– Что-то они и повторяют. Возможно. – Джеми неторопливо, но неотступно волок её вперёд. – Мы мало знаем о Зазеркалье. Его трудно изучать. Маги-зеркальщики полагают, что зеркала и то, что мы в них видим – само по себе, а здешние тени – сами по себе. Так же, как этот мир не повторяет наш… вернее, повторяет, но на свой лад. – Таша наконец поняла, почему в его голосе сквозит что-то ужасно знакомое: с таким же преувеличенным, почти занудным спокойствием она сама читала бы собеседнику лекцию, если бы хотела скрыть волнение. – Здесь просто рождается и остаётся отпечаток каждой личности, бродившей по земле. Отражавшейся в воде, стекле, металле. Зеркальные поверхности рождают наших двойников, и когда мы смотрим на них, мы отдаём им часть своей энергии и вдыхаем в них жизнь. Мы видим ту часть нитки, что снаружи, но забываем, что она прошивает и изнанку… О, вот и выход! Выход вынырнул из тумана чуть впереди: прямоугольник зыбкого радужного перламутра, мерцавший прямо посреди леса. В человеческий рост, формой очень напоминавший зеркальную раму. Дорога упиралась в него, и Таша не сомневалась – путь обрывается сразу за проёмом, мерцающей завесой чар отделявшим мир живых от бледного мира зеркальных теней. – Всё, возвращаемся в наш мир. – Джеми с видимым облегчением волок её к проходу. – Готова? Таша кивнула. Удержавшись от желания оглянуться и убедиться, что покалывающее ощущение, щекотавшее спину – ощущение, что кто-то невидимый сверлит её неотрывным взглядом, – ей только мерещится. Тихий шёпот окликнул её за миг до того, как они погрузились в дрожащую грань заколдованного стекла. Или, может, в мире отражений просто подул ветер, провожая гостей шелестом прозрачной листвы. Зеркало вытолкнуло их из себя, как вода выталкивает из глубины. Наверное, при иных обстоятельствах Таша была бы готова к этому, но ослабленные ноги не выдержали толчка и подкосились; из деревянной рамы она не вышла, а выпала, повалившись на пол и утянув Джеми за собой. Миг спустя кто-то в стороне истошно заорал, и доски под ними сотряс тяжеловесный топот. Таша подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как кулак, несущийся к её затылку, отскакивает от невидимой преграды. – Эй-эй, полегче! – вскинув руку, Джеми возмущённо следил, как рыжего мужика в полосатых портянках отбрасывает назад незримой пружинистой стеной. – Мы не воры, честное слово! Нам срочно нужен лекарь! Мужик не обратил на увещевания никакого внимания, с воинственным рёвом пытаясь навалять незваным гостям, раз за разом отлетая от колдовского барьера. Впрочем, может, он просто не расслышал: на широкой постели посреди комнаты оглушительно кричала необъятная женщина в белой ночной рубашке. – Да успокойтесь же! – утерев кровь под носом, Джеми помог Таше встать. Зеркало за их спинами отражало небольшую спальню деревенского дома; сквозь закрытые ставни пробивался утренний свет, узкими полосами ложась на бревенчатые стены и добротную деревянную мебель. – Биться головой о стену уж точно не лучшая иде… – А ну вон из моего дома! – взревел мужик, всё же отступив назад. – Лекарь им нужен! Вон, живоглоты дамнаровы, чтоб вас… – Можешь растыкать уши, Таша, – разрешил Джеми, выслушав ораторию из пары десятков просторечных ругательств. – Зачем так нервничать, господин? С чего вы взяли, что мы «живоглоты», под коими, думаю, подразумеваются эйрдали? – А кто ж ещё, прилично одетый, в чужой дом вот так врывается? И девчонка твоя точно душ давно не пила, вон бледнющая какая! – Таша больна! Я же сказал, нам нужна лекарская лавка! Нас послал отец… – Да конечно! Вам стоит только из-за стенки этой выйти, тут вы и… Сжатые кулаки – каждый размером с приличную репку – озадаченно застыли в полузамахе: видимо, их обладатель наконец сообразил, что «живоглоты» стенку воздвигли сами, ушли за неё добровольно, а высовываться, чтобы устроить обитателям дома «тут вы и», не спешат. Среди повисшей театральной тишины дверь в комнату распахнулась особенно драматично. – И что здесь творится? – застыв на пороге, скептично осведомилась хозяйка дома. Её положение выдало хотя бы то, как быстро под её взглядом опустились мужские руки и стих крик женщины на кровати. Высокая, гибкая, незнакомка казалась статуэткой драконьей кости, должной украшать дома знати, но по недоразумению угодившей на полку сельской избы. В глазах тают лепестки незабудок, волосы даже в полумраке отблескивают золотом, на висках серебринки седины – странно, откуда, она ведь так молода… – Да вот, – проговорил мужчина даже как-то заискивающе, – ввалились невесть откуда и твердят, что не эйрдали. Лекарь им, мол, нужен. Что с ними делать, мам? Таша посмотрела на мужчину – на вид ему хотелось дать уверенные сорок. На женщину, которую он назвал мамой – едва ли разменявшую те же самые сорок. Незабудочный взгляд, наконец удостоивший незваных гостей безраздельным вниманием, скользнул по Джеми, задержался на Таше и остановился на её глазах. В тот миг, когда Таша поняла, что в этом взгляде сквозит нечто слишком знакомое, незнакомка кивнула ей. Очень… понимающе. Так, неожиданно встретившись за сотни миль от дома, приветствуют друг друга земляки. Так приветствуют своих. Своих оборотни узнавали всегда. «Люди могут счесть тебя человеком, – всплыли в памяти мамины слова, – но мудрый оборотень всегда увидит кошку в твоих глазах». – Они не эйрдали, Лир. Это точно, – проговорила женщина. – Обычные люди… почти. Как и зачем к нам пожаловали, ребятки? Это сказали ласково, но Таша расслышала притаившиеся за лаской когти. – Мы пришли через зеркало, – отрапортовал Джеми. – Нам срочно нужно было в Пвилл. Отец Кармайкл послал нас сюда. Помните такого? Смущение в лице воинственного Лира превратилось в благоговение – одновременно с тем, как его мать изменилась в лице. – Ещё б не помнить! – воскликнул он. – Да мы с Мэл на него до конца дней своих молиться будем! Женщина на кровати торжественно перекрестилась, и у Таши возникло смутное подозрение, каким образом Арон познакомился с обитателями этого дома. – Если б не он, лежать бы нашей Кире сейчас в земле. У ней пуповинка при родах вокруг шейки трижды обернулась, бабка повивальная только руками развела, – прочувствованно продолжил Лир. – Мы с Мэл в слёзы, а мама за целителем побежала. А святой отец в ту пору, слава Богине, проездом в Пвилле был и, слава Богине, случайно ей по дороге встретился… у него на руках дочка наша первый крик и издала. Почти знакомая история, подумала Таша, повисая на Джеминой руке: ноги уже отказывались держать свою бедовую владелицу. – Как Арон меня убедил, что сможет помочь, до сих пор понять не могу, – сказала хозяйка дома, – но, наверное, до конца жизни не расплачусь за то, что убедил. – Сквозь странное марево, в котором плыла комната, Таша всё равно увидела, что воспоминания стёрли с женского лица все намёки на недоверие. – Я Тальрин Ингран. Это мой сын Талир и Мэлли, его жена. Вас как величать, молодые люди? Молодые люди послушно представились. Предусмотрительно добавив после «Таши» и «Джеми» фамилию «Кармайкл». – Выходит, – Тальрин изогнула тонкую золотистую бровь, – вы его… – Дети, – хором подтвердили они. Посвящать госпожу Ингран в тонкости неродственных связей их дружной компании было бы слишком долго. – И Арон вас… – Да, усыно… – …доче… – …рил. – Джеми в панике подхватил Ташу, норовящую осесть на пол. – Можно мы у вас побудем, пока отец не подъедет? Таше очень плохо. – Арон тоже прибудет сюда? – Должен к вечеру быть. Улыбку Тальрин – которую та старалась, но не смогла скрыть – Таша тоже различила даже сквозь сумрак дурноты, волнами накатывавший на глаза. – Лир, постели́ девочке в детской, – коротко велела женщина. – Так вам нужен лекарь? – Лекарская лавка, если точнее. Зелье я сам сварю, но у меня нет пары ингредиентов, без которых… – Я вас провожу. Что было дальше, Таша не помнила. Но, учитывая, что её участие в дальнейшем не требовалось, во тьму она наверняка провалилась со спокойной душой. * * * Она идёт по стеклянному лесу. Серебряный туман ластится к рукам и стелется под туфли. Серебряная земля отвечает рябью на её шаги. Она расходится под ногой короткими, быстро гаснущими кругами, но держит – сгущённой ртутной водой, упругим жидким металлом. Стеклянные листья шепчут её имя. – Таша… Она идёт мимо зыбких теней, танцующих в стороне. – …Ташшша… Она идёт среди белизны и серебра, среди неощутимого ветра, плетущего её имя из перезвона хрустальной листвы, когда из тумана проступает ещё одна тень. Она не скользит далёким призраком меж прозрачных стволов: она движется навстречу, в том же темпе, в том же ритме, что гостья из плоти и крови, чужая в этом мире серебра и стекла. Листья звенят над её головой, чтобы затихнуть, как только тень пройдёт под ними, и Таша понимает – её звали сюда. – Кто ты? Они сближаются на три шага, не больше, когда из непроницаемой серости проступают волосы, одежда, черты. То, что было тёмным силуэтом, обретает очертания, и когда Таша замирает, девушка напротив замирает тоже. – Твоё прошлое и будущее. Голос манит и пугает. В нём певуче звенит хрусталь и стекло трещит под каблуком. Девушка молода, но старше Таши; у неё светлые глаза – чуть раскосые – и острое лицо с тонкими чертами. Волнистые волосы, блестящие и чёрные, как графит, едва прикрывают уши. Платье тоже чёрное, стекающее с плеч невесомой дымкой чуть плотнее тумана вокруг. Таша не сразу понимает, почему это лицо кажется ей знакомым. Так могло бы выглядеть её собственное – если бы его рисовал тот, кто не совсем точно помнит оригинал. Губы другой формы. Скулы немного острее. Нос чуть длиннее. Несколько небрежных мазков, мизерных изменений, налёт пяти-семи лишних прожитых лет, и в чертах почти не узнать, с кого их срисовывали. Только глаза те же, что она видит в зеркале каждый день… если бы не смотрели так, как Таша никогда не смотрит. – Звучит бессмысленно, – отвечает она, глядя на свою зеркальную тень. – Я никогда такой не была. И едва ли буду. – То, что ты не видишь смысла, не значит, что его нет. Смысл неведом вам, живущим по ту сторону зеркала. Почти всем. – Почти?