Потом зашел Эдуард Андреевич. Он сказал: – Прошу прощения, срочная операция. Что это вы тут смеетесь, товарищи? И Андрюша рассказал страшилку про космические глаза и ему. Мы опять начали смеяться, а Эдуард Андреевич посмотрел на нас странно. Он сказал: – Теперь вам лучше еще отдохнуть. Я не хотел, чтобы он меня усыплял. Во-первых, мне было так смешно, а во-вторых, казалось, тогда я совсем потеряю контроль над своим телом, сознанием, я очнусь, а у меня не будет ног, я стану, как Боря, – почти что куклой. Засыпать было страшно, но я все равно уснул, как только Эдуард Андреевич дал команду через свой браслет. Когда я очнулся, Боря сидел на краю моей кушетки. Он был в штанах и рубашке, но без красного галстука, рассматривал свою руку. Я подумал: может, мне приснилось? Борина рука была точно такая же, как утром, – обычная его рука. – Я все, Жданов, – сказал он притворно весело. – Тогда почему ты еще здесь? – С тобой сижу. Ты же со мной сидел, когда я спал. Приходил ко мне. Боря чуть склонил голову, наблюдая за движением своих пальцев. – «Пиздатая» рука? – Обычная, – сказал я. – Во. – Андрюша? – Он спит еще. Ну и хорошо. У него не так все идет, как у тебя. – У меня? – Глянь. Боря повернул мою голову. Наверное, надо написать, что руки у меня уже отросли до локтей, но я все равно воспринимал их отсутствие, а не присутствие. Для меня это было так: теперь у меня нет рук до локтей. Вернее, правой руки. Я смотрел на свою правую руку. Но с левой, видимо, происходило то же самое. Моя искалеченная рука вызвала у меня приступ тошноты, но, подавив его, я заставил себя взглянуть на нее еще раз. В мою руку больше не вонзались металлические трубки, однако она не кровоточила. Процессы, происходившие во мне, я заметил не сразу, но когда все-таки увидел их, то меня немедленно охватило странное чувство – я действительно больше не являлся человеком. Ткани моей израненной руки разрастались очень медленно для глаза, но невероятно быстро по меркам организма. Я видел, как нарастает красная плоть, белая кость, синие вены. Словно художник-пуантилист наносил на картину точку за точкой, но это была не краска, а скопление клеток. – Растет, – сказал я. – Ага. Я думал, там будет сначала кость нарастать, потом плоть, потом кожа. А это какой-то первобытный бульон. – Хаос. – Ага. К ужину меня выпустили, мне оставалось восстановить только кончики пальцев. Андрюша все еще спал, и Эдуард Андреевич сказал: – У него проблемы с регенерацией. После ужина (никогда я не чувствовал себя таким голодным) мы с Борей вернулись к Андрюше. Девочки просились с нами, но мы их не взяли. Их процедуру перенесли на завтра, и я старательно избегал встречи с девочками, потому что не хотел ничего объяснять. Андрюша уже не спал. Его ноги восстанавливались медленно, но лицо его не выражало прежней печали, он с интересом рассматривал свои ноги. Дени Исмаилович долгое время не выгонял нас, но в конце концов сказал, что спать мы должны в своей палате, а Андрюше будет спокойнее, если мы не будем его отвлекать. Андрюша сказал: – Все нормально, идите. У меня сердце разрывалось, и я не хотел его там оставлять. Когда мы шли к своему корпусу, Дени Исмаилович сказал: – Ему нужен покой. Завтра он уже выйдет, будьте уверены. Может быть, Дени Исмаилович и прав, а может быть, просто волнуется за нас. Засыпать без Андрюши оказалось еще тяжелее, чем без Володи (собственно, поэтому я и пишу эти строки глубокой ночью). Боря опять сидел на балконе и курил, а я рассматривал свои руки. Пришел Дени Исмаилович (он увидел дым сигареты со своего балкона), забрал Борю для разговора. А я все смотрел на свои руки. Я думал: это ведь не те руки, с которыми я родился. Так странно. Запись 139: Рука Фиры Андрюшины ноги в конечном итоге отросли к вечеру следующего дня. А вот у Фиры одна рука не отросла до сих пор, хотя прошла почти неделя с ее процедуры. Ужас. Она, конечно, растет, но медленно. Мне всякий раз так ужасно, когда я вижу пустой рукав Фириной рубашки. Но Фира – очень спокойная девочка. Она только говорит: – Так неудобно. Все мы испытываем такой ужас, а Фира говорит: – Самое ужасное – это кушать и одеваться. Наверное, еще плавать было бы тоже ужасно. Но теперь никто из нас на море не хочет. Дени Исмаилович все предлагает – все-таки море оздоравливает, но мы отказываемся. Никому не хочется на море. Вместо моря у нас теперь спортивные занятия, которые проводит Дени Исмаилович. От них Фиру освободили, и она, кажется, этому рада. Боря ходит за Фирой и все за нее делает, даже чашку держит. Этим она, кажется, тоже наслаждается. Я все не понимал, почему Фира не испытывает такого ужаса, как мы. А сейчас вдруг понял: она ведь хочет отдать папе легкие. Так что Фира долго готовилась к тому, что кто-то будет отнимать части ее тела. Наверное, с самого начала она себя на это и настраивала. Очень смелая она девочка, мой бледный товарищ. Я ею сильно горжусь. Но все равно смотреть на ее пустой рукав мне бывает очень страшно. Еще из новостей: Андрюша снова увлекся рисованием. Но теперь рисунки у него крайне абстрактные и странные, я с трудом могу предположить, что на них изображено. Как уже упоминал, не понимаю абстракционизм. Запись 140: Галечка написала