Эдуард Андреевич хлопнул ладонью по кушетке рядом с собой, и я вернулся. Он вытащил осколок из-под моего глаза, цокнул языком. – Впрочем, шрамов, наверное не останется, – сказал Эдуард Андреевич. – Твои ткани регенерируют все быстрее. Тогда я вдохнул побольше воздуха и спросил: – А вы не думаете, что он не взбесился? Просто он мальчик, который случайно утопил своего брата. Это ведь так тяжело пережить. Эдуард Андреевич долго молчал. Я устыдился своего замечания, сделанного взрослому человеку и не по делу. А потом Эдуард Андреевич сказал: – Нас так приучили себя бояться, что нам сложно отделять человеческую природу от влияния паразита. Я на самом деле не думаю, что с Борей что-либо не в порядке. Но я обязан действовать именно так, по протоколу. Такая аргументация была мне понятна, но я все равно долго не мог уйти оттуда и оставить Борю. Когда я вернулся, в палату набились все наши друзья, весть разнеслась быстро. В комнате стало абсолютно чисто. Я и не понимал, как так может быть, перед моим внутренним взором все еще стоял пол, усеянный осколками, обрывками, обломками. Теперь ничего этого не было, о разгроме напоминало разве что отсутствие люстры. Даже Борину постель перестелили. Все-таки товарищество и взаимопомощь – это огромная сила, подумал я. Могла бы выйти замечательная сцена, чудесная и добрая, но девочки плакали и горше всех – Фира. Она держала на коленях коробку с Николаем Убийцей, и слезы падали прямо на него. Николай Убийца недовольно перемещался по коробке, наверное, ему казалось, что идет дождь. Мила спросила: – Он жив? Ванечка сказал: – Живой. Фира зарыдала еще сильнее, я впервые видел ее такой. Мне казалось, что Фира просто не может так страшно плакать, что ничто в мире не в силах заставить ее так плакать. – Вдруг они его тоже заберут! Люди, которые пребывают в стрессе, часто говорят странные вещи. Кто «они»? Володя ведь погиб случайно. И никто, я надеялся, никуда не заберет Борю. Я боялся, что он будет признан неудачным экспериментом, но ведь Эдуард Андреевич сказал, что с ним все в порядке! Раз сам Эдуард Андреевич так думает! Я сказал Фире: – Он спит. Он будет спать еще некоторое время. Так положено по протоколу. – «Пиздец», – сказала Валя. И хотя она была девочкой грубой, ругательства я от нее все-таки не ожидал. Валя, Фира и Андрюша сидели на одной стороне (и я сел к ним), а Ванечка, Алеша, Диана и Мила – на другой. Дети в форме и дети в свободной одежде. Композиционно это было верно, но мне отчего-то стало неприятно. Некоторые мои друзья никогда не смогут понять некоторых вещей. Единственная хорошая новость: к вечеру все мои порезы зажили. Я долго смотрел на свою чистую, белую кожу и не мог поверить. Ни единого следа, честное слово! Запись 132: До свиданья, Максим Сергеевич Сегодня мы прощались с Максимом Сергеевичем. На самом деле, он должен был уехать еще вчера ночью, но поезд отменили из-за какой-то аварии. Мы прощались с Максимом Сергеевичем без Бори, Боря все еще спал. Но я подумал, что Максиму Сергеевичу так будет даже легче. В конце концов, ему было бы тяжело смотреть на Борю по нескольким причинам. 1. Он потерял его с братом в море. 2. Боря очень похож на Володю. Все это, конечно, была целиком и полностью ответственность Максима Сергеевича. А я ведь предупреждал его о необходимости дисциплины. Но как бы я ни осуждал Максима Сергеевича, все-таки я был к нему привязан и любил его. И хотя я с самого начала считал, что отправлять его с нами – большая ошибка, все-таки, наверное, лето (каким оно было до смерти Володи) не стало бы таким счастливым без него. С другой стороны, я бы все отдал, и свое счастливое лето тоже, чтобы вернуть Володю. Наверное, отношение к человеку в такой ситуации и не может быть простым. Мне кажется, Максим Сергеевич удивился, когда мы вышли его проводить. Он уезжал очень рано, только начало рассветать, и деревья над нами были еще темными. Мы стояли у ворот, Максим Сергеевич поставил свой кожаный чемодан на асфальт. Я сказал: – И вас никто не сопроводит? – А куда я убегу? Я сказал: – Но я говорю не о побеге. Я уверен в вашей честности. – Ты думаешь, мне будет одиноко? Фира сказала: – Вы будете думать ужасные вещи. Валя сказала: – И мы вас больше не увидим? – Ну почему же? Не в качестве вашего куратора, конечно. Может быть, в качестве заключенного. Он стоял очень прямо. Обычно Максим Сергеевич казался мне растерянным и расхлябанным, а тут вдруг напомнил мне настоящего солдата. Валя вдруг спросила: – А зачем вы все-таки сюда приехали? Максим Сергеевич закурил, пнул чемодан, потом сказал неожиданно бесстрастным голосом: – Сын умер. Я переживал, маялся, потом решил отправиться в этот проклятый исторический парк. Я подумал, такое меня здорово взбодрит, я ведь так любил все это… Он замолчал, огляделся и закончил: – В университете. – А как умер ваш сын? – спросил Андрюша. – На войне, – сказал Максим Сергеевич, и я враз понял, что он жалел нас вовсе не только потому, что мы должны были через многое пройти ради достижения цели. Он жалел о войне, на которую нас бросят. Что, на мой взгляд, совершенно непозволительно. И в то же время понятно. Да, мне все было понятно. Улица казалась совсем еще пустынной, машины ходили редко, а оттого пугали своими резкими звуками. Мы ждали такси. Максим Сергеевич вздохнул: – Да уж. Достанется мне теперь из-за Шимановых.