Чтобы помрачнеть и подняться на ноги, Арону хватило беглого взгляда в её глаза. Как всё же здорово, когда не нужно ничего объяснять – путаясь, заикаясь, подбирая слова… – Так ей всё-таки стало хуже, – проговорил дэй. – Ты видел? Что у Нирулин болеет дочка? – Видел, конечно. Но я не думал, что всё так… – Арон осёкся, задумавшись о чём-то. Посмотрел на тёмное небо за окном. – Не уходите никуда. Таша следила, как дэй без лишних объяснений покидает комнату. Колебалась она недолго. – Оставайтесь здесь, – коротко бросила она через плечо, выбегая следом. Нагнала Арона у лестницы. – Куда ты? – Исполнить свой долг. – Какой? Чем ты можешь помочь? – Ты ведь идёшь со мной. Значит, увидишь. Таша лишь головой качнула. Сколько у её новообретённого папеньки ещё припасено сюрпризов?.. Трактирщик пожелал им хорошего вечера, проводив до дверей пасмурным взглядом. Вечер был душистым и душным; мощёные дороги цвергского Приграничного поприветствовали усталые ноги сквозь тонкие подошвы новых кожаных башмачков (всё лучше непрактичных туфель). Одежду Таша тоже сменила и не пожалела. Льняные штаны и рубашка из жатого светлого хлопка определённо больше пристали лету и дальней дороге. – Ты хоть знаешь… а, ну да, глупо спрашивать. – Да, я знаю, куда идти. – Полы фортэньи сосредоточенно шелестели в такт шагам. Свет фонарей белой водой соскальзывал с чёрного шёлка, чтобы раствориться в окружающей темноте. – Их дом в Приграничном, в паре улиц отсюда. – Так ты ещё и целитель? – Кое-что в этом смыслю. – Если то, что о вас говорили, соответствует истине, – вклиниваясь между ними, почти врезавшись в Ташину спину, пропыхтел Джеми, – это мягко сказано. – Джеми, я, кажется, велела вам… – Ты не королева, чтобы мне приказывать. На миг Таше захотелось оспорить этот постулат. Потом подумалось, что даже если игра стоит свеч, сейчас явно не время и не место. – Я запер дверь заклинанием. Твоя сестра в безопасности, – продолжил мальчишка, конечно же не заметив странного выражения её лица. – Не собираюсь пропускать такое веселье. – В этом нет ничего весёлого. – Арон не оглянулся. – Можете идти, если будете вести себя тихо. – Считайте, что я рыба. – Как удачно, – задумчиво протянула Таша. – Рыбу одна из моих ипостасей просто обожает. Она знала, что мстительное удовольствие от вытянувшейся мордашки колдуна-недоучки – не самое хорошее чувство, но настроение всё равно капельку поднялось. Дома цвергов нетрудно было отличить от принадлежавших людям, хотя людских жилищ в цвергском Приграничном нашлось бы немного. По стенам тёмного камня распускалась искусная резьба: цветы, горы, луны, деревья и целые леса. Хлопали двери, собаки задирали лапы на углах. Когда путники свернули на соседнюю улицу, за низкой оградой одного дома захохотала о чём-то своём компания цвергов – они сидели с кружками за столом прямо в саду. Бойкая подгорная речь галькой сыпалась в уши. Нирулин и правда жила недалеко. Серый дом, казалось, с трудом втиснулся между двумя соседними: цверги высоко ценили родственные связи и обычно строились рядом с родичами, как не замедлил объяснить Джеми. Кружево цветочных узоров на стенах гармонировало с небольшим садом, разбитым за оградой из пёстрых булыжников. Каменные цветы казались отражениями реальных – жёлтых роз, которыми обсадили дорожку от калитки до двери, белых звёздочек душистого табака, обнявшего крыльцо, дурманом кружившего голову. Эти запахи исчезли, стоило троице пройти в полукруглую незапертую дверь. Уступили место другим запахам, которые тревожными нотками рушили уют вытянутой, скудно обставленной прихожей. Шкафы и скамейки, словно сотканные из деревянных кружев, обволакивал сладкий аромат парки, пронзительный – спирта, острый – целебного корня скинпы. И терпкий дымок тлеющих цветов эндилы: аромат смерти. Цветы эндилы жгли над колыбелью новорожденного и постелью умирающего. Нирулин вышла в коридор секундой позже – видимо, на стук двери. В замешательстве опустила руки, короткими пальцами вцепившись в передник – служанка так и не сменила форму, оставшись в рабочем сером платье с белым фартуком. – Фаргори-лэн? Что вы тут… – Я целитель, – сказал Арон, выпрямившись, макушкой почти задев балки потолка. Газовая лампа на тумбочке очертила густые людские тени на гладкой плитке, которой выложили пол и часть стены. – Мы услышали о вашей беде. И хотим помочь. – Мы позвали лекаря. Из самого Камнестольного. Он здесь. Третью ночь уже приходит. Видеть пустые красные глаза маленькой женщины, из которой ещё утром била любовь к жизни и всему миру, оказалось больнее, чем Таша думала. – Лишнее мнение не повредит. Помедлив пару секунд, Нирулин посторонилась, позволяя пройти в белёную каменную арку, за которой пряталась спальня. Небольшую комнату, заваленную игрушками, расцвечивал пёстрый лоскутный ковёр. На постели металась девочка: лицо снежной бледности, губы с оттенком синюшности, рыжие кудряшки слиплись на лбу. Рядом сидел серокожий цверг, протирая детский лоб компрессным хлопчатником. Другой, рыжеволосый, из белых цвергов, сгорбился поодаль на трёхногом табурете, уставившись в угол. Заметив новоприбывших, оба обернулись. Серокожий – недобро сощурив светлые, будто слепые глаза. Рыжий – муж Нирулин, не иначе – скользнул по новоприбывшим равнодушным взглядом, чтобы беспомощно посмотреть на жену. – Что вы здесь забыть, люди? Даже если бы Таша не видела серую кожу, чёрного цверга легко выдавал наряд. Плотный, необъятный, совершенно неуместный летом кожаный балахон с остроконечным капюшоном, откинутым за спину. Одежда, которая призвана была защитить от ненавистного света обитателя глубин. Чёрные цверги выбирались из-под гор только ночью, но даже тогда выказывали своё презрение к небесным светилам, не расставаясь с традиционным облачением. – Я пришёл помочь, – сказал Арон мягко, за один шаг оставив позади четверть комнаты. – Ты ей не помочь. – Гладкое серое лицо под чёрными кудрями осталось бесстрастным, словно его владелец уже неосторожно прогулялся под солнцем. – Белая лихорадка. Меня позвать слишком поздно. Излечить тело – можно. Душа умирать – нужно отпустить. Муж Нирулин, не выдержав, закрыл лицо руками. Плечи его страшно, беззвучно затряслись. Служанка просто стояла у комода, на котором тлели в медной курильнице цветы эндилы – слишком прямая, слишком спокойная для того, кто в полной мере осознаёт происходящее. Таше и самой всё это казалось ещё одним странным сном. – Эта девочка не должна умирать. – Кто ты есть, дэй? Кто ты есть решать это? – А вы, знахарь? Услышав тишину, которой не было раньше, Таша посмотрела на кровать. Девочка больше не металась. Лёжа тихо, как брошенная кукла, она дышала так редко, что во вздохах едва можно было угадать какой-то ритм. Миниатюрное личико казалось восковым. Тело устало бороться за жизнь. – Я сделать всё, что в моих силах. И точно больше, чем в силах людских. Не слушая, Арон опустился на колени у постели. Взял умирающего ребёнка: в его руках девочка-цверг казалась совсем крохотной. Лекарь прошипел что-то, что могло быть только подгорным ругательством – Нирулин осекла его одним коротким слогом, прозвучавшим более властно, чем все речи надменного обитателя подгорья, который снизошёл до визита к отвергнутым богами братьям. Когда дэй положил пальцы на белый лоб под мокрыми кудряшками, Таше уже приходилось до предела напрягать слух, чтобы различить детские вдохи среди монотонного гудения газовых ламп. Она прижала ладони ко рту, чтобы не закричать, когда вместо очередного вдоха раздался судорожный хрип. Дочь Нирулин не должна умирать у них на глазах. Не должна умирать такой маленькой просто потому, что болезнь не заметили вовремя. …так же, как не должны были умирать ещё много, много, много цвергов и людей… Сердце выколачивало обречённую дробь, когда хрип сменила страшная, всепоглощающая тишина – и Арон, не вставая, повернулся к ним. Таша ждала оглашения приговора, но дэй молчал. Под нервными, отчаянными, молящими взглядами вокруг привалился спиной к стене. Сел, вытянув ноги, словно собрался вздремнуть с телом девочки на руках. Почему он молчит? Ещё есть надежда? Или просто боится сказать несчастной женщине, что её дочери больше нет?.. Не надо, Арон, думала Таша, почти ненавидя себя за это. Не молчи. Моментом раньше ты это скажешь или позже… Закрыв глаза, дэй обмяк – и Таша запоздало рванула к нему. Наверное, кто-то мог и не заметить, как изменилась его поза. Как из сидящего человека он превратился в человека без чувств. Но Таша заметила: хотя бы потому, что в этот миг прервалась ещё одна пунктирная линия, которую вплетало в рисунок тишины дыхание присутствующих. Вдавив колени в лоскутный ковёр, она вгляделась в совершенно неподвижные черты. Приникла ухом к груди, обтянутой чёрной тканью. Не услышала и намёка на сердечный ритм. …нет, вот этого уже точно не может быть. – Он… не дышит. Таша сама удивилась, как спокойно прозвучали её слова. Как и тому, что новость не вызвала в ней ничего, кроме отупения. – Неужели, – сказал Джеми, следивший за происходящим со странным естествоиспытательским интересом. Трое цвергов молчали. Таша боялась взглянуть кому-то из них в лицо.