Долгое время я чувствовал себя, кроме того, очень одиноко. Я забыл о существовании всех других людей: моих бедных друзей, Эдуарда Андреевича, который это со мной сделал. Я плакал не потому, что хотел, чтобы кто-нибудь пришел и помог мне. Плакал я без какой-то особенной цели, мне не становилось легче, и я не искал помощи. Эти слезы лились как бы сами по себе: слезы отвращения, слезы слабости. – Да не ной ты, – сказал Боря. – Смотреть противно. Я выдохнул. – Боря? Боря? – Да тут я. Я хотел повернуть голову на голос, но Боря сказал: – Нет! Я замер. – Андрюша? – спросил я. – Ты еще спишь? – Нет, – сказал Андрюша. Его голос был даже более тусклым, чем обычно, в нем не было ни слез, ни паники, ни злости. Я посмотрел на Андрюшу. Его руки были на месте, но у него не было ног. В красное мясо, оставшееся на срезе, тоже проникали металлические трубки, крепившиеся к ошейнику. Эти трубки были длиннее, чем те, что соединили с ошейником мои раны, а потому образовывали над Андрюшей странную, почти архитектурную конструкцию. – Больно? – спросил я Андрюшу. – Нет, – сказал он тем же бесцветным голосом. – А тебе? – И мне не больно, – сказал я. – Совсем ничего не чувствую. Мне стало стыдно, захотелось утереть слезы, но я не мог. Боря сказал: – Да закройте свои хлебальники уже! Дайте почилить. Он засмеялся, я все-таки обернулся к нему и увидел, что у Бори нет ни руки, ни ног. К нему не шли никакие трубки, его кушетка была мокрой от крови, а вот пол под ней – совершенно чистым. Кровь, попадавшая на него, исчезала в холодном блеске. Боря сказал: – Не смотри на меня! Я тут же отвернулся, но все-таки я успел запомнить (наверное, навсегда) окровавленные обрубки вместо его рук и ног, его бледное, искаженное страхом лицо, быстро вздымающуюся грудь. Я запрокинул голову и принялся смотреть в белый потолок. Теперь я отчетливо ощущал пустоту там, где раньше у меня были руки. Хотя не скажу, что прежде часто осознавал части своего тела, часто понимал, что даже в состоянии покоя они доставляют определенные ощущения. – Боря? – сказал я. – Тебе не больно? – Нет! – Я спросил из-за крови. – «Отъебись»! Андрюша сказал: – Жутко думать, что будет, если мы еще не готовы. В этом смысле тебе, Боря, хорошо. – Мне «заебись», – сказал Боря. – Это замечательно, – сказал Андрюша. А мне любой диалог в этой ситуации казался безумным. Андрюша сказал: – Арлен, я ничего не вижу, а шевелиться боюсь, посмотри на мои ноги. Там что-то происходит? – Я не могу так перевернуться, чтобы увидеть близко. – Понятно. Боря, – сказал Андрюша. – А почему у тебя трубок нет? – Потому что я крутой. Могу и кровью истечь. – У тебя что-нибудь происходит? – Да. – Арлен, посмотри! Я снова повернул голову к нему, но Боря снова сказал: – Нет, не смотри на меня! Отвернись! Однако мне показалось, что обрубки Бориных рук и ног стали длиннее, чем были в первый раз, когда я их увидел. Я сказал: – А я обещал девочкам все рассказать. – Не сто́ит, – сказал Боря. – А мне кажется, надо рассказать, – сказал Андрюша. – Лучше уж пусть они знают. Так они подготовятся к этой мысли. Я снова задрожал, вспомнив о том, что у меня нет рук. Надо же, такое странное знание, я почти каждую секунду о нем забывал, и каждую секунду оно било меня заново, так же больно и кроваво. – Как думаете, сколько времени это займет? – спросил Андрюша. – Да черт его знает, – сказал Боря. – Ну терпи, дрочер. Он громко засмеялся, его смех в этом озаренном безжалостным светом помещении казался жутким, страшно неуместным, тревожным, крайне абсурдным. Отсмеявшись, он сказал: – На самом деле, дрочер, тебе и терпеть-то не надо. Вот отхватили бы тебе руки, как Жданову… И снова Боря засмеялся, а потом замолчал. Мы молчали так долго, что я смог слышать наше дыхание: быстрое, шипящее – Борино, быстрое, прерывистое – Андрюшино, быстрое, со слезным присвистом – мое. Какое же долгое молчание и какое невыносимое, но я не мог его нарушить, сам не знаю почему. Когда меня охватила совсем уж глупая и недостойная паника, Андрюша вдруг сказал: – А вы помните страшную историю? – Только этого сейчас не хватало, – сказал Боря. – Самую глупую, – сказал Андрюша. – Ту, которая никому не нравилась. – Они у тебя все такие, – сказал Боря. – Арлен, а ты помнишь? – А? – спросил я, сознание ускользало и возвращалось, словно море набегало на берег волной. – Не помнишь, – сказал Андрюша. – Я расскажу. Но это не моя история. Я ее просто слышал. Боря сказал: – Вот это пытка. Огонь просто. Огонь и каленое железо. Но Андрюша не обратил на него никакого внимания. Он стал рассказывать своим монотонным печальным голосом: – Идут как-то два путешественника. Они шли очень долго, а потом увидели заброшенный дом. Они зашли в этот дом и стали рассматривать вещи. Один видит, там что-то за портьерой спрятано, сдернул портьеру и умер сразу. Другой подошел, посмотрел и тоже умер. Потому что там были космические глаза. Сначала повисло странное, нервное, натянутое, как струна, молчание, а потом мы все втроем (даже Андрюша) засмеялись. Я уже упоминал, что я смеюсь редко и сам процесс мне не совсем ясен. Но тут я смеялся до слез и остановиться не мог. Страшилка про космические глаза показалась мне просто уморительной. Я даже забыл о том, что у меня нет рук, – снова забыл.