Перед подобной операцией хирурги и алхимики всегда связывали пациентов по рукам и ногам и поили их опиумной настойкой, но Вира держалась спокойно. Вдобавок опиума у них все равно не было – он остался у Роуэна. – Готова? – Да. Бершад рубанул кинжалом как раз под последним суставом, чисто отделив мизинец, и сразу же, пока не хлынула кровь, приложил к ране спартанийский мох и туго перебинтовал ладонь шелковой повязкой, затянув ее с помощью прутика. Потом присел на корточки. Вира тяжело дышала, но в целом перенесла ампутацию без особых эмоций. Она взяла бурдюк и отпила еще вина. Бершад смотрел, как она глотает. – И что теперь? – спросила она, утирая рот тыльной стороной здоровой руки. Бершад всмотрелся в небо на западе, за купой кедров. – Скоро рассветет. Надо подняться на утес и вскарабкаться выше. – Думаешь, погони больше не будет? – спросила Вира. – Не знаю. Вполне возможно, что число убитых отобьет у скожитов желание нас преследовать. Бершад взял у Виры бурдюк и отхлебнул вина. Оно и впрямь было как ссаки. Когда они взобрались на утес, серое сияние зари уже сменилось светом дня. – Сейчас мне меньше всего хочется лезть в гору, – призналась Вира. – Жизнь полна разочарований, – сказал Бершад. Из-за Вириной раны восхождение продвигалось медленно. Всякий раз, когда Вира оскальзывалась или не могла удержаться за выступ, она бормотала себе под нос папирийские проклятья. Наконец они нашли расщелину, по которой можно было спуститься к бурной реке. Бершад надеялся отыскать переправу, но вместо нее путникам встречались только ревущие перекаты и сильное течение, грозно бившееся о скалы. Бершад ступил одной ногой в воду и тут же схватился за куст – бурлящий поток норовил сбить с ног. – Здесь не перебраться, – сказал он Вире. С трудом верилось, что рассыпавшееся в щепки бревно доставит им столько неприятностей. Пришлось снова лезть в гору. В полдень Бершад объявил привал. – Надо поменять тебе повязку, – объяснил он, переводя дух. – Как, уже? – Из-за грязи и пота рана может воспалиться и быстрее загниет. Лучше поменять повязку, чем отрубить руку. Вира поглядела на ладонь, будто выискивая признаки гниения, а потом села под корявым деревом и протянула руку Бершаду. Он размотал повязку, спрятал ее, чтобы потом прокипятить, и заменил старый комочек спартанийского мха свежим. – У тебя хорошо получается, – заметила Вира. Бершад хмыкнул и приложил свежий мох к ране. – Было время научиться. – А почему ты не приложил мох к своей ране? – Вира испытующе глянула на него темными глазами. – Только не говори, что твоя рана была легкой. Я не дура. Бершад задумался, не выпуская ее запястья. Вот уже много лет он никому не рассказывал правды, даже Эшлин. Он не стал пользоваться спартанией, чтобы Вира не заметила, как быстро затянется рана, едва мох соприкоснется с кожей, и не стала донимать его вопросами, на которые у него не было ответа. – Нам еще долго бродить по горам, так что мох лучше приберечь, еще пригодится, – наконец сказал он. Вира прищурилась: – Врешь. – А честности тебе никто не обещал. – Бершад перевязал ей руку и начал упаковывать мох и повязки в кошель. – Пойдем, – сказал он. – Нет. – Вира вытащила комок мха из кошеля. – Зачем ты это? – спросил Бершад. – Если не хочешь говорить правду, мне твоя нога все расскажет, – заявила Вира, сдернула пращу с пояса, по-змеиному стремительно захлестнула кожаной тесьмой запястья Бершада и привязала его руки к ветви над головой. – Ты чего? – спросил он. – Заткнись. Он попытался вырваться, но безуспешно. Вира сдернула с него штаны, сунула комок спартании под повязку раны и грубым рывком вернула штаны на место. Потом схватила Бершада за горло и посмотрела в глаза. – Если вынешь мох, я тебя снова свяжу и повторю все заново, так что мы сегодня никуда дальше не пойдем. Понятно? Бершад злобно зыркнул на нее. Ясно было, что Вира иначе не успокоится, а убивать ее Бершаду не хотелось. – Будь по-твоему, вдова, – буркнул он. – Но то, что ты узнаешь, тебе не понравится. – К этому я привычная. – Она развязала ему руки и ушла в лес. Обычно высоко в горах растительность редеет, но Бершад и Вира приближались к драконьему логовищу, где все было наоборот. Повсюду пестрели яркие цветы, мох толстым слоем покрывал землю, толстые лианы оплетали стволы и ветви сосен, так что в зеленой хвое там и сям виднелись тяжелые грозди желтых соцветий. Их красота была обманчива. Буйная растительность драконьего логовища душила обычный лес. Эту медленную, незаметную борьбу за место под солнцем легко было принять за мирное сосуществование. Ближе к вечеру Бершад с Вирой дошли до тихого ручья, текущего к бурной реке. В теплой, пронизанной лунным светом воде лениво плавали толстые разноцветные рыбы, то и дело поднимаясь на поверхность, чтобы полакомиться вечерней мошкарой, которая густой пеленой висела в воздухе. – А почему вода такая теплая? – спросила Вира, нарушив пятичасовое молчание, и поднесла руку к поверхности ручейка, над которым вился пар. Бершад не ответил. Он все еще сердился. С наступлением темноты они решили устроить привал в излучине ручья, близ глубокого пруда у замшелого утеса. На берегу клонилось к земле огромное дерево с наполовину вывороченными корнями, опутанное лианами. Густая крона создавала надежное укрытие, и путники остановились там на ночлег. Бершад развел костер, а Вира закинула в пруд бечевку с крючком и с сожалением погладила прореху в наплечном доспехе из акульей шкуры, оставленную мечом вожака скожитов. Залатать доспех было нечем. Бершад и Вира молчали. Бершад мрачно чистил оружие. Мох сделал свое дело, и драконьер знал, что увидит Вира, когда снимет с него повязку. Его это не прельщало. Вскоре Вира принесла улов – две здоровенные желто-синие рыбины. Она выпотрошила их и, распластав на плоском камне, стала жарить на костре. – Здесь очень странные рыбы, – сказала она. – Это потому, что чуть выше – драконье логовище, – пояснил Бершад, сообразив, что отмалчиваться – занятие бесполезное и ребяческое. – Оно изменяет растительный и животный мир в округе. Делает его богаче. Рыбы в ручьях, как раскормленные бароны в своих замках, жиреют на чужом горбу. Вдобавок здесь все живет дольше. Может, этим рыбам лет сто. Вира странно посмотрела на него: – Откуда ты столько знаешь про драконьи логовища? – В Дайновой пуще их полным-полно, – ответил Бершад. – В детстве я часто в них забирался. В общем-то, там безопасно, только непонятно. Поэтому о них и сочиняют всякие страшные байки. Никому не известно, как и почему возникают драконьи логовища, что в них растет, кто их населяет. Люди всегда боятся того, чего не понимают, поэтому и выдумывают всяких бесов, которые якобы водятся в пышной растительности логовищ, охраняют там кладки драконьих яиц. Вира хмыкнула, здоровой рукой проверила, готова ли рыба, потом откинулась назад и испытующе поглядела на Бершада: – Ну что, тебя опять связывать или сам покажешь мне рану? – А тебе очень хочется на нее посмотреть? – уточнил Бершад. – Потому что я и так помогу тебе перебраться через Вепрев хребет и попасть в Баларию. Без лишних осложнений. – Да, хочется. Бершад встал, расстегнул штаны, приспустил их и выбросил комок спартании. В свете костра Вира увидела, что рана, нанесенная стрелой, уже затянулась, остался только набухший розовый шрам. – Довольна? – Бершад натянул штаны и уселся у костра. Вира потеребила повязку на ладони и отвела взгляд. – М-да, такого я не ожидала. – А чего ты ожидала? – Не знаю. – Вира посмотрела на него. – Значит, вот таким манером ты и выжил? За столько лет… Бершад кивнул: – Мой третий дракон пропорол мне спину, проткнул печень и почку. Роуэн по привычке приложил к ране спартанию – любому бойцу известно, что раны надо содержать в чистоте, – но мы с ним оба решили, что тут мне и конец пришел. Роуэн приволок меня в амбар и сидел со мной, дожидался, когда настанет время вложить мне в рот раковину. Да только так и не дождался. – Он пожал плечами. – Через неделю мы снова отправились в путь. В костре трещали поленья. Пламя отражалось в темных глазах Виры. – И кем же тебя теперь считать? – Многие называют меня демоном. Поэтому я никому об этом не рассказываю. – Ну, я не из таких.