– Эх, дрочер, кто ж там тебя теперь социализирует? – Никто. – Вот именно. Он выглядел как живой, только на шее и руках – синяки да царапины. – Ты знаешь, что ты умер? – спросил Андрюша. – Ну догадываюсь. Володя не смотрел на нас, он смотрел только на Борю, хотя говорил с нами. Смотрел с любовью и волнением. Я запрокинул голову и увидел Ванечку. Ванечка сидел на березе и болтал ногами, когда я заметил его, он помахал мне рукой. – А где ты живешь? – Где захочу, – сказал Володя. – Хочу туда пойду, хочу сюда. Ну, это все ограничено только тем, что может представить Боря, или наши предки, или вы. – И я? – спросил Андрюша. Володя засмеялся, толкнул его в плечо, и Андрюша округлил глаза – видимо, он почувствовал. – Нет, – сказал Володя. – Только не ты. Ну тебя на фиг. Я обнял его, и Володя сказал: – Давай только без телячьих нежностей, Арленчик. Но мне приятно. Он ощущался в точности как живой. – В общем, пацаны, – сказал Володя. – Всеките, рай и ад реально существуют, без бэ. – Да ладно? – спросил Андрюша. – Не верю, – сказал я. – Ну, это я условно так называю. Просто, если тебя любят, вернее, те, кто тебя сильно любят, они питают это все как бы. Не знаю, могу вот мороженое купить. А еще тут пиво продают. Я за здоровый образ жизни, конечно, но пиво продают. А по выходным концерты, военно-патриотические. И демонстрации красивые, с флагами. Это все ты, Арленчик, все ты! – И пиво? – Нет, пиво – это Боря. И дом – как я его вижу. Его воспоминания обо мне, я этим живу. Тут все этим питается. А вот если тебя сильно ненавидели, и мир вокруг тебя будет страшным. Эй, Арленчик, пива хочешь? – Нет. – А мороженого? – Если можно. Я не успел ничего понять, в руке у меня оказалось эскимо уже распакованное. Я попробовал его, и оно было в точности как настоящее. Или в точности такое, каким я его помню. И я спросил: – А это ты сам, Володя? Или память о тебе? Володя пожал плечами, сел на смутно знакомую мне желтую скамейку, вытянул ноги. – А какая разница-то, Арленчик? Знаешь, что сказал по этому поводу один умный чел? Приведу цитату: нужно начать терять память, пусть частично и постепенно, чтобы осознать, что из нее состоит наше бытие. Жизнь вне памяти – вообще не жизнь. – Каждый раз этому удивляюсь, – сказал Андрюша. – Тому, какой я умник? – Был, – сказал Андрюша. – Жестоко, Андрей Романович. Короче, не важно. Я – то, что я помню о себе. Это не то чтобы полностью я, до фига же всяких штук, которые мы не хотим о себе помнить. До фига такого, что не можем. Или просто случайно оно не запомнилось. Но это так, песочек. Я такой, каким я вижу сам себя. Это не совсем я. Но и не совсем то, что помните вы. Короче, философская такая идея получается, что есть я? Что есть вы? Что есть память? Да ну на фиг. – Память у тебя хорошая, – сказал Андрюша. – Была. Я ел вкусное мороженое и смотрел на своего мертвого товарища. Я был счастлив и напуган. И еще эти отметины смерти на нем – царапины и синяки, свидетельства Бориного желания жить. Я обернулся к Боре. Он смотрел на нас. Володя сказал: – Не надо его торопить. Я с этим согласился. – Здесь одиноко? – спросил Андрюша. – Ну, это как раз отстойная часть. Я сказал: – Мы так скучаем. – Я догадываюсь. – Тебе было больно? – спросил Андрюша. – Я не помню сам момент. Я потерял сознание, и все. Стало очень спокойно и как-то все равно, а потом случился обморок. Далеко не так страшно, как все представляется. Это сначала очень боишься, а в конце так устаешь. Я выбросил мороженое в урну (хотя обычно не поступаю так с едой) и снова обнял его. – Все, прекрати! Я тебя понял! – Ванечка, – сказал я. – Спускайся. – Нет-нет-нет, – быстро сказал Володя, он покачал головой и, как мне показалось, испугался. – Не надо пока что. Подождите еще. – Почему? – Пусть занимается своим делом. – Каким? – Он огромная часть всего этого. – Ты меня совсем запутал. – Я и сам не то чтобы очень в курсе. Но кое о чем я догадываюсь. – Ты все еще умеешь думать? – спросил Андрюша. – Такой ты дебильный, не могу. Мы все-таки сели на скамейку рядом с Володей. Андрюша спросил: – Жалеешь? – Что умер? Ясен красен я, блин, жалею, шиза ты тупая. – Да не о том, – сказал Андрюша. – А, – сказал Володя. – Ну можно было и лучше время потратить. Если б знал. Но как оно там говорят? Знал бы где упасть, соломку бы подстелил. Жалеть так-то ни о чем нельзя. Подождите, я еще пословицу знаю, эта – моя любимая. – Какая? Я вдруг понял, что никогда не знал, даже не задумывался, какую пословицу Володя любит больше всего. Зачем было об этом задумываться? – Жизнь прожить – не поле перейти. – Это поговорка, – сказал я. – Твою же мать.