В общем, Северная Мексика была выжженной, нечестивой страной — филиалом ада на земле. Джеймс Ли Кобб, доброволец из Миссури, наблюдал, как два одетых в оленьи шкуры ополченца вытаскивают из грязного кустарника ещё один мексиканский труп. — Это уже шестой, босс, — произнёс один из солдат по фамилии Джонс, сплёвывая смешанную с табаком слюну на лицо испанца, убитого в живот выстрелом картечи. От грудины до мошонки погибший мужчина представлял собой дыру, в которую можно было забросить мяч и не коснуться плоти. — Шестой грязный, грёбаный сукин сын. — Каждый раз при виде мёртвого мексикашки я думаю о том, — протянул Кобб, — что мир стал чуточку чище. Джонс кивнул, скидывая на песок паука. — Да, Джеймс, я бы с этим согласился. Я бы согласился, — закивал Джонс и снова плюнул на тело. — Знаешь что? А местность-то здесь и неплоха. Если бы не чёртовы мексикашки, пачкающие её, то здесь можно было бы жить. Как думаешь? Кобб прищурился. Он всегда был настороже. Всегда. — Возможно. Только здесь, наверно, жарче, чем в заднице у дьявола. — Стоит подумать, да? Кобб прислушивался к словам ветра, говорящего ему голосами демонов, что будет ещё больше смертей, ещё больше мерзких убийств, прежде чем эта небольшая вечеринка подойдёт к концу. Кобб облизнул пересохшие губы и улыбнулся. * * * Кем бы Джеймс Кобб ни был в детстве, повзрослев, он стал совсем другим человеком. Он никогда не мог искренне отметить тот момент, когда из наивного простака с широко раскрытыми глазами он превратился в кровожадного убийцу. Возможно, это было во время его первого убийства. Тот бродяга, которого он зарезал в Канзасе после побега из Миссури. Тот, который решил показать молодому мальчишке, что нет ничего противоестественного в отношениях двух мужчин. Наверно, это превращение произошло, когда он вытащил охотничий нож и вонзил его прямо в живот вонючего извращенца; когда увидел, как горячая кровь пузырится на земле, подобно лаве… Вот тогда всё и произошло. И стоило ему совершить первое убийство, как дальше всё стало легко и естественно. Словно он был для этого рождён. Как и предрекал ведьмак Геллер, жизнь его стала мрачной. После отъезда Кобб редко вспоминал Миссури, Геллера, дядю Арлена или тётушку Маретту. Или то существо, что некогда было его матерью. Всё, что имело значение — это жизнь, здоровье, набитый желудок и целый череп. Он крал лошадей и угонял скот. Охотился на бобров в Скалистых горах и в Вайоминге. Поставлял контрабандный виски индейцам и снабжал их американскими карабинами для борьбы с переселенцами и армией. В общем, ежедневно рука об руку с ним шли убийство и насилие. Всё хорошее в нём увядало, как зелёные лозы в засушливую погоду, и вместо него поднималось, чтобы заполнить пустоту, что-то тёмное и зловещее. То, что жило внутри Джеймса Ли давно, но просто ждало. Ждало своей очереди. Когда Техас решил присоединиться к Соединенным Штатам, Кобб присоединился к группе кровожадных добровольцев из Миссури, чтобы бороться за свою независимость от Мексики. Любая война была сложным и трудным делом, но Джеймсу Ли она нравилась. Первый раз он ощутил вкус битвы в лагере в Мартаморосе, где все горячие головы хотели скорее в бой, и в свободное время ничего не оставалось, как затевать драки друг с другом. Добровольцы из Миссури часто задирались с добровольцами из Джорджии и Индианы, но чаще всего — с солдатами регулярной армии, которые смотрели на добровольцев, как на мусор. В лучшем случае, они называли их «наёмниками», в худшем — «разбойниками и головорезами». Поэтому каждый день добровольцы устраивали им ад. Если драку затеять не удавалось, они хватались за мушкеты и стреляли во всё, что движется, и что не движется. Матаморос был неуправляемым ульем беспорядка и неподчинения. Регулярная армия была в ярости от необходимости жить бок о бок с этими проклятыми разбойниками-добровольцами. А для добровольцев не существовало ничего веселее, чем злить солдат. Но затем Кобба и остальных запихнули на речной катер и повезли вниз по Рио-Гранде. Река то выходила из берегов, то возвращалась к нормальному уровню. Затем снова разливалась. Рулевые не могли справиться с лодкой. Они даже не могли толком разобраться, где заканчивается река и начинается пойма. Лодки то и дело увязали на илистых отмелях. Время от времени солдатам приходилось сходить на берег и искать дрова для костров и приготовления еды… А в такой бедной и богом забытой местности это занимало много-много времени. В конце концов, лодки прибыли в крохотный Камарго — плевок на карте, который принадлежал то одной, то другой стороне. Небольшой мексиканский городок на берегу реки Сан-Хуан в трёх милях от её впадения в Рио-Гранде. Когда-то он был довольно большим, но теперь, после наводнения, превратился в руины. Измученные и злые солдаты выгрузились с лодок в лагерь, который одолевали рои насекомых, змеи и удушающая жара. В этом грязном, заброшенном месте, где бушевали жёлтая лихорадка и дизентерия, мужчины мыли лошадей и стирали бельё в одной и той же воде. Больничные палатки были переполнены заболевшими и умирающими. Кобб и другие добровольцы проводили большую часть времени в спорах, отмахиваясь от мух и хороня мертвых. Вот такое это было место. Смерть повсюду… а сражение ещё даже нее началось. * * * Добровольцы из отряда Кобба выискивали среди скал оставшихся мертвецов и сбрасывали тела в огромную кучу. Теперь их было уже двенадцать. Двенадцать мексиканских повстанцев. Из тех, что охотятся на небольшие отряды американских солдат. Вырезают их и отстреливают. Хватают живьём в плен, если получается, и пытают. Бьют их, пока солдаты не лишаются сознания, или отрезают от них плоть по небольшим кусочкам, пока те не истекут кровью. Может быть, регулярная армия и не знала, как обращаться с этими свиньями, но добровольцы, без сомнения, знали. Когда они захватывали мексикашек живыми, они играли с ними в игру. Закапываешь их по шею в песок, мажешь лицо мёдом — и дальше огненные муравьи сами делают своё дело. Или тащишь их, привязанных к лошадям, по камням, пока тела не ломаются, как детские игрушки. Или подвешиваешь за ноги и раскачиваешь над костром. Или бросаешь в ямы с гремучими змеями. Или привязываешь к столбу и позволяешь дикой природе самой разобраться с убийцей. А если чувствуешь, что хочешь привнести в игру капельку творчества, можно взять нож для разделки шкур… И это может длиться часами… Но лучше всего найти их деревню и выжечь дотла. Пристрелить их детей и изнасиловать женщин. Один из добровольцев решил как-то помочиться на труп мексикашки, и Коббу пришлось на него прикрикнуть. — Это так ты выказываешь уважение мёртвым, сукин ты сын? — прорычал он, прижимая парня к стене. — Так ты обращаешься с этими чёртовыми чилийцами? Похоже, друг мой, ты ни хрена не знаешь. Дай-ка я тебе покажу, что надо делать. Кобб вытащил свой охотничий нож и прижал лезвие к большому пальцу до крови, чтобы убедиться, что он достаточно острый. А затем медленно и уверенно взял одного из мертвецов за волосы и провёл лезвием: сначала под подбородком, затем по скуловой кости вверх к зоне роста волос — и снова вниз, прочертив на лице убитого кровавый овал. И, потянув, оторвал кожу лица от подлежащей кости. Кобб вытянул вперёд окровавленную маску. — Всё готово. Можно пугать детишек. Остальные добровольцы смеялись и хлопали друг друга по спинам. Да это было самое смешное, что они когда-либо видели. Кобб любил придумывать что-то подобное. Стоило вам задуматься о том, что у Джеймса Ли истощилась фантазия, как он выкидывал что-то новое: или делал себе кисет для табака из мошонки убитого мексикашки, или вешал на шею ожерелье из их пальцев. Вытащив ножи, остальные принялись повторять выходку Кобба. Тот прогуливался среди наёмников, размахивая окровавленным ножом, как школьный учитель, обучающий тонкостям спряжения глаголов. Только вот вместо класса у Кобба была выжженная пустыня, а предмет обучения — безжалостные убийства. Он выглядел довольно внушительно среди всей этой братии: высокая крепкая фигура в потёртой одежде из оленьих шкур и в фуражке, лихо надетой набекрень. Его борода была длинной и спутанной, а волосы свисали до плеч сальными прядями. На поясе у него висело множество револьверов, пистолетов, ножей и тесаков. Вместе с недавно вырезанной мексиканской посмертной маской и мумифицированной рукой священника, которую он отрубил в Монтеррее и высушил на солнце на плоском камне. Трупов оказалось немного, и люди Кобба начали спорить, кому что достанется. Кобб разрешил конфликт, заявив, что первыми трофеи забирают те, кто первым пришёл. Кто появился в самом начале, могут вырезать себе маски и отрезать всё, что хотят. Остальным придётся либо смириться с утратой, либо позаимствовать, либо украсть. Кобб уверил их — и мужчины поверили ему безоговорочно, — что по пути они раздобудут ещё кучу трофеев. Может, завтра, а может, сегодня.