Он открыл глаза и быстро-быстро сказал: — На стрингах. Ее повесили на стрингах. Со стразами. — Как?.. где… на чем она висела? — Я не знаю! Ты думаешь, я присматривался? Я сначала не понял, подошел поближе, чтобы узнать, что там такое… висит… как китайская звенелка. Все эти перья… они колыхались, стразы поблескивали… Выглядело, как чертово чучело на карнавале Марди Гра (Католический праздник, аналог русской Масленицы). Ну ты знаешь, анимированный костюм, марионетка. Только это был не костюм. Темпл опустилась на деревянное лакированное сиденье модернового шведского стула для посетителей – бездна вкуса! — форма и поверхность которого были такими обтекаемыми и гладкими, что ей на мгновение показалось, что она может соскользнуть с него на пол. Она видела множество гримерок, когда работала в театре «Гатри» (Знаменитый театр в Миннеаполисе. Основан в пику бродвейским коммерческим шоу), и еще до него, в разных любительских театрах. Она могла себе представить мертвую тишину пустой гримерки и бестелесное колыхание висящих повсюду костюмов. Но костюм, о котором говорил Бьюкенен, мог считаться бестелесным только выражаясь фигурально: мертвая оболочка, которую покинула душа. Темпл заметила, что дрожит, как лист на ветру, как свисающий с вешалки костюм в душном воздухе гримуборной. — Ты ее знал? Кто она была? — Просто девка, — этот черствый ответ мгновенно лишил Бьюкенена сочувствия Темпл. — Одна из. — По какой причине, кроме того, что ты обнаружил тело, Моллина тебя подозревает? Его взгляд томно скользнул в сторону, избегая ее пронизывающего взора: — Ну… я перед этим приглашал ее на свидание. — Приглашал на свидание? Или, по своему обыкновению, приставал к ней? Отвечай честно: ты просто вежливо подошел и пригласил ее в кафе, или все время пытался прижаться, лапал ее, дергал за перья костюма и смывался прежде, чем она успевала дать тебе по роже? Отвечай: ты не давал ей проходу, и это заметили все вокруг? — Что ты пытаешься мне пришить? Хочешь превратить несколько невинных дружеских шуток в дело о сексуальном преследовании? — Слушай, Бьюкенен, твои представления о невинных дружеских шутках лежат где-то между манерами пещерного человека и привычками боа-констриктора! Тяжелая дверь палаты распахнулась. Темпл обернулась, надеясь, что медсестра не успела услышать ее бесчувственные нападки на нездорового человека. Безжалостный синеватый верхний свет придавал вошедшей брюнетке какой-то застиранный вид, но это была не медсестра. Она проникла в палату, точно воплощенная скорбь, за ней по пятам следовала девочка-подросток с угрюмым лицом, покрытым прыщами. Пара приблизилась к постели больного и остановилась по другую сторону кровати. — Мерли, — представил женщину Бьюкенен, ничего не добавив, как будто имя все объясняло. — Мы отлучались в кафетерий перекусить, — извиняющимся тоном объяснила Мерли, глядя на Темпл. — Я примчалась сюда сразу с работы, не заходя домой, — она участливо повернулась к Бьюкенену: – Как быть с твоими рыбками? Когда мне нужно их кормить? — Покормишь, когда вернешься домой, — ответил он коротко. Тишина простерлась между ними, как пациент на столе под наркозом. Темпл украдкой рассматривала похожую на мышку женщину поверх белой простыни разделяющей их больничной койки. Довольно приятное лицо без морщин. Почти никакой косметики. Почему у забитых женщин всегда такие выцветшие ресницы? От этого их грустные глаза как будто плавают в бледно окрашенном холодце, подчеркивая безвольность и пассивность их обладательницы. Девочка, во всех других отношениях копия своей матери, в этом была на нее не похожа. Она, наоборот, пылала изнутри. Ее горящие глаза, глаза подростка, обитающего в диких джунглях средней школы, ничего не упускали из виду. Они замечали все, и обо всем судили. И обо всех. Эта жалкая парочка должна была бы удвоить стремление Темпл держаться как можно дальше от Бьюкенена и всего, что с ним связано. Вместо этого она решила ее судьбу, не оставив другого выхода. — Ладно, — сказала она человеку, лежащему на постели. — Я возьму на себя это шоу. Конкурс проводится в «Голиафе», так? Он молча кивнул. — Мой любимый отель, — сказала Темпл мрачно. Фокусник Макс как раз завершил свой контракт с «Голиафом» перед тем, как исчезнуть. Она попыталась незаметно продвинуться к двери и покинуть палату, но Мерли и ее дочь последовали за ней в коридор. — С ним все будет хорошо, — сказала Темпл убедительным врачебным тоном. Мерли кивнула, ее тусклое лицо обвисло от усталости и пережитого волнения: — Сердечный приступ был не очень сильный, хотя еще возможны осложнения. Огласка… — Это он как раз обожает, — перебила дочь. Темпл незаметно покосилась на правую руку Мерли в поисках обручального кольца. Его не было. В ушах дочери висело какое-то кошмарное количество серебряных скорпионов, пауков и панковских символов. Ее черты пока еще были размыты, бледная кожа покрыта прыщами, но Темпл заметила кое-какие признаки будущей красоты, еле видные, впрочем, из-за обилия пирсинга, оттягивающего детские губы и даже брови. — Куинси! — пристыдила Мерли. — У Кроуфорда был ужасный шок. Ты не могла бы забыть ваши вечные перепалки хотя бы на время его болезни? Девочка упрямо смотрела на свои тонкие руки, скрещенные на еле заметной груди. Она ничего не ответила, кроме невысказанного: «Да пошли вы все…», — написанного на ее лице крупными буквами. Золотые шестнадцать лет, и она должна провести их рядом с Кроуфордом Бьюкененом, исполняющим роль отчима или чего-то подобного… Темпл догадывалась, что эта высокая, длинноногая, нескладная девочка не могла быть родной ему по крови. — Спасибо вам, мисс Барр, — Мерли решила игнорировать неприличное поведение дочери. — Кроуфорд так много рассказывал о вас. Я знала, что мы можем на вас рассчитывать. — Никаких проблем, — уверила Темпл неискренне. Она бросила последний взгляд на Куинси, которая подпирала серую стену, выпятив губы, точно Ким Бесинджер, и ушла, стуча высокими шпильками по больничному коридору. «У него есть сожительница, — думала она с отвращением, — но это не мешает ему кобелировать направо и налево. Может, хоть убийство напугает его так, что он уймется и начнет обращать больше внимания на семью. Хотя, наверное, Куинси это не слишком понравится… Оказывается, есть нечто более ужасное, чем иметь Кроуфорда Бьюкенена под боком в качестве коллеги по профессии. Гораздо ужасней, будучи Кошмарным Подростком, иметь его в качестве отчима!» Глава 8 Танец смерти Я снова пребывал в блаженной дремоте – мне в этом нет равных, — но был бесцеремонно разбужен шумным возвращением мисс Темпл Барр. — Луи!.. — вскричала моя куколка, обнаружив меня на своей просторной кровати в спальне, освещенной только тусклым светом ночника. И это вовсе не было криком радости, как я рассчитывал, хотя она немедленно подхватила меня на руки. — Мое шелковое платье от Ханае Мори! — возопила она так громко, как только могут вопить маленькие куколки, когда их раздражает неизвестно что. Я был вывален на холодную, не примятую как следует часть одеяла, а она схватила мое уютное теплое гнездо и сдернула его с кровати. Она носилась с ним по комнате, держа на вытянутых руках, подбежала к выключателю и зажгла безжалостный свет, заставив мои зрачки сузиться до размеров крохотных вертикальных щелок. Пока я моргал, полуослепнув, она расправляла платье и оглашала воздух непрерывными риторическими вопросами: — Почему нужно было обязательно улечься на него?.. Зачем было так комкать его своими лапами?!. У мисс Темпл Барр, конечно, есть свои сильные стороны, но понимание мужских привычек явно не входит в их перечень. Она повесила платье в шкаф и сняла свои шпильки, сразу сделавшись меньше ростом сантиметров на двенадцать. И это простое действие как будто вызвало в ней общий упадок сил и настроения. — Я знаю, что ты не нарочно, Луи, — сказала она со вздохом. — Так же, как чертов Кроуфорд Бьюкенен не нарочно наткнулся на труп и свалился с сердечным приступом. Но все это усугубило мои неприятности. Высказываясь таким образом, она начала раздеваться, и я, как настоящий джентльмен, отвернулся. Глядя в другую сторону, я думал о том, что шумное возвращение мисс Темпл Барр и ее вопиющий поступок, — я имею в виду лишение меня теплого насиженного места, — тоже усугубили психологическую травму, которую я пережил нынче утром. Я вспомнил мое тайное прибытие в «Голиаф» через заднюю дверь для кухонных доставок. Проникновение внутрь – очень тонкий маневр. Мой темный силуэт хорошо различим на фоне выбеленных солнцем стен здания, так что я притаился в тени мусорного бака и пристально наблюдал за дверью. Людские ноги проходили туда и сюда, и, наконец, появилась одна пара ног, катящая перед собой бельевую тележку. Прежде, чем вы успели бы произнести «Нострадамус», я метнулся к ней, неслышно понесся рядом, и, вместе с ней оказавшись внутри, немедленно растворился в полумраке. Мои лапы, исходившие вдоль и поперек жесткий, раскаленный солнцем бетон Стрип-стрит, не слишком привередливы и ничего не имели против прохладной поверхности дешевой виниловой плитки. Я крался по коридору, мой тонкий нюх безошибочно вел меня мимо толчеи гостиничной кухни дальше – в помещения для гостей. Здесь мои и без того неслышные шаги полностью скрадывало мягкое ковровое покрытие. Его расцветку я мог бы назвать «Возвращение вчерашнего ужина» или, например, «Детская неожиданность». К счастью, кошачий род не слишком привередлив к цветовой гамме, (если, конечно, исключить оттенки ландшафта, с которым необходимо срочно слиться), иначе я добавил бы свой собственный ужин к психоделическому узору под ногами. Никто не заметил моего присутствия. Я продвигался вперед, мастерски скрываясь в темном местечке за сигаретным киоском, потом в тени развесистой пальмы в кадке, а оттуда неслышно метнулся за ближайший угол. Волны магнитофонной музыки и человеческих голосов безошибочно привели меня в зал для приемов, забитый стоящими как попало складными стульями и тянущимися повсюду электрическими проводами, количество которых заставило бы Индиану Джонса испытать приступ паники, как в пещере со змеями. Столпотворение длинных голых женских ног вызывало в памяти хореографические композиции из мюзиклов Басби Беркли, знаменитых в тридцатые годы. Большинство этих безволосых конечностей возвышалось на платформах такой высоты, что коллекция двенадцатисантиметровых шпилек моей куколки рядом с ними выглядела бы как плоские лондонские балетки. Я скользил от одного стула к другому, укрываясь под сиденьями, и не забывал принюхиваться к пропитанному запахами табака и пота воздуху, пытаясь различить аромат, который я никогда не забуду: легкий аромат пудры, присущий только моей Божественной Иветте. Высокие каблуки топтались перед моими глазами, их обладательницы приходили и уходили, болтая о перьях и тряпках. Унизительно скрючившись в густой тени под операторским треножником, (к счастью, те, кто смотрит в камеру, никогда не опускают взгляд вниз), ваш покорный слуга чуть не упал в обморок, оказавшись внезапно нос к носу с очаровательной кошачьей мордочкой, увенчанной сверкающими камешками. Один глубокий вдох – и я понял, что это подстава. Чудесное видение пахло сильно поношенными стельками. Сияющие глаза и гладкое тело, кокетливый хвост, изгибающийся, точно дымок, принадлежали глупой атласной кукле. Подобно фальшивым Бейкеру и Тейлору, моя визави была чучелом: женская туфля, сделанная в форме прелестной кошечки. Она повернулась и исчезла из поля моего зрения вместе с хозяйкой. Я решил продолжать свой нелегкий путь по переполненному залу. К этому времени множество запахов, как приятных, так и не очень, слились для меня в один одуряющий человеческий дух. Я вернулся к проверенному способу передвижения – от стула к стулу, огибая то и дело возникающие на пути кучи телевизионного оборудования. Внезапно один из стульев, под которым я как раз укрывался, сделался центром стихийно возникшего оживления. — Сюда, — раскатистый мужской бас прозвучал у меня над головой, и сильная рука подняла мое укрытие. Я переместился вместе с ним, держась под сиденьем, и едва не потерял заднюю ногу, когда стул был снова поставлен на пол, грозя проткнуть железной ножкой мою конечность. Я сжался в комок, все мои чувства обострены, держась наготове на случай нового неожиданного перемещения. — Садитесь, мисс Эшли, — прогремел все тот же низкий голос. Эшли? Это имя прозвучало райскими лютнями! Подол из пестрого шелка занавесил мое убежище, ниспадая до полу и окружив стул благословенным тентом. Пара отделанных жемчугом босоножек на платформе от Люсит утвердилась прямо перед моим носом. — Спасибо, зая, — промурлыкало контральто. — Где моя «Маргарита»?.. — Вот, пожалуйста, — ответил женский голос, сопровождаемый быстрым шарканьем балеток по ковру. Некоторое количество разных ног принялось танцевать вокруг, стараясь услужить той, что сидела на моем стуле – Саванне Эшли собственной персоной. Я удовлетворенно мурлыкнул. — Э-э-э… — сказала Саванна Эшли. Воцарилась благоговейная тишина. Потом все тот же мужской голос произнес: — Мы проводим репетицию с операторами и осветителями, чтобы команда поближе ознакомилась с обстановкой. Камеры наехали со всех сторон, подобно голодным дворняжкам, стремящимся к лакомой косточке. Я почувствовал, как мисс Саванна Эшли подобралась и выпрямилась, хотя ее голос оставался все таким же расслабленным. — Репетиция – прекрасноее время для того, чтобы ощутить атмосферу шоу, — произнесла она. — Некоторые из режиссеров считают, что я лучше всего работаю именно на репетициях, — нежный смешок. Вежливые смешки окружения. Мой беззвучный хохот. — Мне повернуться? Налево, направо?.. — Ее пятки так быстро совершили круговое движение, что чуть не задели меня по носу. — Я лучше всего выгляжу в ракурсе три четверти, — я услышал приглушенное бормотание кого-то из операторов. — Моя – что?.. Кожа?.. А, кошка! Моя дорогая Иветта. Разумеется, я всегда беру ее с собой.