— В одном можете быть уверены, парни, — сказал им Кобб, — всегда появятся новые и новые трофеи. Мексика ими полна. Он смотрел, как они работают: рубят, пилят, режут и поют частушки, которым научились у мексиканцев, но смысла и содержания которых не понимали. Да, Кобб наблюдал за ними, зная, что они следовали его примеру. Он поступил в армию рядовым, но довольно скоро — возможно, из-за жестокости в бою, а может, просто из-за дикого характера — стал офицером и их лидером. Они смотрели на него снизу вверх. Они завидовали всем значками и военным атрибутам, которые он снимал с мёртвых мексиканцев и прикалывал на свою рубашку. Они мечтали о таких же ожерельях из пальцев или почерневших ушей; или о черепе мексиканского полковника, который он повесил на лошадь вместе с седельными сумками. Они хотели быть похожими на него. Они хотели быть кровожадными мудаками, как Джеймс Ли Кобб. Они хотели броситься в бой, как он сделал это в Буэна-Виста, стреляя из двух рук, нанося удары и прокладывая себе путь сквозь ряды мексиканцев. Поэтому в каждой битве они выкладывались на полную, чтобы обладать такими же трофеями, как и их вожак. Но они могли сражаться и умирать, грабить и осквернять мёртвых сколько угодно, но никто из них никогда не станет похож на Джеймса Ли Кобба. У них никогда не будет его своеобразного желания причинять страдания и смерть. Желания, рождённого в безымянных местах, где человеческие кости складывались в пирамиды, а человеческие души кипели в котлах. У них никогда не будет этой необходимости, как и не будет такого родимого пятна на спине. Пятна, которое по форме напоминало красный отпечаток четырёхпалой руки. Отпечаток, который горел огнём, когда рядом была смерть. * * * А в битве при Буэна-Виста произошло вот что: около 14 000 мексиканских солдат под командованием генерала Санта-Анны атаковали американские войска Закари Тейлора, которые насчитывали менее 5000. Благодаря решительности, смелости и чистой удаче американцы смогли отбросить мексиканцев. Легко сказать — но нелегко сделать. Мрачным февральским утром 1847 года солдаты под командованием Тейлора получили приказ собирать палатки и выдвигаться в сторону Буэна-Виста. Двадцать пять километров — и они на месте… Без провизии и без сухих дров. На следующее утро, едва рассвело, прибежали часовые и сообщили, что приближается войско мексиканцев. Джеймс Ли Кобб и добровольцы из Миссури расположились на узком гребне, сразу за артиллерией, в ожидании врагов. Вместе с ними были группы кавалерии Кентукки и Арканзаса. Все ждали, широко раскрыв глаза, с кремневыми мушкетами и карабинами наготове, с заточенными ножами и топорами в руках. В воздухе стояла вонь — кислая, сильная, пьянящая. Запах страха. Потому что внизу враги собирались в кучу, и все, кто рассредоточился на этом гребне, могли прекрасно их видеть. Их было не перечесть. В кои-то веки разведка не уменьшила, но и не завысила численность врага. Мексиканцы маршировали ровным строем, выстраиваясь в шеренги и рассыпаясь на группы. Кобб наблюдал, как они ни на секунду не останавливались. — Не надо смотреть на них и видеть свою смерть, парни, — произнёс негромко Кобб. — Надо смотреть вниз и думать, что если они всё же достанут тебя, то ты заберёшь с собой в ад десяток! Заметив расположение отряда, мексиканские пушки — восьми- и шестнадцатифунтовые — открыли огонь по склону холма. К ночи они разогрелись и обрушили адский дождь на две Индианские стрелковые роты. Звучали горны, люди умирали, воздух наполняли клубы дыма… но настоящая битва ещё и не началась. И регулярная армия, и добровольцы ждали. Голодные, замёрзшие, но не осмеливающиеся закрыть глаза, когда разряды картечи взрывали песок вокруг них. На рассвете следующего дня мексиканские пушки снова запели, и всё началось по новой. В ответ на их залп ударили пушки американцев. Весь горный склон кишел врагами и напоминал битву варваров, ослеплённых жаждой крови и готовых разграбить город. Кобб вывел свои войска и атаковал скрытую мексиканскую огневую точку, которая поливала огнём индианский полк; они рубили направо и налево, пока враги не остались лежать на земле рядом со своим разгромленным оружием. Но за каждый десяток убитых приходило ещё двадцать солдат. А за ними — Господь всемогущий! — ещё половина мексиканской армии. Пехота в зелёных мундирах, кавалерия — в алых. Они были вооружены британскими ост-индскими винтовками и длинными копьями, а на голове носили медные шлемы с большими чёрными перьями, похожими на вороньи. И разверзся ад. Над головами добровольцев свистели пушечные ядра, взрываясь осколками камней и комьями грязи. Картечь попадала в людей, разрывая внутренности. Над землёй, подобно туману, висел дым от орудий, и кавалерия напоминала пробиравшихся сквозь него призрачных всадников. Люди кричали и визжали; кровь покрывала землю липкими, горячими лужами. Солдаты — и мексиканские, и американские — умирали и падали друг на друга, как брёвна. Некоторые поднимались только для того, чтобы снова упасть и быть раздавленными копытами мчащихся лошадей. Зазвучали горны. Люди ползли сквозь эту мясорубку с оторванными конечностями и развороченными животами, из которых тянулись кишки. Некоторые хотели сбежать… но другие хотели сражаться дальше. Кобб заколол штыком одного солдата и рассёк лицо другому. Он видел, как падают добровольцы, но каждый раз, когда он бросался им на помощь, к его ногам падали тела, кровь и мозги брызгали ему в лицо, а на него самого бросались вражеские солдаты. Поэтому он стрелял в них и резал тесаком, когда они оказывались на его пути. А вокруг него добровольцы карабкались по грудам тел, и в бой вступила вооружённая миссиссипская конница. На них были ярко-красные рубашки и широкополые соломенные шляпы. Мексиканская кавалерия встретила их беспощадно; раздались выстрелы мушкетов и звон сабель; лошадей разрывало пушечными ядрами, а люди падали сотнями; пейзаж превратился в кровавое море израненных тел, конечностей и сверкающих на солнце внутренностей. За мексиканской конницей следовала пехота с выставленными вперёд штыками. Добровольцы из Миссури, чёрные от пороха и пыли, продолжали держать оборону, готовые ко всему. Кобб стрелял из пистолетов, пока они не опустели и не превратились в бесполезный раскалённый кусок железа. Он схватился за мушкет, выстрелил, перезарядил и снова выстрелил с заправским мастерством. Но мексиканцы хлынули вперед бурным, нескончаемым потоком, перерезая американскую линию фронта, и Кобб оставалось лишь крушить черепа врагов прикладом винтовки, резать их ножами и рубить тесаком, не останавливаясь ни на минуту. Теперь мексиканцы атаковали не только спереди, но и сзади, и с флангов. Это был настоящий ад. Люди падали и извивались в грязи. Лошади сбрасывали всадников и топтали своими копытами, обезумев от ужаса, ран, ударов, стрельбы и криков. Разрывались снаряды; свистели, как бешеные шершни, ружейные пули; слепящими вихрями поднимались дым и пыль. Грохотали мушкеты, и им вторили огромные пушки. Фургоны и грузы на них были разбиты в щепки; повсюду в крови и обломках лежали убитые и раненые. А к склону подходили всё новые и новые мексиканские войска. Кобб, переполненный теперь настоящим, неистовым голодом, ворвался в их ряды, убивая людей из пистолетов и мушкетов. Он разрубил топором голову одного копейщика, перерезал горло другому, выхватил копьё и сбросил с коня мексиканского офицера. Он проткнул остриём грудь мужчины и пригвоздил его к земле. Убив ещё двоих или троих, он вскочил на коня убитого мексиканца — прекрасного белого жеребца — и бросился в атаку, рубя и режа, стреляя и пронзая. Но когда залп картечи перебил животному ноги, Кобб вновь оказался на своих двоих. Сверху открывалась жуткая картина: пропасть, заполненная дымом и огнём, кишела людьми и лошадьми без всадников. Это была истинная бойня, и в суматохе трудно было сказать, кто выигрывал, а кто проигрывал. Но Коббу было на это плевать. Он продолжал сражаться, убивая всё больше врагов, перерезая сухожилья коням и разрывая линию наступления мексиканцев, как огненный клинок. Битва продолжалась ещё долгое время, но, в конце концов, мексиканцы отступили. Мертвецы грудами лежали на земле, пропитанной багровой кровью.