Нездоровые города, нездоровые люди Это равновесие в Германии XIX столетия было сильно нарушено. Промышленные предприятия переживали бум. Рабочие поселения появлялись как из-под земли и росли без всяких ограничений и необходимой инфраструктуры, как сегодня мегаполисы стран третьего мира. Население Гамбурга увеличилось втрое, а количество жителей Лейпцига – вообще в шесть раз. Большинство улиц были немощеными и в плохую погоду превращались в вязкую трясину. Дождевая вода и жидкие помои, канализационные стоки ремесленных производств смешивались с грязью улиц и при случае заливали подвалы, которые часто использовались в качестве жилых помещений. Сточные канавы и преимущественно открытые каналы были слишком узкими, чтобы справиться с возрастающими объемами канализационных стоков. Фекалии часто собирались в неплотных выгребных ямах, расположенных рядом с колодцами. Что делать с домашним мусором – каждый решал сам, поэтому многие задние дворы представляли собой зловонные свалки. В Берлине, насчитывавшем тогда миллион жителей, лишь четверть домов была оборудована ватерклозетами, и в городском пейзаже преобладали будки уборных. Человеческий организм не может долго выдерживать такие жизненные обстоятельства. Не известная до начала XIX столетия холера внезапно стала обрушиваться эпидемиями. Тиф и сыпной тиф тоже требовали себе жертв. Два мира Роберт Кох в 1882 г. выделил возбудителя туберкулеза, что в одночасье сделало его самым знаменитым немецким исследователем. Его открытия воодушевляли высшие слои общества вести гигиенически чистый образ жизни, чтобы защитить себя от болезней. Напротив, Петтенкофер относился к примитивному ходу рассуждений «выскочки из Пруссии», предложившего уравнение «возбудитель + носитель = болезнь», с презрением. Ему казалось абсурдным определять болезнь только по свойствам ее возбудителя, как это вполне серьезно делал Кох. Для Петтенкофера бактериологи были людьми, которые «ничего не видят за пределами своих паровых стерилизаторов, термостатов и микроскопов». И конечно же, Кох был приверженцем строгого карантина. Бактерии нужно преследовать до конца и уничтожать полностью. Такой медицинский подход Кох довел до логического завершения во время своих поездок за границу – в Африку, где он проводил принудительное лечение местного населения высокотоксичными средствами. Когда его пациенты целыми группами обращались в бегство, он рекомендовал создать строго охраняемые «концентрационные лагеря». Таким образом, в этих двух способах мышления столкнулись два мира. Вирхов, Петтенкофер и их союзники из числа первых социальных медиков и гигиенистов не сомневались в заслугах охотников за микробами. То, что педантичный Роберт Кох благодаря своим опытам идентифицировал бактерии – переносчики болезней, они приняли с большим интересом. Но к основному положению охотников за микробами, что здоровый организм свободен от бактерий, относились скептически. И в конце концов эта идея действительно оказалась в корне неверной. Даже тот, кто вдыхает туберкулезные бациллы, не становится автоматически больным – заболевает только часть инфицированных. Изолировать больных и обрабатывать их жилища дезинфицирующими химикатами, как это пропагандировал Кох, казалось обоим пионерам современной гигиены акционистским и контрпродуктивным. 3.5. Последняя эпидемия холеры В 1883 г. холера снова вернулась к воротам Европы, а в 1892 г. состоялось ее последнее большое «представление». Серьезно пострадали жители только в одном городе – Гамбурге. Там не было таких прогрессивных мыслителей, как Петтенкофер или Вирхов. Забор питьевой воды производился из реки Эльбы двумя километрами выше города, и по каналу длиной 800 м вода поступала в систему водопроводных труб «Искусство чистой воды». От песочных фильтров – таких, как использовались в Берлине, власти города из соображений экономии отказались. Гамбургская вода была известна своей «живностью» и пользовалась дурной славой. Поскольку фильтры отсутствовали, многочисленные живые существа попадали по водопроводным трубам прямо в дома. Гамбургские детишки собирали червей, мелких рыбешек, мокриц, ракушки или пресноводных губок, попадавших в водосборники. А женщины, торговавшие рыбой на рынке, расхваливали свой товар криками: «Угри, угри свежие из„Искусства чистой воды”»! Часто также приносило мертвых мышей или других животных из отстойников, и водопровод забивался. В 1892 г. Гамбург был, во всех смыслах, идеальным местом для холеры. Быстро растущее население ютилось в ужасной тесноте в районах старой части города на берегу Эльбы, где в каждом втором доме дополнительно обитали квартиранты или приходили на ночь люди, которым просто бросали на пол матрас. Доля домов, оборудованных ванной, сильно не дотягивала до 10 %. Перед первым наступлением холеры в середине августа 1892 г. в городе несколько недель стояла страшная жара. Температура воды в Эльбе достигала 22 градусов, а уровень воды в реке был настолько низок, что приливная волна поднималась гораздо глубже внутрь страны, чем обычно. Но одновременно испражнения людей, зараженных холерой, с гарантией попадали к месту забора питьевой воды. Семнадцатого августа умерли первые двое заболевших, через два дня не стало восьмерых, а еще через неделю ежедневно умирало не менее 400 больных. Полководец эпидемий Роберт Кох уже показал в Берлине, как следует действовать при малейших признаках возможной эпидемии: карантин, дезинфекция, досмотр пассажирского транспорта, санитарный кордон. Несоблюдение установленных требований грозило многолетним заключением под стражу в крепости или тюрьме. Двадцать четвертого августа Кох прибыл в Гамбург как эмиссар центрального правительства Германской империи в Берлине. «Ни в одном городе Европы я не видел таких нездоровых домов, логовищ чумы и рассадников заразы», – сказал Кох во время посещения рабочих квартир в бедном квартале Генгефиртель. Вероятно, их вид напомнил ему прошлую экспедицию в Индию, куда он ездил в связи с эпидемией холеры. Его фраза «Господа, я забываю, что я в Европе» была напечатана во всех газетах. Роберт Кох предписал карантин и изоляцию. Все развлекательные мероприятия были в одночасье отменены. Дезинфекционные команды взялись за работу – они обрабатывали все подозрительные квартиры, мебель, кровати, предметы домашнего обихода карболовой кислотой. Скоро уже во всем городе обоняние фиксировало в первую очередь не запах испражнений холерных больных, а всепроникающий запах карболки. В первую неделю сентября эпидемия достигла своего апогея, затем количество заболевших резко пошло на убыль. Эта эпидемия ничем не отличалась от прежних. Полностью соответствовала описаниям предыдущих эпидемий и новая короткая вспышка во второй половине сентября, когда все предложенные Кохом мероприятия были осуществлены. Однако то, что болезнь закончилась, было приписано исключительно этим мероприятиям Коха. Казалось, что Кох сам организовал разгром своего многолетнего противника. Его сторонники располагали явным большинством. Первые два дня Петтенкофер был оживлен и уверенным тоном излагал свои взгляды – что принудительные меры не нужны и что в Мюнхене холера сама бы затухла без такого государственного террора. Кох резко выступил против старшего коллеги, обвинил его в неприятии последних достижений науки и постановке неправильных диагнозов. На третий день конференции Петтенкофер уже ничего не говорил. Огорченный, он уехал назад в Мюнхен. Тем сильнее было удивление Коха, когда его первый ассистент, Георг Гаффки, спустя несколько дней обнаружил в почтовом ящике письмо от Макса фон Петтенкофера. В письме содержалась просьба: прислать для научных целей пробу холерной бактериальной культуры. Гаффки выслал запрошенную пробу. Героический опыт Седьмого октября Петтенкофер пригласил своих учеников и сотрудников в институтский актовый зал. Без долгих рассуждений он изложил свое намерение выпить холерную культуру. Взволнованные коллеги пытались удержать ученого от такого поступка, некоторые даже импульсивно предлагали сделать это сами вместо него. Однако Петтенкофер решительно отверг подобные предложения: «Я действую по старинному врачебному принципу – “Fiat experimentum in corpore vili”, то есть “экспериментируй только с бесполезными организмами”». Возражений он не слушал. «Я имею право считать себя бесполезным организмом. Мне 74 года, я давно страдаю подагрой, у меня нет ни одного зуба во рту, и я ощущаю все прочие тяготы преклонного возраста. Даже если я ошибаюсь и этот опыт смертельно опасен, я спокойно посмотрю смерти в глаза, так как это не легкомысленное и трусливое самоубийство – я умру во имя науки». Сначала Петтенкофер принял питьевую соду, чтобы нейтрализовать желудочную кислоту, которая, по мнению Коха, могла убить бактерии холеры, – он хотел лишить противника этого аргумента. Затем старый врач выпил один кубический сантиметр холерной культуры, содержавший, по расчетам, более миллиарда бацилл. Эта смесь, сказал он, на вкус «как чистейшая вода». На следующий день не произошло ничего. Девятого октября утром появилось сильное «урчание» в кишечнике. Затем начался умеренный понос, который длился четыре дня. Кал был много раз исследован и показывал огромное количество холерных вибрионов, однако в целом Петтенкофер чувствовал себя все это время достаточно прилично – ни следа каких-то тяжелых проявлений холеры. И даже получасовой путь от своей квартиры до института профессор, как обычно, проделывал пешком. Коху он отправил письмо следующего содержания: «Господин доктор Петтенкофер шлет свои комплименты господину профессору доктору Коху и сердечно благодарит за бутылочку с так называемыми холерными вибрионами. Господин доктор Петтенкофер выпил содержимое бутылочки и рад сообщить господину профессору Коху, что чувствует себя, как и прежде, в добром здравии». Через десять дней, пребывая в веселом расположении духа, подобный эксперимент повторил ассистент Петтенкофера, Рудольф Эммерих. Чтобы «подкормить» бацилл, он после холерной смеси съел большой кусок сливового пирога. Одна ночь прошла спокойно, следующую ночь Эммерих почти полностью провел в туалете. Но и у него по истечении пяти дней все прошло. Кох никак не реагировал на все эти эксперименты на себе. Но из его окружения пришло несколько заявлений, что полученные результаты – ни больше ни меньше как просто случайность. Однажды было высказано предположение, что у Петтенкофера мог быть иммунитет, если он уже болел холерой ранее. Георг Гаффки лишь годы спустя, касаясь этих рискованных опытов, сказал, что прислал Петтенкоферу слабовирулентную культуру, «так как мы могли себе представить, что он собирается сделать». Аргумент, не слишком заслуживающий доверия, поскольку «в это время Кох абсолютно не верил в понятие вирулентности» – утверждает Кристоф Градманн, гейдельбергский историк медицины и эксперт по деятельности Роберта Коха. «То, что бациллы ведут себя сегодня так, а завтра – иначе, казалось Коху безумной идеей Пастера, с которой он не хотел иметь дела». К сожалению, героический поступок Петтеркофера не нашел большого отклика. Сын крестьянина, за большие заслуги удостоенный наследственного дворянства, признал себя побежденным и отошел от дел. Он понял, что доводы Коха победили. Девятого февраля 1901 г. Макс фон Петтенкофер в возрасте 83 лет, находясь в депрессии, застрелился в своей мюнхенской квартире. Что же касается путей распространения холерной инфекции, то с сегодняшней точки зрения оба спорщика были одновременно и правы, и не правы. В Гамбурге было доказано, что холера очень хорошо передается через воду, как и полагал Кох. В этом пункте Петтенкофер ошибался. Напротив, заболеет ли кто-либо или нет, ни в коем случае не зависит только от самих бактерий, как полагал Кох. Хотя зараженная питьевая вода централизованно поступала во все жилые кварталы, заболевали в первую очередь непривилегированные и полуголодные обитатели рабочего квартала Генгефиртель, гигиенически запущенного. Более поздний статистический анализ гамбургской эпидемии показал, что в группе населения с годовым доходом более 10 000 марок заболели только 1,8 %, а с доходом менее 1000 марок – напротив, 11,3 %. Холера показала себя тогда – как, впрочем, и во все времена – болезнью, идущей вслед за нищетой, подобно эпидемиям войн и катастроф. Однако сытый желудок ставит перед бациллами холеры почти непреодолимый барьер. 3.6. Медицина без лекарств Кох рассматривал течение бактериального инфекционного заболевания как вторжение. Если бактерии уже проникли в организм, он вынужден принять их. Тело поедается бактериями так же, как питательный раствор в лаборатории, и болезнетворный процесс может остановиться только в том случае, когда бактериям уже нечего будет есть. Во времена Коха, особенно в нищенских рабочих кварталах больших городов, свирепствовал туберкулез. Кох считал омертвелую ткань результатом вторжения этих бактерий, а само разрушение тканей – вызванным их ядовитыми выделениями. Его препарат туберкулин, как он заявлял в своих выступлениях, будет настоящим прорывом в борьбе с этой безудержно ширящейся инфекцией. В опытах над животными, по словам Коха, ему уже удается вводить бактерии в живой организм так, что они не наносят ему никакого вреда. С ноября 1890 г. медикамент поступил в продажу, и начался настоящий туберкулиновый бум. Берлин превратился в место паломничества, где легочные санатории возникали чуть ли не прямо из-под земли. Тысячи больных туберкулезом возлагали свои надежды на чудодейственный эликсир Коха. Из чего конкретно состоял туберкулин, знали только Кох и его ближайшие помощники. Сам Кох зарабатывал на каждой проданной упаковке лекарства и ревниво оберегал тайну его производства. После восторгов и ликования, продолжавшихся несколько недель, появились сначала единичные, а потом все более многочисленные и гневные скептические отзывы. Неожиданно вместо излечения заговорили об ухудшении состояния больных при лечении туберкулином, а затем появились и случаи со смертельным исходом. От недели к неделе волнение возрастало. Похоронные машины останавливались перед легочными санаториями одна за другой. В итоге туберкулезные санатории «вымерли» так же быстро, как были построены.