В одной книжке я читал, как папа и дочка вместе смотрели на одну звезду, хотя были далеко друг от друга. Давай тоже вместе по вечерам смотреть на одну звезду. Выбирай на какую. У меня на верхней полке, слева третий, стоит астрономический справочник. Там посмотри на карту ночного неба, выбери звезду, которая понравится тебе, а я тоже найду карту. Я сверюсь, и мы станем друг к другу ближе. Что касается твоей печали, она скоро развеется, я думаю. Когда тебе становится печально, вспомни, что на многих планетах люди пока несчастны. А наша порода наделена большой силой, и мы можем приблизить тот мир, о котором сейчас люди только мечтают, которого они еще не могут достигнуть. Думай о людях, которые живут впроголодь или страдают от войн, которых эксплуатируют, продают, покупают. В наших силах положить конец долгой войне и отказываться от этого – преступно. Уверен, ты меня в этом поддержишь! Я повесил над своей кроватью плакат, мой любимый. Пионер! Ты за все в ответе! Этот плакат меня всегда очень вдохновлял, и теперь тоже вдохновляет. Еще вдохновляет море! Чудесное, чудесное море! А по вечерам, наверное, будут показывать кино. Но я тебе спешу рассказать о самом главном, мы сегодня после завтрака (поэтому на море пойдем позже) встречались с Эдуардом Андреевичем, я тебе о нем уже немного рассказывал – директор санатория, главный врач. Человек он престранный. Но сначала расскажу о завтраке, потому что ты, наверное, волнуешься о том, как я тут питаюсь. Питание организовано на высшем уровне. Четырехразовое плюс кефир с вареньем вечером. Все очень вкусно, так что не переживай. Даже Андрюша ест, хотя и не очень охотно. Я бы ему говорил, что, если не будет есть, не вырастет, но он и так очень высокий. Мне кажется, он даже по каким-то своим причинам боится еще вырасти. Мне больше всего нравится рисовая каша с молоком. И вообще молока дают много, а я его люблю, так что я радуюсь. Все очень свежее – достижения нашей сельскохозяйственной промышленности, которыми можно гордиться. Около столовой еще растут очень красивые кипарисы, их много, и мне кажется, кое-кто прячется за ними и курит. Во всяком случае, сегодня я слышал такую фразу: по закону Архимеда после сытного обеда, чтобы жиром не заплыть, надо срочно покурить. Насколько я знаю, она весьма древняя (но, разумеется, не времен самого Архимеда). Впрочем, на кипарисы я отвлекся изрядно и сделал это зря. Сидим мы все за одним столом, а Максим Сергеевич за соседним. Он все время пьет компот и жалуется. Сегодня на завтрак была манная каша, совсем не такая, какую делаешь ты, мне тоже понравилась, но я как-то сильнее ощутил, что скучаю по дому. После завтрака мы пошли в холл первого корпуса. Там диваны с красными розами и люстры с красивыми плафонами. Я предпочитаю, чтобы интерьер был более аскетичным, но девочкам диваны понравились. Розы – яркие. А еще есть цветы в кадках, не знаю их названия, высокие, зеленые, с персиковыми бутонами. Нам сказали, что скоро они зацветут и будут издавать очень приятный аромат. Максим Сергеевич сказал, что сам директор санатория хочет с нами поговорить. Я говорю директор, но на самом деле Эдуард Андреевич и врач, и управляющий. Очень способный человек, надо думать. Он немного опоздал, но никто на него не обиделся, кроме Бори, впрочем, Боря всегда всем недоволен. Я все не могу перестать удивляться: и зачем Эдуарду Андреевичу с нами встречаться заранее? У него, наверное, очень много дел, занятой человек, серьезный профессионал. Тем более, мы ведь все равно бы встретились и познакомились. Почему он все-таки хотел нас увидеть? Как думаешь ты? Если у тебя есть ответ на этот вопрос, пожалуйста, обязательно мне напиши. Повторю еще раз: Эдуард Андреевич тебе бы очень понравился. Он появился перед нами в аккуратном летнем костюме, его ботинки были начищены до блеска, волосы тщательно уложены, а лицо выражало уверенность и дружелюбие. Мне кажется, Максим Сергеевич достаточно небрежный, сразу же как-то расстроился, позавидовал его виду. Эдуард Андреевич говорил глубоким, красивым голосом, как эстрадный певец перед концертом. Он сразу сказал, что очень рад нас всех видеть и что слышал о нас много хорошего, какие мы старательные и талантливые, и что наше пребывание здесь может открыть путь за пределы Авроры для многих соотечественников, а также существенно повлиять на геополитическое положение, заложниками которого мы все оказались. Последняя фраза мне не очень понравилась, в ней не хватило мне какой-то справедливости. Еще Эдуард Андреевич сказал, что знает, что такое с нами произойдет впервые и как мы волнуемся. Мы, конечно, это подтвердили. Тогда Эдуард Андреевич сказал, что наши страхи не совсем оправданны. По его словам, раньше, в червивые времена (он оказался еще и историком – ну просто человек эпохи Возрождения!) наши предки умели пробуждать свои способности не случайным образом, а особенными ритуалами. Я знаю, что эти ритуалы были болезненными. Меня не нужно оберегать от этого знания. Но он почему-то оберегал. Он сказал, что ритуалы были сложными. Я сидел, слушал и кивал. Мы очень мало знаем о нашей истории, потому что она мерзкая, и отсталая, и проклятая. Мне стыдно, что я заинтересовался, но я заинтересовался. Эдуард Андреевич сказал, что мы сейчас в самом подходящем возрасте. У нас еще в достаточной степени гибкие разумы, но в то же время мы вполне окрепли. В этом возрасте наши предки снимали золотые амулеты, знаки детства, и учились пользоваться тем, что предлагал червь. Так что, по мнению Эдуарда Андреевича, технология, которую на нас испытывают, не новая, но весьма улучшенная, куда более безопасная, гуманная и контролируемая. Эти слова, признаться честно, меня успокоили. Я очень верю в передовые достижения нашей науки. Мы сидели и слушали, я старался быть очень внимательным и выглядеть очень внимательным. Мне хотелось, чтобы Эдуард Андреевич видел, как я успокаиваюсь от его слов. Он вовсе не выглядел так, как будто ему будет тяжело подвергать нас процедурам. Он выглядел спокойным и уверенным. Включил вентилятор, поводил рукой около лопастей, сказал, что в первую очередь нам необходимо понять, что червь – неотъемлемая часть нас. Он нас заверил в том, что червя боятся не нужно и что мы испытаем то, что наш подвид и должен испытывать, – метаморфозы. Какое слово красивое, правда? Гусеницы становятся бабочками, и это нормально, это часть истории одного существа. Я посмотрел на Андрюшу, а Андрюша, как оказалось, тоже очень внимательно слушал, хотя обычно он витает в облаках. Боря и Володя выглядели напряженными, Фира улыбалась, Валя хмурилась. Каждый из нас думал о чем-то своем. Эдуард Андреевич сказал, что гусенице очень страшно становиться бабочкой, но такова ее судьба, биологическое предназначение, и гусеницы, которые умирают гусеницами, никогда не узнают ничего о полетах и не используют весь доступный им опыт. И хотя некоторые бабочки живут всего один день, взамен они получают всю полноту предназначенной им жизни. Это была очень хорошая и красивая речь. Я знал, что боль и смерть – естественные вещи и что все через это пройдут, но Эдуард Андреевич сказал обо всем так красиво, и стало менее страшно, я даже почувствовал гордость, ведь «метаморфозы» и правда замечательное слово. Он очень мягко с нами говорил, и еще как будто жалел нас, а когда к живому существу относишься с сочувствием, оно к тебе так и тянется, я это знаю по бездомным собакам и кошкам. Потом он рассказал, в чем будут заключаться процедуры. Я не буду тебе расписывать, вдруг это неприятно. Для того чтобы червь перешел в следующую стадию развития, необходимо испытать сильную боль. Поэтому часто ксеноэнцефалитом заболевают те, кто получил сильные травмы или пережил что-то чудовищное в психологическом смысле. Эдуард Андреевич сказал, что все процедуры будут отрегулированы так, чтобы не вызвать слишком быстрые изменения и мы вовсе не станем неуправляемыми монстрами и не впадем в бешенство. Еще Эдуард Андреевич сказал, что, хотя мы, в определенном смысле, склонны к насилию изначально, это все равно всегда вопрос выбора. Он сказал: если это не вопрос выбора, так почему один убивает детей, а другой расстреливает коллег на работе, третий же просто становится холоднее и жестче, четвертый устраивает террористический ад, пятый колотит жену. Слова Эдуарда Андреевича показались мне странными. Я думал, мы злы по своей природе и с этим ничего не поделаешь. Я посмотрел на Максима Сергеевича, но Максим Сергеевич сидел с абсолютно каменным лицом, по нему нельзя было понять, сто́ит ли с таким соглашаться. Эдуард Андреевич сказал, что мы всегда сможем делать выбор. Просто это будет сложнее. Ты сама прекрасно знаешь, что я боюсь стать злым. Боре, например, бояться нечего – он злой и без того. А я – боюсь. Я хочу быть хорошим и помогать людям, как же я буду им помогать, если мне будет нравиться, что они страдают. Но Эдуард Андреевич сказал, что все индивидуально, как отпечатки пальцев, и мы не перестанем быть самими собой. Фира потом вспомнила пословицу: где тонко, там и рвется. Мне это показалось очень верным. Жестокость – вода, она может вползти в тебя, если в тебе есть трещины. Как ты считаешь, во мне есть трещины? Обязательно ответь на этот вопрос в своем письме. Когда Эдуард Андреевич закончил говорить, сердце у меня билось очень часто от волнения, от радости и от страха. Я испытал много чувств одновременно и совсем запутался. Но мне показалось, он хороший человек. Во всяком случае, он хорошо говорит и такой аккуратный. Как ты знаешь, я обычно стараюсь задавать самые разные вопросы, чтобы учитель понял, как я заинтересован в предмете. Однако я не нашелся, мне нечего было сказать. Эдуард Андреевич терпеливо ждал. Наконец Фира спросила его, можно ли ей также походить на кварцевание, потому что у нее аденоиды и ее папа попросил, чтобы ей кварцевали нос. Эдуард Андреевич сказал, что с кварцеванием не будет никаких проблем, а еще можно делать и другие вещи: например, пить фиточай, кислородный коктейль, ходить в соляную комнату и на ингаляции. Я подумаю, что из этого мне нужно, ты тоже напиши свои рекомендации. Потом по лестнице спустился очень мрачный мужчина. У него сильно дрожали руки, и я понял, что он – солдат, поэтому сразу рассмотрел его внимательно. Он был одет во все черное, думаю, он вдовец. И такой бледный, такой до странности чистый и аккуратный, что вдруг напомнил мне персонажа рассказов Эдгара Алана По! Казалось, когда он выйдет во двор, на плечо ему обязательно сядет ворон. Эдуард Андреевич махнул мужчине рукой, и тот кивнул, вроде бы ничего необычного, просто постоялец, но так как я смотрел очень внимательно, то заметил, что взгляд у мужчины сочувствующий. Я, правда, не понял, кому он сочувствовал: нам или Эдуарду Андреевичу. Значит, он что-то знал, и, наверное, они с Эдуардом Андреевичем друзья. Надо все выяснить и всегда учитывать, что Эдуард Андреевич говорил вещи неоднозначные. Когда мужчина ушел, Эдуард Андреевич рассказал еще об удобствах лагеря, библиотеке и обо всем таком, а также посоветовал Максиму Сергеевичу сводить нас вечером в город на набережную. Максим Сергеевич фыркнул, а потом вежливо (насколько это возможно) попрощался. Он назвал нас орлами и сказал, что пора на море. Знаешь, на что это похоже? Когда мама все время заботится о своем ребенке, а потом приезжает папа, который с ними не живет, и папа похож на праздник. Это не мое сравнение, это сказала Валя. А сейчас я уже собираюсь на море, письмо это после моря перепишу на чистовик и отправлю вечером уже сам, когда пойдем в город. Еще думаю написать письмо Галечке, она ведь уже кое-что читает, и ей на следующий год в школу – надо тренироваться. Пиши мне скорее. Твой любящий сын, Арлен. Запись 14: Дорогая Галечка ЗДРАВСТВУЙ, ГАЛЕЧКА! КАК ТВОИ ДЕЛА? У МЕНЯ ВСЕ ОЧЕНЬ ХОРОШО, Я НА МОРЕ! ПОШЛЮ ТЕБЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ РИСУНКИ МОЕГО ДРУГА АНДРЮШИ, ЧТОБЫ ТЫ ЗНАЛА, ЧТО ТАКОЕ МОРЕ. ТЫ УЖЕ НАВЕРНОЕ ЧИТАЕШЬ ЛУЧШЕ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ СТАНОВИШЬСЯ ЛУЧШЕ С КАЖДЫМ ДНЕМ. Я ПРИВЕЗУ ТЕБЕ МНОГО РАКУШЕК И КРАСИВЫЕ-КРАСИВЫЕ БУСЫ, ТОЛЬКО СКАЖИ, КАКОГО ХОЧЕШЬ ЦВЕТА. НЕ ГРУСТИ, ЧТО Я С ТОБОЙ СЕЙЧАС НЕ ГУЛЯЮ. КОГДА Я ПРИЕДУ В МОСКВУ, Я БУДУ ГУЛЯТЬ С ТОБОЙ КАЖДЫЙ ДЕНЬ. (ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ МОСКВА? МОСКВА – ЭТО СТОЛИЦА НАШЕЙ РОДИНЫ. ТЫ ЖИВЕШЬ В МОСКВЕ!)