– Какой поджог? – Ты облил кровать водкой. – Просто хотел, чтобы пахла, как дома. Я сказал: – Боря, пожалуйста, сейчас тебе нужно успокоиться. Бутылка водки опустела, Боря швырнул ее в стену, и она с отчаянным и хлестким звуком разлетелась на осколки. – А! – сказал Боря. – Вот еще. Он схватил с моей тумбочки гвоздичный одеколон и принялся лить на кровать и его. К запаху водки, сигарет и шампуня добавился едкий запах гвоздики. Андрюша закашлялся. Я сказал: – Но зачем, Боря? Это правда ни для чего не нужно. Теперь нам придется переехать из этой палаты. – И ладно! – сказал он. – И пусть! А потом он запрокинул голову и закричал: – Ненавижу все живое! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу все живое! И я сказал: – Но, Боря, это ведь все неживые вещи. Твоя фраза совершенно бессмысленна. Не знаю, зачем я такое сказал. Наверное, не стоило. Боря щелчком отправил недокуренную сигарету на балкон, обернулся ко мне, засмеялся, а потом резко выбросил вперед руку, и я увидел острые костяные когти. Я отскочил назад, и когти мазнули в сантиметре от моего живота, а потом исчезли с такой быстротой, какую я никак не мог осмыслить. Боря сказал: – Я совершенен. Он сказал: – Я, «блядь», совершенен. И тут же он добавил: – А ты думаешь, Максю из-за меня убьют? Тупой Макся, «проебал» детей. Но виноват-то я. Только вот я – товар. И мой брат – товар. Межгалактическая редкость. Вкуснятина. А Макся – просто Макся. Я снова обернулся. Андрюши и Николая Убийцы уже не было, я слышал голоса девочек, они побежали, по-видимому, за Эдуардом Андреевичем (Максим Сергеевич больше не имел права за нами присматривать, а смену обещали прислать в конце недели). Я думал: сейчас он все тут подожжет, вдруг его сочтут опасным, а ведь с ним все уже случилось. Он и вправду совершенен. Вдруг Боря не справится? Я думал, что пожар, поджог, сделают его положение еще хуже. Это будет непоправимо. Бардак и поломки – все не так уж страшно, если вдуматься. А поджог – настоящее антисоциальное поведение. Поэтому, когда Боря достал спички, я вынужден был на него кинуться. Боря куда более ловкий, чем я, а еще эта новая сила – я был совершенно уверен, что не справлюсь, но мне удалось сбить его с ног. – «Сука»! – Не ухудшай свое положение! – сказал я. Однако, это плохая идея – говорить длинные предложения во время драки. Все было усеяно осколками: зеркало, чашка, люстра, лампочка, бутылка. Следовало действовать очень аккуратно. Может, Боря израсходовал всю свою силу на эти жуткие когти, может, не умел еще управлять собой в полной мере, но больше ничего сверхчеловеческого он не делал. Однако оставался ловким и умелым. Впрочем, на моей стороне играло упрямство, а это тоже крайне важное качество. Я не давал ему вырваться, подобраться к упавшим спичкам. Мы возились на полу среди осколков, оба изранились, было больно, но я совершенно точно не мог сдаться. Сдаваться и вообще плохо, а тем более – бросать в беде товарища. Когда Боря снова рванулся за спичками, мне удалось навалиться на него сверху и заломить ему руку. Он больно пнул меня, но я даже не дернулся. Мне все-таки удалось защелкнуть на нем браслет. Весь напряженный, он вдруг обмяк, я перевернул его. Борины глаза были открыты. Он сказал, на этот раз по-настоящему спокойно: – Класс. Ты все-таки не полный отстой. Потом Боря зевнул и закрыл глаза. Картинка показалась, мягко говоря, абсурдной – он весь был исцарапан осколками, изранено было его лицо. Я осторожно вытащил маленькую острую звездочку из его щеки и увидел, как ранка затягивается почти мгновенно. В этот момент и прибежали Эдуард Андреевич и Станислав Константинович, за ними следовали девочки и Андрюша. – Молодец, Жданов, – сказал Эдуард Андреевич. – Настоящий боец. – Что теперь с ним будет? – Будем ждать, – сказал Эдуард Андреевич. – И смотреть. Мне эти слова не внушили оптимизма. А когда Станислав Константинович взял Борю на руки, я увидел, до чего же Боря еще ребенок, до чего он маленький. Запись 131: Уборка Эдуард Андреевич пинцетом вынимал из меня осколки, их оказалось довольно много. Когда он закончил с моими руками и добрался до лица, я сказал: – Нет. Дайте посмотреть. Эдуард Андреевич кивнул, достал из ящика стола небольшое круглое зеркало для бритья. Мое лицо было изранено довольно сильно. Я почему-то не испугался. Самый крупный осколок торчал совсем недалеко от глаза, снизу, там, где образуются синяки, если долго не спать. Там и щипало больше всего. Боря лежал на кушетке под привычным безжалостным светом. Мой нос наполнял сладковатый карболовый запах, а я думал о запахе хлорки в морге. Боря лежал неподвижно, как и Володя. – Он дышит? – спросил я. – Да. Можешь подойти и посмотреть. Я встал, подошел к кушетке. Да, я увидел, как он дышит, и это меня немного успокоило. – Его мозг перегружен переживаниями. Ему нужно отдохнуть. Знаешь, что такое милуокский протокол? – Нет. – Бешенство – смертельно практически в ста процентах случаев, но нескольким людям удалось выжить. Их вводили в искусственную кому и ждали, пока организм сам справится с болезнью. Не панацея, конечно, но лучше, чем, как пишут, «лечение симптоматическое». Я сказал: – А если нет? Вы его отдадите? Он будет не нужен, и его отдадут… Я не хотел этого говорить, дурацкие Ванечкины страшилки, дурацкие Ванечкины скотобойни. Но Эдуард Андреевич, кажется, меня понял. – Все будет хорошо. Просто его мозгу нужен отдых. Он несколько истощен.