Я приоткрыла дверь в самую большую и светлую комнату, какая только была в особняке, и робко просунула внутрь голову. Раньше этот зал принадлежал Виктории, поэтому вид за окном был соответствующий. То есть лучший: розовый сад, который, питаясь магией, начинал цвести еще в феврале, и тонкая полоска озера, похожая на серый гранит. Мебель здесь была старой, но ухоженной и напоминающей о веках, которые мой ковен кочевал по разным странам, пока не обосновался в Вермонте: английский секретер, кровать в стиле Тюдоров, парижские полотна с геральдикой королевского двора Филиппа Валуа и бесчисленное количество растений, из-за которых комната напоминала островок живого леса. В воздухе витал запах зеленого винограда и пионов. На балконном столике дымилась стеклянная пепельница, переполненная окурками, а на постели сопел комок флисовых одеял. Диего сидел в углу, сторожа покой Морган, которая не хотела просыпаться уже четвертый день. Как бы он ни хорохорился и ни глушил усталость литрами кофе, длительное заклятие Рашель порядком измотало его: подперев рукой подбородок, по которому бежали слюни, Диего наконец-то спал. Я бесшумно развернулась, чтобы выйти из комнаты и не мешать ему отдыхать. – А? – Диего вскинул голову и вытерся рукавом толстовки, когда петли двери, всегда идеально смазанные, предали меня и скрипнули. – Одри! Извини, я задремал. Ты хотела проведать Морган? – М-м, да, – промычала я, виновато глядя на него и ткнув пальцем в уголок губ, где у него все еще блестели остатки слюны. – Но я могу зайти и позже. Не хотела тебя будить. Ты ведь знаешь, что не обязан дежурить здесь сутками, да? Зои или Исаак могут подменить тебя… Если Морган вдруг очнется или ей станет плохо – мы услышим. – В таком большом доме? Вряд ли, – хмыкнул Диего скептично, жуя искусанные в кровь губы. Взгляд его васильковых глаз нашел полуживое застывшее тельце: приходилось переворачивать Морган с боку на бок, чтобы не образовывалось пролежней. – Мне не сложно, правда. Раз взял ее под опеку, значит, должен опекать до конца. – До какого конца? До могилы?! Причем, скорее всего, своей, потому что ты не можешь жить у ее постели вечность. Мы ведь не знаем, когда она очнется… И что именно тогда случилось у Нимуэ… – Так, может, тебе пойти и узнать это? – с надеждой в голосе предложил Диего, задумчиво двигая кончиком языка металлическое колечко во рту. – Нимуэ ведь обязана явиться на зов Верховной… – Ты ведь знаешь, я уже пыталась. Возможно, Нимуэ слишком слаба, чтобы обрести форму и показаться. Или… – Или ты плохо пыталась! – вспылил Диего, но быстро вернул самоконтроль. – Попробуй еще раз. Пожалуйста. Я уже все испробовал, чтобы разбудить Морган, – без толку! Нам нужно знать, что произошло тогда в озере, иначе мы не сможем помочь ей. Как она… сделала это? Как «открыла» Коулу глаза, – забормотал Диего, жестикулируя так бурно, что я отступила в сторону, чтобы он ненароком не задел меня локтем. Замявшись, я взглянула на Морган. Ее кожа без солнечного света и румянца походила на фарфор, забрызганный янтарем на впалых щеках. Пшеничные волосы и челка лежали на накрахмаленной подушке. Одежда на ней была та же, в которой она нырнула в Шамплейн, – Зои высушила ее, раздев Морган и оставив только майку и нижнее белье, прежде чем завернуть в одеяло и отнести сюда. Просто сон – не кома и уж точно не смерть. Это я знала наверняка, а потому чувствовала внутреннее спокойствие и ничуть не сомневалась, что сон этот, как и любой другой, однажды закончится. Внутри трепыхалась надежда, что это случится как можно скорее. Но Диего было мало моих утешений. Я подошла к постели Морган и подоткнула одеяло, убирая волосы с ее красивого лица. – Однажды мама рассказывала мне, – тихо начала я, – как истратила все свои силы, чтобы спасти лабрадора по кличке Клевер. Они часто гуляли далеко от дома и в тот раз забрели на шоссе… Клевера переехал грузовик. Пес мучительно умирал, и тогда мама попыталась остановить его смерть. Исцелить. Но время шло на секунды, поэтому она выложилась на полную катушку. Говорила, это было похоже на то, как протыкают иголкой воздушный шарик… Бах! И ничего. Пусто. Вся магия, что была, вышла. Она спасла Клевера, но после этого неделю не могла встать с кровати. Рашель приходилось кормить ее с ложечки. Может быть, с Морган сейчас то же самое? Ты ведь был прав. Диего замолчал, переваривая мой рассказ, и достал из кармана пачку сигарет, чтобы выйти на балкон и успокоить разыгравшиеся нервы, но перед этим спросил: – Прав? Насчет чего? – Она Эхоидун. Коул, как охотник на ведьм и при этом мой атташе, должен быть восприимчив лишь к моей магии… Но Морган исцелила его. Очевидно, для нее нет никаких преград. Диего хмыкнул довольно – явно гордый тем, что разгадал природу Морган раньше всех. Я поцеловала ее в лоб, прежде чем направиться к двери. – Будь добр, спи этой ночью в своей постели, а не в кресле. Зои побудет с Морган вместо тебя. Мы с Коулом уезжаем на выходные, но… Перед этим я кое-что попробую. Еще раз. Диего встрепенулся и улыбнулся мне краешком губ, глядя на меня с балкона сквозь ажурный тюль. Горький дым вился вокруг него кольцами. – Спасибо. – Я кивнула и открыла дверь, но голос Диего остановил меня снова: – Извини, что с Рашель так получилось. – Я не виню тебя, Диего. Не всякий некромант может воскресить человека на целый месяц, а ты смог. Мы оба знали, чем это закончится. Диего сдержанно кивнул, глядя куда-то вниз. – Помнишь того колдуна, с которым Ферн сюда заявилась? Ну, такой черноволосый дылда, смуглый и… Я внутренне напряглась, но не показала этого. – Да, помню. Зои назвала его дикостью тропического леса. Ты его знаешь? – Я не хотел говорить… Боялся, что ты решишь, будто это из-за меня он здесь, но… То был Хоакин, сын Микаэлла, – нынешний Верховный того ковена, что приютил меня в Мексике. Почему-то я ничуть не удивилась услышанному, но Диего выглядел так, будто раскрыл мне страшную тайну масонского ордена. Он докурил сигарету и взялся за следующую, долго щелкая зажигалкой, выпадающей из слабых пальцев. Солнечные блики запутались в бирюзовых волосах, к которым уже вернулась былая яркость. – Иногда возникает чувство, что все люди, которых я встречаю, уже давно знакомы между собой. Как-то уж больно тесен этот мир, – невесело засмеялась я, но даже от такого смеха у Диего отлегло на душе: он выпрямился и облегченно вздохнул. – Да не парься! Ферн наверняка успела назаключать кучу сделок за эти годы. Уверена, половина нынешних Верховных в неоплатном долгу перед ней. – Возможно, но… Это странно. Хоакин всегда был достаточно силен и без того. И он единственный кровный наследник Микаэлла. Не понимаю, зачем ему понадобилась помощь Ферн. – Еще одна тайна, разгадку которой мы рано или поздно узнаем. Или не узнаем… Что наверняка будет только к лучшему, – оптимистично решила я и обменялась с Диего прощальными кивками, покидая комнату. Снаружи меня уже ждали новые неприятности в лице напудренной Тюльпаны, нетерпеливо притоптывающей на лестнице и перебирающей в руке зодиакальные четки, чтобы успокоиться. – Уезжаешь, значит? – с вызовом спросила она. – Когда твой ковен нуждается в тебе?! – Ага, бросаю всех на произвол судьбы. На целые выходные, представляешь! Даже не знаю, как вы справитесь, – саркастично парировала я, проходя мимо, но ничуть не удивилась, когда Тюльпана увязалась следом. – Ты же понимаешь, что Ферн заявилась в Шамплейн лишь для того, чтобы продемонстрировать свою силу? Теперь, когда на ее стороне Гидеон и те жуткие ведьмы… Нам срочно нужно разработать план! – Этим я и займусь по возвращении, а сейчас мне надо прочистить голову и решить более насущные вопросы. После этого хоть потоп! А пока я назначаю тебя вице-Верховной. Мои поздравления. Я вылетела из дома раньше, чем Тюльпана успела возразить или обрадоваться. На улице меня ждало низкое солнце, напоминающее лимонную дольку, и пение весенних птиц. Хотелось растянуть мгновения маленькой прогулки, чтобы полетать в облаках и расслабиться, но кромка озера показалась чересчур быстро. Взбодрившись, я подошла к пенистой воде, накатывающей на песок, и опустилась подле нее, намочив колени. За эти дни я повторяла ритуал несколько раз, поэтому отработала его до автоматизма: вытащила из кармана салфетку, набросала гелевой ручкой несколько древних слов, сложила ее самолетиком и – оп-ля! – отправила в путешествие. Но, как и раньше, ничего не произошло. – Ладно, я поняла, нужна тяжелая артиллерия, – пробормотала я, снимая с себя ветровку и расстилая ее перед собой вместо алтарной скатерти, такую же красную и вышитую лепестками роз. – Я, Одри Дефо, именем Лира и светоносного Луга велю явиться тебе, Озерная дева! Как являлась ты той Верховной, что даровала тебе спасенье и положила начало твоей службе. Ты отдала себя во власть ей и потомкам ее, а значит, и мне тоже. Dangos eich hun! Я поморщилась, когда кожа на моей ладони порвалась, будто под острием ножа. Выступила тягучая красная капля, следом за ней – еще одна и еще… Я наклонила руку, заставляя их скользить по пальцам и падать в воду. Там, расходясь алыми бутонами, она превратилась в маяк для всех, кто питался кровью, как сладким вишневым сиропом. Неудивительно, что озеро потемнело и пошло рябью, откликаясь на жертву. Нимуэ откликнулась тоже: ее жемчужная шляпка заиграла над поверхностью воды. – Ну наконец-то, – восторжествовала я, жалея, что не сделала этого раньше. Предрассудки мамы насчет кровавого призыва оказались беспочвенны – никаких тебе непрошеных духов и демонических акул. – Нимуэ! Нам надо поговорить… Я смолкла, приглядевшись к плывущей фигуре. С ней что-то было не так… Длинный хвост – не то рыбий, не то змеиный – переливался, как черный агат. Он скреб пологое дно, поднимая песок, и вода сделалась мутной. Нимуэ больше не изображала из себя морскую красавицу, не обрастала прозрачной плотью и не пыталась хоть сколько-то сойти за человека – вместо этого Нимуэ предстала в своем кельтском естестве, острозубая и дикая. Кожа у нее была чешуйчатой и подвижной, как сама вода, а на голую грудь спадали темно-зеленые волосы. Пышные формы заканчивались бритвами-плавниками, а лица как такового и не было вовсе: кривой ряд выпирающих зубов и две прорези, лишь отдаленно напоминающие глаза. Жемчужная шляпка на этом подводном чудовище смотрелась вопиюще нелепо. – Нимуэ? – невнятно проблеяла я. – Ты уже выздоровела? Я должна извиниться за Ферн и все объяснить… Гидеон… Он, должно быть, навредил тебе… Голос меня не слушался. Я смотрела в бездонные черные глазницы девы и не видела там ничего, кроме голода и ненависти. Она подплывала все ближе, и количество мурашек на моей спине увеличивалось пропорционально тому, как сокращалось между нами расстояние. – Нимуэ?.. Что с тобой? Мощный хвост рассек воду – и меня окатило волной высотой с двухэтажный дом. Я закрылась руками и телекинетическим барьером, но она все равно залилась в горло и нос, заставляя кашлять. Когда я пришла в себя и, убрав назад мокрые волосы, разомкнула веки, наши с Нимуэ лица разделяло лишь несколько сантиметров. Гнилое дыхание обожгло мне подбородок, вызывая рвотный рефлекс. – Узри, – сказала она, и непроглядная тьма в ее глазах заструилась наружу, обволакивая меня и утаскивая за собой. Я успела лишь набрать в легкие как можно больше воздуха, но этого не потребовалось, потому что там, где я оказалась, кислород был не нужен. – Не делай этого, Одри! Доски пирса, поросшие мхом, проваливались под моим весом. Ступни заледенели, а колючий ветер терзал ткань хлопковой сорочки. Воздух вокруг искрился от мороза – на берегу Шамплейн не бывало так холодно даже зимой. Сама природа восстала против того варварства, что учиняла Ферн, стоя за моей спиной и словесно подталкивая к краю. Она судорожно искала во мне любые признаки страха, но не находила. Вопреки всему я оставалась совершенно спокойна, ведь знала, что поступаю правильно. Еще шаг – и пирс сломался раньше, чем я ступила в воду. Она проглотила меня целиком, не жуя, и мир преобразился. – Гидеон, нет! Последнее, что я увидела перед тем, как уйти на дно, – окровавленное копье, торчащее у Гидеона из живота, когда он пронзил себя насквозь. – Ave supreme supremi! Они опустились перед ней на колени – все до единого. Мужчины, женщины и дети. С рисунками животных на лицах и без них. Молодые и старые. Убежденные с детства и не верящие до последнего. Так много голов, склоненных в благоговении, и так мало радости в ее глазах. Скорее – чувство долга и принятие. Длинные волосы, похожие на колоски пшеницы, вились от влажности. Она привстала на носочки и потянулась навстречу солнцу, будто пыталась обнять его. Так возвращался к жизни умирающий остров, ведь ради него она творила магию, которой доселе не существовало. Вечно юный ведьмак с сине-голубыми волосами опустился перед ней на колени самым первым. – Кричи, Верховная Одри… Как кричали ведьмы, что были до тебя. Как кричали те, кого они судили, ведомые Богом, который отвернулся от своих истинных детей. Гори, как горела наша плоть. Страдай, как страдали мы. Чувствуй то, что чувствовали мы! Ловушка, из которой не выбраться. Скользкие камни, не поддающиеся ни грубой силе, ни магии. Ногти сточены об них до мяса: дверь не найти, не открыть, не выйти. Малейший шорох расслаивается и оглушает: это место искажает все, что оказывается в его плену – от звука до мыслей. Десятый круг ада на Земле. Мой собственный крик пронзил воздух, застревая в башне так же, как застряла я. – Выпустите меня! – Я ударила по стене кулаком, не оставляя попыток достучаться до тех, кто был по ту сторону. – Умоляю… Откройте… Я не могу это вынести! – Прости, Одри. – Голос Коула едва просачивался сквозь швы каменной кладки. – Но тебе придется. – Тш-ш! Мы никому не расскажем, обещаю. Внимательный взгляд глаза в глаза – кто первый сдастся? Отражение зеленого в сером, а серого – в зеленом. Крепкое мужское тело, а сверху – худое женское. Тонкие губы, раскрытые в стоне. Ферн приложила к ним указательный палец, призывая к молчанию, и взобралась на колени Гидеону, отрезая все пути к отступлению. Он оказался в объятиях ее обнаженного тела и собственных мыслей, бороться с которыми было гораздо сложнее, чем с ней. «Изуродованная» – вот то слово, что просилось на ум при виде Ферн, когда она снимала одежду. Ни одного сантиметра нетронутой кожи – хаос безобразных рубцов и шрамов. К ней было страшно притронуться, но вовсе не от подступающего отвращения, а от жалости: все раны давно зажили, но казалось, коснешься их – и вернется вся ее боль. Гидеон постарался обходить их – не получалось. Ферн рассмеялась в ответ на эти его попытки, находя их милыми, и прижалась теснее, хватая за волосы и кусая за шею под адамовым яблоком. – В тебе больше нет ничего своего. Все только мое, – прошипела она, воображая, что отчуждение в его глазах просто титанический самоконтроль, а рваное дыхание – зов души, а не низменных инстинктов. – Cabhrú! Голубое мерцание клубилось над поверхностью озера – лунный свет, застывающий от прикосновения с прозрачной гладью. Пресная вода стала соленой от слез той, что плакала на ее холодном дне, отравленная стрелой из терновника и крови бесправной наследницы. Прекрасная дева в красной жемчужной шляпке и платье из водорослей, зарывающая в песок не то ноги, не то раздвоенный хвост. Тонкая кожа дрожала, и просвечивал черный сгусток в груди – точно шип от розы, застрявший в пальце. Ядовитое древко не получалось вытащить самой. – Cabhrú! – повторила она сквозь боль свою мольбу о помощи, которую никто не слышит. Никто, кроме нее. Так же, как в прошлый раз. Так же, как всегда. Жизнь – просто колесо, и оно снова сделало круг.