Он сказал это шепотом и пошевелил бровями. – Истязая плоть, получали дух. Соорудили машину по его извлечению. Это, между прочим, и погубило Рим – новообращенных-то были тысячи. Я не говорю про отдельные случаи, распинать вверх ногами было меньшим из изысков. Зрителю все время требовалось что-то особенное. Но если Бог есть дух, то Рим… – Позвольте тогда и мне, – Саша перебил его. – Метод, распространенный в наших палестинах. Он придвинул к себе лист бумаги и взял карандаш: – Если сделать наконечник округлым и смазать жиром, – Саша нарисовал длинный шест… – то он раздвинет внутренности и выйдет примерно между ключицей и лопаткой. При этом человек жив, сердце его бьется. Казнь тяжестью собственного веса, и медленная. – Есть время подумать о душе, – заметил ВВ. Он прошелся взглядом по углам, как будто хотел перекреститься. – Посмотрим? – напомнил Саша. – Все-таки две границы, три государства. Про то, что случилось с Фришем, и не говорю. – Сейчас, только огонь, – согласился он. – Огонь? – Это художественные мастерские, – напомнил он. – По технике безопасности тут запрещен газ. – Что за дикая мысль, огонь в жару. – Подвалы времен Тертуллиана, – он постучал ногой по плитке. – Кирпич мокрый, а мне надо сушить картины. Город на болотах. Пётр и Пётр. Спичек не найдется? ВВ снял со стены металлический щит, под которым открылась топка, и бросил несколько поленьев на решетку. Смял и сунул газету, щелкнул зажигалкой. Огонь быстро разгорелся, полетели искры. – Крест хорошо и кол хорошо… – он пристально смотрел на пламя. – Но все-таки настоящее очищение – это огонь. Во время сожжения читалась даже специальная молитва. Напутственная. Вот вы сказали про марки… Он неожиданно взял другую тему. – Я собирал в детстве… – откликнулся Саша. ВВ потер руки: – Да! – воскликнул он. – Я тоже. У нас в городке был киоск, там работала женщина. Я ее хорошо помню – в таких специальных перчатках без пальцев. Вот вы – что собирали? – Космос и спорт, – ответил Саша. – Фи, спорт. – А вы искусство, конечно? – Рембрандт на деньги от школьных обедов. За разговором ВВ как бы между делом открыл тубус. – Ждешь на морозе, – продолжал он, – пока тетка эта в перчатках распаковывает коробки… Папиросная бумага упала на пол, ВВ поднял ее и бросил в огонь. – …а потом оказывается, что искусство не завезли. – А где старик? – вырвалось у Саши. – Вы открывали, что ли? – Нет, но Фриш… Саша смутился. – Если я ничего не путаю, тут должны быть… ВВ наконец развернул холст полностью и прижал его углы стаканами. Саша встал из-за стола и взглянул на картину. На ней были изображены мальчик и девочка, по колено стоявшие в море. Мальчик стоял вполоборота и тянул игрушечный парусник, а девочка смотрела прямо на зрителя, то есть на того, кто окликнул ее с берега. Собственно, Саша и был этим зрителем. Одной рукой девочка держала зонтик от солнца, а другой – юбку. Под оборками розовели голые коленки. В рифму к игрушечному паруснику художник изобразил на горизонте настоящий корабль. Это была акварель, сквозь краску проступал даже карандашный контур. А вторая работа совпадала с той, которую он видел, это была шелкография. – Такие печатались пачками, – он развернул шелкографию к Саше. – Это Херман Броод – секс, наркотики и рок-н-ролл. Популярная фигура в Нидерландах. – Не слышал. – Так он уж помер! – отмахнулся Вадимыч. – У Фриша много любителей, в основном по части каннабиса. Броод у них гуру. А здесь вечные ценности. Он провел тыльной стороной ладони по акварельным фигуркам: – Будущий глава Гаагской школы вырос в лавке римского менялы. Какой-то заезжий заметил, что еврейский парнишка неплохо рисует, и папаша тут же отправил мальчика учиться. Жизнь двинулась по другому руслу, никаким художником становиться он не собирался, это уж точно. Говорят, это был кто-то из русских, пенсионер Академии. Так что в каком-то смысле вашего Соломониуса вы встретили. Он вопросительно посмотрел на Сашу: – Что с вами? – и сам себе ответил: – Да какая разница. ВВ поднял стакан, и картина с беспомощным шелестом свернулась. – Они мне так надоели… – сказал он с грустью. – Да? – Вы что? Псих! Саша попытался выхватить картины из огня, но холсты быстро темнели и корчились. – Перестаньте, это не то, что вы думаете, – наконец сказал ВВ. – А что это? – Саша смотрел на огонь, как будто в нем самом что-то превращалось в пепел. – Это подделка, она ничего не стоит. – Подделка? – выдавил он. – А Фриш? А заправка? Саша почувствовал себя обворованным. – Милый мой, есть тысячи причин, по которым на Фриша могли напасть. Уверяю вас, с нами это никак не связано. Просто вам нравилось думать, что вы часть большой интриги. А наш друг лишь набивал себе цену. – Ну, знаете… – Саша сел. Вадимыч весело поболтал вино в бутылке: – Небось от каждого мундира сердце ёкало? – он подвинул стакан. – Эй! Куда вы! Саша встал: – Вызовите мне такси. – И ничего не хотите знать? – Нет. – Ни секунды? – Нет! – Ну простите меня! – ВВ прижал пальцы к вискам. – Умоляю. Может быть, мы больше никогда не увидимся. Саша вернулся за стол словно под гипнозом. – У меня часто бывают такие мысли, – сказал Вадимыч. – Например, едешь в метро (тут есть метро) и вдруг – батюшки, да ведь этих людей ты видишь последний раз. Такая простая мысль и такая удивительная, что хочется перецеловать всех. Ведь в последний! – Вы плохой артист. – Вы бы себя видели. – он протянул Саше пепельницу: – Гаврила Ардальоныч перед камином Настасьи Филипповны. – Идите вы… – у Саши не было сил злиться, он снова чувствовал себя персонажем. “Этот Вадимыч опять облапошил”, – с досадой подумал он. – Еще раз простите, – сказал ВВ. – Так редко выпадает поговорить по-русски. Живу молчком, волчком. Сестра звонит редко, ее Марк считает меня нахлебником. С Фришом хорошо, весело – но кругозор… Он покачал головой и добавил: – Робин Гуд из Чернигова. ВВ устало поднялся, поворошил железным прутом пепел – и вышел в соседнюю комнату.