Я подался вперед, весь обратившись в слух. — Нет, она не в зале. Она еще спит. Я оставила ее переноску в гримерной. Но я могу кого-нибудь послать за ней… — это звучало обнадеживающе, однако камеры уже отвернулись и даже отъехали в сторону. — Крысы!.. — прошипела мисс Эшли сквозь зубы, адресуясь ко всем предателям и, конкретно, ко мне – точнее, к моему исчезающему вдали хвосту, поскольку я уже мчался прочь, скользя меж голых ног и железных ножек, стремясь поскорее достичь гримерки и обнять мою спящую красавицу. По части кулис я спец. Я завсегдатай всех гримерок в этом городе, девочки-хористки меня обожают. Никто не бывает столь сердечен, как подтанцовка, особенно к чувакам, которые появляются, когда им заблагорассудится, и ходят на четырех вместо двух. Итак, я достиг задней лестницы прежде, чем вы успели бы сказать: «Луи, твой выход». Охранников еще не было на дежурстве: шоу начиналось в семь вечера. Поскольку все остальные топтались в зале для приемов, кулисы за сценой были темны и пусты, за исключением стоек для костюмов, выстроившихся вдоль коридора, ведущего в гримуборные. Я сунул нос в парочку гримерных и обнаружил только скопище разрозненных туфелек, валяющихся как попало, несколько стоящих в беспорядке стульев, слабое мерцание стекляшек на покинутых заколках и диадемах, да колыхание страусиных перьев, выкрашенных в цвета, которые не стал бы носить ни один уважающий себя страус. Легкий звук привлек мое внимание к следующей гримерке. Мне послышалось шарканье ног по голому полу – ковровое покрытие отсутствовало в комнатах, где постоянно рассыпаемая и разливаемая косметика скоро покрыла бы любой ковер подобием тошнотворного узора внизу. Хотя тот, нижний, был таким изначально. Еще мне показалось, что я слышу горловой клекот попугая. Ужасная, кстати, птица, с отвратительным клювом и такими же когтями. Я проскользнул внутрь и притаился между рядами одинаковых костюмов на вешалках – ярко-фиолетовых платьев для фламенко, сверкающих блестками и отделанных оборками, украшенными индюшачьими перьями. Перья сначала попали мне в глаза, потом начали щекотать нос. Я уже собирался чихнуть, когда заметил под соседним стулом розовую полотняную переноску. Выпуклые серебряные буквы украшали ее: «Иветта», — прочел я с трепетом. За розовой сеткой сбоку угадывались очертания лежащей фигуры. Я сдержал свой неуместный чих. Никакой спящей принцессе не понравится быть разбуженной насморочным принцем. Затем идиотский попугай снова захрипел, и в дальнем углу гримерки послышалась возня. Как смеет какая-то мерзкая птица тревожить покой моей несравненной Иветты? Я обернулся со сдержанным рычанием и увидел две пары человеческих ног. Они танцевали. Когда я подкрался поближе, они исполняли что-то вроде танца апачей, топчась по кругу. Ноги в черных брюках наступали, а голые женские болтались практически безжизненно, время от времени слабо пиная черные брючины. Я взглянул вверх сквозь опахала фиолетовых перьев и россыпи блесток. Нет, они не танцевали. Я увидел лицо женщины, раскрашенную радужную маску, красоте которой могла бы позавидовать Саванна Эшли. Ее голова свесилась набок, когда партнер высоко поднял ее вверх, как танцовщик в балете. И, когда она повисла на чем-то сверкающем, надетом на ее шею, безжизненное лицо не изменилось. Ее партнер – я заметил только ноги в черных брюках и безымянную спину – отступил прочь, а она осталась висеть, тихонько покачиваясь на невидимом снизу крюке. Теперь мой нос чуял не только слабый нежный аромат спящей Иветты, но и тяжелый запах страха. И смерти. Я отшатнулся назад, под спасительную сень фиолетовых перьев, ноги в черных брюках прошли мимо так стремительно, что одна из черных кроссовок, ступающих бесшумно, как бросок змеи, задела ножку стула. Стул поехал по полу, скрипя, точно мелок по школьной доске. Черные Ноги еле слышно выругался, шагнул к розовому ковчегу, в котором почивала Божественная Иветта, пинком – пинком! — отшвырнул его прочь и выскочил из гримерки. Я в немыслимом прыжке поймал полотняную переноску прежде, чем она ударилась о стену. Оттуда донесся испуганный сонный вскрик. Если бы Божественная Иветта не свернулась клубком во сне, пинок мог бы убить ее. Приглушенный свет отразился в широко раскрывшихся прозрачных зеленых глазах. Розовый треугольник носа прижался к сетке. Мы оба глубоко вдохнули, вновь узнавая друг друга. Божественная Иветта произнесла мое имя своим нежным, растерянным и удивленным голоском… Я больше не мог сдерживаться. Я должен был чихнуть. Поскольку я джентльмен, я отвернулся – и увидел висящую над нами танцовщицу. Ее поникшее лицо смотрело вниз, на воссоединение Полуночника Луи и Божественной Иветты, пустыми глазами фарфоровой марионетки. О, кукольник, бросивший ее висеть здесь, ответит за то, что посмел посягнуть на Божественную Иветту, не будь я Полуночник. Луи! Глава 9 Пони бегает по кругу — Брат Джон, мне страшно. — Мне тоже. Вы должны уйти. — Еще пять дней. Мне осталось потерпеть всего пять дней! Я стараюсь быть такой тихой, такой незаметной, такой… идеальной. Но, мне кажется, от этого он только делается хуже. — Вы не сможете ему угодить, что бы вы ни делали. Вам нужно просто уйти. — Да, но я столько времени держалась! В апреле мне стукнуло тридцать пять. Могла бы чему-то научиться за это время. — Вы и научились. Вы нашли экономическую возможность, чтобы уйти. Все, что нужно сделать, это воспользоваться ею. — …они всегда так себя ведут. Они обращаются с тобой; как с мусором, называют тебя шлюхой, но, как только ты собираешься уйти, вдруг оказывается, что ты слишком хороша, чтобы тебя отпустить. — Он сумасшедший. И намерен вас тоже довести дс сумасшествия. — Но я не собираюсь позволять ему раздавить меня. И Хватит. Чертов ублюдок. Он никогда не бывает таким, как вы… никогда не слушает, сразу – бац, бац, бац!.. — Мне платят за то, что я слушаю. — Но вы же не поэтому?.. Не надо, не отвечайте. Мы не должны говорить о вас, только обо мне. Обо мне и о моих… проблемах. Знаете, брат Джон, я вот думаю, как приятно было бы однажды встретиться с вами – потом, когда я уберусь отсюда. Может быть, я бы позвонила вам, и мы пошли бы куда-нибудь пообедать и вспомнить проклятые старые времена… — Вряд ли это возможно. — Вам, наверное, правила запрещают, да? Может быть, это и к лучшему. Я рассказывала вам о таких вещах, за которые мне стыдно. — Вы не должны стыдиться вещей, в которых не виноваты. — Вы правы. Это ведь его вина, правда? Он вечно… Вечно обозлен, вечно унижает меня. Они все поначалу выглядят как прекрасные принцы, а потом превращаются в годзилл. И Годзилла – это еще очень мягко сказано… Он что-то задумал. Затаился. Он ненавидит то, чем я занимаюсь, и хочет помешать мне в субботу… Я вижу, как его злость растет, он кричит, что эта страна катится в преисподнюю, что для белого мужчины нет никаких шансов, что все бабы – проститутки… Откуда в нем столько ненависти? — Он боится найти в самом себе то, что он больше всего ненавидит. — Он? Боится?.. Простите, что я смеюсь. Хотя, что ж, смех может помочь мне избавиться от него. Он же на самом деле жалок, здоровенный сукин сын, ни на что не способный, кроме как избивать женщину, которая меньше его в два раза. Он просто козел. Правда же? С этим не поспоришь. Я больше не собираюсь его бояться. И не буду! — Лучшее, что вы можете сделать, это немедленно уйти. Сегодня. — О, нет. Не сегодня. И не завтра. И не послезавтра. А вот через пару дней после этого – да. Выиграю я или проиграю – неважно, я уйду от него. Да, уйду. Спасибо вам. Мне стало немного легче. Не так… страшно. Не знаю, что бы я делала, если бы не могла позвонить вам, высказать свой ужас, свою слабость и глупость… — Я здесь для того, чтобы помогать людям. — Вы помогаете, да. Вы помогаете мне не умереть от страха. Глава 10 Роковая Саванна Ранним утром во вторник аквамариновый «шевроле» на холостом ходу подкатил к аллее, ведущей к отелю «Голиаф» и остановился со звуком, в котором Темпл послышался протяжный зевок. На фоне голубых небес возвышалась колоссальная фигура, нависавшая над дорогой и тротуаром, — гигант в три этажа высотой. Между его расставленными ногами должны были проходить пешеходы и проезжать машины. Темпл взглянула сквозь затемненное переднее стекло на исполинские ляжки, заканчивающиеся в тени того, что должно было изображать греческую юбочку, но больше походило на подгузник борца сумо. И сохранил слова обломок изваянья: Я – Озимандия, я – мощный царь царей!.. Строки из сонета Шелли невольно всплыли в голове Темпл. На самом деле, строитель данной антропоморфной арки, несомненно, вдохновлялся другим изваянием – Колоссом Родосским, одним из ныне утраченных чудес света. Позади исполинской статуи простирались сверкающие постройки отеля «Голиаф» – гротескный парк аттракционов, похоже, поставивший своей целью непременно избавиться от любых, самых крохотных, проявлений хорошего вкуса и достаточно вызывающий, чтобы счастливые в своем невежестве хозяева «Голиафа» могли им гордиться. Темпл нажала на педаль газа, и ее маленькая машинка, проскользнув под колоссом, выехала на изгибающуюся подъездную аллею (все подъездные аллеи в Лас-Вегасе изгибаются – это закон), и остановилась перед длинной полотняной маркизой у входа, которая крепилась на медных опорах, начищенных до зеркального блеска. Эти опоры почему-то напомнили Темпл ребра кита из «Пиноккио», так и норовящего проглотить зазевавшуюся жертву. Картина, впрочем, была совершенно типичной для любого отеля с казино в Лас-Вегасе. Ровно восемь утра, — сообщил циферблат ее наручных часов размером с Биг-Бен. — Мне оставлен постоянный пропуск в пиар-офисе отеля, — сказала она швейцару в униформе, открывшему для нее дверцу «шевроле». «В униформе» – это было слишком громко сказано. На всех швейцарах «Голиафа» были только открытые сандалии, коротенькие египетские юбки из белого льна и светлые парики в стиле Бо Дерек (американская актриса и фотомодель) с тугими дредами. Остальная прислуга, к сожалению, одевалась попроще. Темпл отодвинула водительское сиденье до упора, чтобы вытащить из машины свою огромную сумку, по обыкновению плотно набитую разными необходимыми вещами. Потом она остановилась посмотреть, как швейцар поместится в крохотную машинку, чтобы отогнать ее на стоянку. Его маневры позволили лицезреть почти такой же ракурс голых волосатых ног, как у колосса на въезде, но Темпл гораздо больше волновало, не поцарапают ли бронзовые браслеты на обеих руках швейцара приборную доску ее «шевроле». Ей еще оставалось сорок три месяца выплат за машину. Хотя отель «Голиаф» был одной из достопримечательностей Лас-Вегаса, Темпл не была здесь с тех пор, как Макс в последний раз выступал на его сцене. Она стремительно миновала сверкающую карусель вертящейся двери, обрамленной медью, стекла которой были зеркальными с внешней стороны, но позволяли находящимся внутри смотреть на улицу, как сквозь обычное стекло. Стук каблучков Темпл по мрамору холла звучал уверенно и твердо, как обычно. В отличие от большинства гостиниц, отели Лас-Вегаса предпочитали упрятывать стойку регистрации подальше. Гостей, вместо вышколенного портье, приветствовал музыкальный звон «одноруких бандитов» и звяканье двадцатипятицентовых монет, проваливающихся в ненасытные стальные глотки игральных автоматов. Темпл прищурилась и сняла темные очки, ожидая, пока глаза привыкнут к нарочито приглушенному свету. Мекка азартных игр культивировала атмосферу постоянных трех часов ночи – лучшее время для визита к Златовласке в попытке найти ту самую «правильную» рулетку, «везучий» карточный стол или «судьбоносный» игральный автомат. «Если не получается – пробуй еще и еще раз!» – таков был девиз. Темпл прошла по ковру цвета бургунди с узором из желтых… кажется, верблюдов, лавируя между игральными автоматами, тут и там со звоном выплевывавшими потоки серебристой мелочи на радость удачливым игрокам, и слегка опасаясь огромной люстры, нависшей прямо над ней. За первыми рядами автоматов располагался задымленный полутемный коктейль-лонж. Официантки, замаскированные вуалями, сновали туда и сюда между низких диванов и столиков в форме верблюжьих седел. Крохотные лампочки призрачно посверкивали на деревьях, обрамлявших самую знаменитую достопримечательность «Голиафа». Темпл остановилась, чтобы взглянуть на нее: река шириной около четырех метров извивалась посреди зала для коктейлей. На пристани, отгороженной бархатными шнурами, гости могли сесть в крохотную гондолу, отделанную алым бархатом изнутри, и совершить водную прогулку. На несколько захватывающих секунд лодочка ныряла вниз, в искусственный грот, где царила тьма, и только нарисованные светящейся краской звезды тускло сияли с потолка, выложенного из пластиковых валунов. Аттракцион назывался «Любовная пропасть». — Пошлятина, — пробормотала Темпл сквозь зубы с тоскливым презрением. Макс тоже так считал. Это, впрочем, не помешало им однажды сесть в гондолу, проскользить по воде к фальшивой пещере и целоваться там, внизу, в искусственной темноте. Она вздохнула и пошла дальше, мимо лестницы, застеленной пушистым ковром и перегороженной сейчас алым бархатным шнуром: вход в театр «Султан палас», где когда-то выступал Макс, был пока закрыт для посетителей. Наконец, она свернула в неприметный коридор, с облегчением оказавшись в рабочих помещениях отеля. Она направлялась в офис Брэда Михельсона, главы службы пиара «Голиафа». В офисе царил обычный хаос: горы отпечатанных на принтере материалов покрывали все горизонтальные поверхности, включая свободные участки пола и сиденья всех стульев. — Вы к Брэду? — строго спросила секретарша. Единственными признаками того, что дело происходит в Лас-Вегасе, были ее накладные ресницы и ногти кинжальной длины. Кивок Темпл вызвал быструю деловитую суету. Уже через несколько секунд Михельсон выпрыгнул из дверей своего кабинета, точно дружелюбный щенок. — Темпл! Проходите. Рад, что вы согласились поработать с нами. Очень мило с вашей стороны согласиться на замену в такой короткий срок. Мы в полном раздрае, — закончил он, провожая ее в кабинет, лишь чуть-чуть менее заваленный бумагами, чем остальные помещения. Он смахнул пачку брошюр со стула на пол, чтобы Темпл могла сесть. — Под раздраем вы имеете в виду обычный бардак, — она обвела рукой царивший вокруг рабочий беспорядок, садясь и с облегчением опуская на пол сумку, — или убийство? — О, господи, — сказал он и сел. Как большинство пиарщиков Михельсон обладал приятной, располагающей к себе внешностью, но сегодня его галстук выглядел так, будто его в последний раз аккуратно завязывали в прошлом году, а короткая стрижка темных волос явно была неоднократно взъерошена торопливыми пальцами. Он махнул рукой в сторону зеленых полос на экране своего компьютера: — Пытаюсь выработать новую стратегию. «Жизнь после смерти», так сказать. Вот, возьмите расписание на неделю. Темпл взяла в руки лист, радуясь, что может сразу опереться на что-то определенное.