– Ты реально такой тупой или прикидываешься? Нас и Эдик этот жалеет. Всем, «блядь», вокруг так стыдно. Обалдеть можно. Я остановился, резко развернулся, так что мы с Борей почти столкнулись лбами. – Поясни. – А что тут пояснять? Никому не охота особо мучить детей. Но вроде один предложил, а другой столько лет нас пас. Теперь всем неловко. Напряжение. Я помолчал, а потом спросил: – А почему ты это со мной обсуждаешь? – А потому что ты поехавший, – сказал Боря. – И до тебя точно ничего не дойдет. – Мне такого знать и не надо. Люди наверху разберутся и без меня. – «Заебись», такой ты солдат. Вдруг меня посетило странное чувство: Боря хочет поговорить по-настоящему, его что-то волнует, и только я смогу его понять. Я вспомнил, как он разжал руку, когда висел на парапете вниз головой. Он разжал руку медленно, это не далось ему легко, но все-таки Боря так сделал. Я невольно посмотрел на свою ладонь. Теперь она пахла только земляничным мылом. Утром я очень долго оттирал от руки металлический запах, может, он мне уже только мерещился. Боря сказал: – Макся сопли разводит. – Не думаю, что сто́ит так говорить. – А моя мамашка думает только о том, какая она красотка. Он сказал это как бы между делом. Я молчал. На самом деле Боря сам постоянно крутится перед зеркалом, а еще он залачивает волосы (единственный из всех детей, которых я знаю), да так сильно, что в нашей палате по утрам можно умереть. Даже тогда, после моря, его волосы оставались зачесанными назад и выглядели почти как сухие. Я знаю их маму. Она красивая-красивая блондинка, с таким же смешным носиком, как у Володи и Бори, с холодными, светлыми глазами и довольно жестким характером. Все на свете, кажется, и вправду ей безразлично, зато она носит с собой карманное зеркальце и смотрится в него, когда ей скучно. Володя не похож ни на кого из родителей, ни на своего паясничающего отца, ни на холодную, помешанную на себе маму, а Боря – он похож на обоих. Я сказал: – Наверное, она вам напишет. – А твоя мамаша? – сказал Боря. – Ты ж «наебыш», Жданов. Вот она себе всю жизнь и старается доказать, что ты не зря у нее родился и жизнь ей не сломал. – Зачем ты меня обижаешь? – спросил я. – Что ты хочешь сказать? Что мы с тобой оба умрем? Ты что, боишься? Я собой не горжусь. Я так сказал из злости, чтобы сделать больно уже ему. Он ударил меня и разбил мне губу. Я утер кровь и сказал: – Я справлюсь, потому что я правда этого хочу. А ты-то хочешь? Измазанные красным пальцы я помыл в море. Боря сказал: – Будь мужиком, Жданов. Но на самом деле, наверное, ему незачем было говорить это мне. Не надо думать, что я больше совсем не купался. Я искупался еще раз! От соленой воды разбитая губа болела, но я читал, что море обеззараживает. Правда, Андрюша потом сказал, что иногда можно так подхватить бактерию, которая разъедает плоть. Надеюсь, я ее не подхватил! Потом мы шли с пляжа через лиман. Девочки сказали, что тут лечебная грязь. Они вымазались ею все, и выглядели, как представительницы какого-то дикого племени. Наверное, такими представлял наших предков Максим Сергеевич. – Парни, вы тоже хотя бы тапки снимите, – сказал Максим Сергеевич. – Вдруг правда лечебная. Мне такое неприятно, но я обычно выполняю все, что говорят взрослые. Без шлепанцев идти по грязи оказалось странно, она была черная и такая мягкая, легко скользила между пальцев. Мы прошли по этой грязи вдоль мелкого заливчика, а потом еще долго шли между тихой дорогой и выбеленным солнцем каменным забором, из-за которого выглядывали ветви сливовых и вишневых деревьев. – Нельзя воровать! – говорил я. – Это же чужие сливы. Володя сказал: – То есть как, чужие? То есть собственники скрывают свои сливы от трудового народа? На это мне нечего было ответить, и я сунул предложенную мне сливу в карман. – Все равно их требуется сначала помыть. И они еще недозрелые, живот заболит. Максим Сергеевич всю дорогу выглядел так, словно решает какую-то важную задачу. Потом он сказал: – И правда, пойдем сегодня вечером на набережную погуляем. – Классно, – сказал Володя. – А отбой можно попозже? – Не настолько я жалостливый человек. Отбой по расписанию. Когда мы дошли до корпуса, девочки тут же побежали смывать с себя засохшую грязь, Максим Сергеевич сказал, что ему надо повидаться с Эдуардом Андреевичем, а мы остались стоять между кипарисами. Володя сказал: – Макся лапа сегодня. – Всем бы такого Максю, – сказал Боря. – Эй, дрочер, что насчет пыточек? Уже предвкушаешь? – Да, – сказал Андрюша. – Ты лучше скажи, где ты был вчера ночью, Володя? – сказал я. – Это одна из загадок, оставленных в наследство человечеству, – ответил Володя. – А твое-то какое дело? – сказал Боря. – Такое, что я в ответе за дисциплину. – Конечно, ты в ответе, крошка политрук. Заведи журнал и отмечай там отсутствующих. Я решил так и сделать. Боря пнул камушек, он отлетел в окно первого этажа, со звоном об него ударился и упал. – Вот это меткость, – сказал Володя. – Один – ноль в пользу меня, играем дальше. Пока Володя искал камушек, я сказал Андрюше: – Надо успеть до обеда привести себя в порядок. – Я прочитал, что здесь водятся светлячки. Вдруг мы их увидим. На вид они очень отвратительные, если их рассмотреть. Настроение у меня теперь стало хорошее, и я почти обо всем забыл, что меня сегодня волновало. Мы с Андрюшей решили пойти наверх, но когда мы уже почти подошли к крыльцу, кто-то сшиб с ног меня, а я уже сшиб Андрюшу. Сначала я подумал, что это очередная выходка Бори, но потом я увидел Борю и Володю. Они стояли поодаль, лица у обоих были одинаково удивленными, и они показались мне еще более похожими, чем обычно. – Там! – сказал мне тот, кто нас сбил. – Собака рожает! Пошли смотреть! – Что? – спросил я. – Ну, собака. Она сейчас родит за столовой! Пошли срочно смотреть! Я уже совсем ничего не понимал. Андрюша сказал: – Я коленку разбил.