– Всем станут доступны все блага, созданные человечеством, только тогда, когда все прогрессивное сообщество возьмет на себя ответственность прекратить империалистическую бойню и займется конструктивным созданием нового порядка под руководством партии. – Конечно, милый. Я сказал: – Ты меня учила. Она сказала: – Я хорошо тебя научила. Еще одна монетка, снова мамин голос. Так бесконечно любимый. Я сказал: – Теперь времени у меня мало. Нельзя занимать телефон надолго. Нужно всегда думать о других. За мной девушка стоит, ей позвонить надо. – Я люблю тебя. Я хотел спросить, не стало ли все в мире хуже из-за моего рождения. Но все-таки я не стал спрашивать. Я сказал: – Я тебе должен написать письмо, но пока не могу собраться. Она сказала: – Не спеши, я же знаю, что ты в порядке, я же тебя слышу. – Пока, – сказал я. – До свиданья, Арлен! Я положил трубку, открыл дверь кабинки, впустил девушку, которая тут же скормила автомату монетку и принялась набирать номер, на лице у нее сияла улыбка. Всегда в первую очередь надо думать о других, иначе мы навсегда останемся отсталым обществом с высоким уровнем социального неравенства. Я вышел на улицу, аккуратно перешел дорогу и пошел на набережную. Хотелось посмотреть на море. Меня переполняли невеселые мысли. До моря я не дошел, вскоре сел на скамейке и смотрел на людей, гулявших, покупавших мороженое и разные сувениры. Это о них я должен был думать в первую очередь, но все равно меня волновал я, мои горести, заботы и печали. Люди на море обычно очень счастливые, и это радует. Редко кто идет грустный, многие улыбаются и смеются. Я тоже постарался улыбнуться, где-то я читал, что, если улыбнуться – настроение улучшится. И улыбка – первый шаг в борьбе с грустью. С другой стороны, один на скамейке, с этой улыбкой я бы смотрелся глупо. Да она и не вышла. Вид у меня, догадываюсь, был такой потерянный и жалкий, что я даже привлек внимание Станислава Константиновича. – Жданов? – сказал он. – Ты что это здесь один делаешь? – Здравствуйте, Станислав Константинович, – сказал я. – Я здесь… Я задумался. Никакого особенного дела у меня действительно не было. – Сижу, – сказал я. – Ну сиди, – сказал Станислав Константинович. Он пошел было дальше, но потом развернулся, подошел ко мне и сел рядом. – Что за проблема? – сказал он. – Ребята обижают? Я оскорбился. – Мне совершенно все равно, выходки Бори меня мало волнуют. Я серьезный человек, такие мелочи мне даже неинтересны. – Ладно, – сказал Станислав Константинович. – А все-таки? Я сказал: – Просто сижу. А вы здесь что делаете? Станислав Константинович сказал: – Жене подарок выбираю. Я спросил: – О, а что вы хотите ей купить? А потом вспомнил, что Станислав Константинович – вдовец. – Ой, – сказал я. – Ну ой, – хмыкнул он. – Не знаю пока, что подарю. Ей, думаю, особенно ничего не интересно. Но это традиция. Я всегда ей что-нибудь привожу. – На кладбище? – спросил я. – Да. А куда же еще? Станислав Константинович говорил об этом без стеснения, которое обычно охватывает людей, когда они рассказывают о смерти, не абстрактной, а близкой и настоящей. Я сказал: – Вы очень верный муж. Я имею в виду, вы думаете о ней как о живой. – Пока я так о ней думаю, она действительно жива. Мне стало чуточку легче. Утешать других всегда лучше, чем жалеть себя. Мы сидели рядом, а мимо нас шли люди, счастливые, красивые. Я чувствовал себя как бы выключенным из этой толпы. А как же чувствуют себя солдаты в Космосе? Ведь там они всем чужие и у всех вызывают отвращение, как больные животные. Я хотел об этом спросить, но вдруг Станислав Константинович сказал: – Смерть – самая обычная вещь на свете. Я умираю. Он посмотрел на свои трясущиеся руки. – Может быть, мне остался год, может быть, полтора. Но это все равно обычное дело. Почему бы и нет? Некоторые умирают, даже не родившись. Такая уж это штука – жизнь. Я сказал: – Однажды мы найдем способ, чтобы вообще не нужно было умирать. Станислав Константинович вдруг усмехнулся, даже почти засмеялся. – Была, была такая очень старая песня. Станислав Константинович закурил, и я заметил, как ему неудобно из-за его трясущихся рук. Я знал, это неприятно, но и не догадывался, как нелегко ему делать простейшие вещи. – И ты тоже умрешь, Жданов. Теперь ты заражен смертельной болезнью, которая убьет тебя в течение десяти-пятнадцати лет. И ты почти точно знаешь, от чего умрешь. Многие этого знания лишены. Но назад повернуть уже нельзя. Я сказал: – Вы говорите, как в кино. Станислав Константинович сказал: – Да, эту речь я давно подготовил, все думал, кому бы ее сказать. Не надеюсь, что это тебе как-то поможет, но мне просто очень хотелось поделиться. Я сказал: – Если честно, я не боюсь смерти. Я боюсь не быть полезным. – Эти вопросы не ко мне. Я мрачный дядька, вечно думающий о смерти. – Так вас и характеризует Мила.