувшись с другой полной кружкой. На сей раз напиток отдавал мятой. Он действительно был сладким. – Что это? – прошептала Таша, жадно сглотнув последние капли. – Чай. С сон-травой. Дурнота, поднимаясь от живота, медленно расползалась по телу. – Зачем?.. – Поверь, следующие несколько часов тебе лучше провести во сне. Таша даже не успела ответить, прежде чем мир захлестнула темнота. Проснулась она, казалось, всего момент спустя. От ощущения, что что-то не так. Что-то изменилось. – О, вы плоснулись? Во сне Таша прижала руки к щеке. Сил поднять их, чтобы посмотреть на свет, у неё не нашлось, но белая перина сквозь пальцы – тоже почти белые – не просвечивала. Это успокаивало. Она посмотрела туда, где на кровати сидела светловолосая девчушка в белом платьице. Хозяйка детской с любопытством разглядывала гостью голубыми глазами, блестящими и яркими, как у тех разбросанных по полу кукол, с чьих тряпичных лиц смотрели в потолок стеклянные шарики. – Я Кила. Дядя Джеми велел мне за вами плисмаливать, – важно добавила девчушка, не утруждая себя попытками выговорить букву «р». – Он сказал бусе, что вы весь день будете спать, а когда плоснётесь, то святой папа уже плиедет. – Бусе?.. – Моей бусе Тальлин. А вы что, её не видели? – Видела. – Таша смотрела на девочку долгим рассеянным взглядом, отказывавшимся фокусироваться. – Ты на неё похожа.