Журналист думал по-другому. Джой назвала это баком для хранения глины. Он наклонился, взялся за металлическое кольцо, рывком открыл люк и посмотрел вниз в темноту. Коко издал странный звук, топчась на краю отверстия. Он начал с урчания и закончил визгом. – Осторожно, – предупредил гончар, – там крысы. Журналист оттащил Коко и отпустил крышку люка. От удара пол затрясся и, казалось, пошатнулись стены дома. – Просто падалью оттуда тянет, – заметил Банзен. – Это глина дозревает, – объяснил Дэн. – К этому можно привыкнуть. Почему бы нам теперь не пойти в комнату для обжига? Там удобней и не так воняет. Комната для обжига с ее огромными печами и трубами была теплой и сухой, там не было ни глины, как в чулане, ни пыли, как в мастерской. На столе, в центре, стояла коллекция кубической формы светящихся многоцветной глазурью кувшинов и ваз, которые Квиллер видел через отверстие в стене. Издалека взгляд притягивали яркие красные, зеленые и синие цвета; вблизи было видно гораздо больше. В глубине глазури, казалось, происходило какое-то движение. Поверхность выглядела влажной и живой. Газетчики молча осматривали кувшины, пытаясь понять, в чем состоит чарующий эффект. – Что, нравятся? – спросил Дэн, светясь от гордости. – Я зову это моей живой глазурью. – У меня от них волосы дыбом, – сказал Банзен. – Я не шучу. – Изумительно, – сказал Квиллер. – Как вы этого достигли? – Гончарный секрет, – сказал Дэн самодовольно. – У каждого керамиста есть свои секреты. Я открыл формулу, а потом проводил опыты с огнем. Оксид кобальта придает голубой оттенок, оксид хрома – зеленый, иногда получается алый. Дело мастера боится, коли понимаете, о чем речь. – С ума сойти, – сказал Банзен. – Цвет можно менять, добавляя древесную золу, даже табачную. У нас много приемов. При использовании поваренной соли получается оранжевый цвет. Вот такие интересные факты. Можете записать, что я вам говорю. – Джой знала, что вы составили эту живую глазурь? – спросил Квиллер. – А как же! – воскликнул керамист. – И я бы не удивился, если бы узнал, что она мне завидует. Может, поэтому она и уехала. Очень уж высокого мнения о себе и терпеть не может, если кто-либо ее превосходит. – Он улыбнулся и грустно покачал головой. – Мне больше всего нравятся красные, – заметил Квиллер. – Действительно необычно. Я неравнодушен к красному… И Коко, по-видимому, тоже. Кот, без малейшего усилия взлетев на стол, осторожно обнюхивал красный кувшин. – Красный цвет получить труднее всего. Никогда не предугадаешь, как получится, – сказал Дэн. – Необходимо высокое содержание кислорода, иначе кувшин поблекнет. Вот почему так мало красной керамики, по-настоящему красной, конечно. Вы хотите заглянуть в печь? – Дэн открыл заслонку в одной из печей, и они заглянули в огненно-красный ад. – В конце концов, можно даже определить температуру по цвету пламени, – сказал керамист. – Желтое пламя имеет бо́льшую температуру, чем красное. – Сколько времени занимает обжиг? – В среднем два дня. Первый день печь нагревается, второй остывает. Знаете, почему трескается посуда в кухонной печи? Потому что нагрев произошел слишком быстро. Вы небось этого не знали! – Давайте сделаем здесь пару снимков, – предложил Банзен. – Дэн, вы станьте за столом, а на переднем плане будут кувшины. Они превосходны по цвету… Теперь посадим этого «нюхалку» в один из больших кувшинов. Сними с него шлейку, Квилл… Куда же он подевался? А Коко на одном из столов в это время точил когти о какую-то книгу. Это был красный блокнот, который, подумалось Квиллеру, он когда-то уже видел. – Эй, перестань! – закричал Квиллер и объяснил: – Коко дома использует большой словарь для этой цели – верно, думает, что и все книги предназначены для этого. – Опусти его в кувшин, задними лапами вниз. Теперь отойди. Будем надеяться, что он не выпрыгнет. Дэн, вы держите кувшин, чтобы кот не перевернул его. Он лягается, как мул. Если он попытается выпрыгнуть, засуньте его обратно. Я постараюсь снять быстро. И не смотрите в объектив. Квиллер выполнил свою роль, засунув Коко в кувшин, и отступил. Остаток представления он пропустил: его заинтересовала книга, о которую Коко точил когти. На обложке была надпись: «Глазури». Он небрежно перевернул обложку и посмотрел на слова и химические формулы, написанные знакомыми каракулями. Он быстро перелистал страницы. Даже без очков он узнал почерк Джой, которым от корки до корки была исписана книга. – Порядок, – сказал Банзен, – нормально. Наш «нюхалка» станет отличной фотомоделью. Что мы делаем дальше, Квилл? – Как насчет того, чтобы снять Дэна в его жилой комнате? – Отлично! – сказал фотограф. Дэн запротестовал: – Вряд ли вы захотите там снимать. – Да нет же, мы очень хотим. Читатели любят, когда их знакомят с частной жизнью художников. – Это крысиное гнездо, коли понимаете, о чем речь, – сказал гончар, все еще сопротивляясь. – Моя жена неважная хозяйка. – Чего вы испугались? – спросил фотограф. – У вас что там, женщина наверху? Или вы там прячете мертвое тело? Квиллер стукнул его ногой под столом и сказал Дэну: – Мы просто хотим придать нашему очерку личный характер, чтобы он не выглядел банальной рекламой. Вы знаете, каковы редакторы. Они дадут больше места материалу, если там будет виден интерес к человеку. – Вам лучше знать, – неохотно сказал Дэн, – пойдем наверх. Помещение, где жили Грэмы, выглядело большой пещерой с индейскими циновками по стенам и индейскими тканями на потолке, пол был усыпан рваными газетами, неоконченным шитьем и различными, подчас довольно интимными, предметами женского гардероба. Две кровати, умывальник, стол, стулья, какие-то картонные коробки, покрытые холстиной, и вазы с засохшими цветами, были расставлены как попало, без малейшего намека на порядок. На одной из кроватей стояли два открытых чемодана. – Вы уезжаете? – спросил Квиллер самым невинным тоном, на какой только был способен. – Нет, просто запаковываю кое-что из вещей жены, чтобы отправить ей. – Дэн закрыл чемоданы и переставил их на пол. – Садитесь. Вы будете пиво или что-нибудь покрепче? Мы, керамисты, пьем много из-за пыли. – Он дружески подмигнул. – Я буду пиво, – сказал Банзен. – Я тоже наглотался пыли. Квиллер, несший Коко на руках по лестнице, теперь опустил его на пол, и кот не знал, в каком направлении ему двинуться. Он осторожно ступил на скользкое покрытие из журналов и принялся нюхать кипу одежды баклажанного и виноградного оттенков. Это были, по всей вероятности, вещи Джой. Они выглядели как те обрезки гардинной ткани, которую она красила сама и превращала в одежду. Журналист засыпал Дэна вопросами. Правда ли, что они покрывают керамику распыленным жемчугом? Какая температура внутри печи? Откуда они берут глину? Какая самая трудная для гончара форма? – Чайник, – ответил Дэн. – Ручка запросто может треснуть во время обжига. Или будет протекать носик, или не ляжет крышка. А иногда чайник выглядит из рук вон плохо, а на кухне окажется много лучше других. Банзен сделал еще несколько снимков: Дэн, смотрящий на огни за рекой; Дэн, читающий журнал по искусству; Дэн, пьющий пиво; Дэн, потирающий голову в задумчивости. Такой полной и такой нелепой серии снимков он еще ни разу не делал. – У вас хорошая лепка лица, – заметил он. – Вы могли бы стать профессиональной фотомоделью, участвовать в телерекламе. – Вы так думаете? – спросил Дэн. Он расслабился и наслаждался вниманием, которое ему оказывали. К тому времени как Банзен закончил съемку, Квиллер и Коко обследовали каждый дюйм комнаты. Они обнаружили какой-то номер телефона на тумбочке, и журналист запомнил его. Коко нашел женскую расческу с серебряной монограммой, которую он сбросил на пол, кусая зубья. Кота также заинтересовал большой керамический цветочный горшок, наполненный бумагой, маленькими блокнотами и пыльными конвертами, перевязанными выцветшей лентой. Квиллер незаметно положил пакет во внутренний карман пиджака. Знакомое колющее чувство на верхней губе говорило ему, что он поступает правильно. В конце концов они попрощались с Дэном, пообещав ему несколько фотографий, и отправились в комнату Квиллера, таща за собой сопротивляющегося кота. – О’кей! Скажи мне, – потребовал Банзен, – для чего был весь этот спектакль? – Я сам еще не знаю, – признался Квиллер. – А как только узнаю, сразу приглашу тебя в бар. И за кружкой пива, за мой счет разумеется, сообщу. – Что ты скажешь этому бедняге, когда «Прибой» напечатает его фотографию на последней странице и двадцать слов текста? Квиллер пожал плечами и сменил тему разговора: – Как поживает Джени? – Прекрасно, принимая во внимание некоторые обстоятельства. У нас будет еще один в августе. – Сколько их уже у вас? – Пять… Нет, шесть. Квиллер налил Банзену рюмку и открыл банку с крабами для Коко и Юм-Юм. Потом набрал номер телефона, который нашел у Дэна. Это оказался европейский номер. Он также подумал о расческе: он подарил ее Джой на Рождество много лет назад. Как она могла оставить ее, если надолго уехала? Расческа нужна не меньше, чем зубная щетка. – Скажи, – спросил Квиллер Банзена, – ты все еще общаешься с этим аквалангистом, которого приводил прошлой зимой в пресс-клуб? – Встречаемся иногда. Вот буду делать фотографии у него на свадьбе в июне. – Ты не мог бы попросить его помочь нам? – Могу. Ему очень нравится наш «Прибой» – особенно после той статьи, которую мы напечатали о нем. Что ты задумал? – Я хотел бы попросить его обследовать дно реки возле причала, за «Мышеловкой». Просто посмотреть, что там есть. И чем раньше, тем лучше. – Что ты думаешь там найти? – Не знаю, но большой мешок неизвестно с чем был сброшен в реку в середине ночи, и я бы хотел знать, что там было. – Его, должно быть, уже отнесло к Гусиному острову. – Не обязательно. Тело скульптора, который здесь утонул, нашли как раз под пирсом. – Квиллер тронул свои усы. – У меня такое чувство, что мы там что-то выловим. После того как фотограф ушел, он сел за стол и открыл пачку писем, которые унес из мастерской. Все они были адресованы Элен Мод Хейк и были посланы в разное время из Парижа, Брюсселя, Сиднея и Филадельфии: «… я тоскую по тебе, искусительница моя, соблазн мой, прекрасная моя ведьма… твоя горячая, нежная любовь преследует меня по ночам… я скоро приеду, любимая… Будь верна Попси, или Попси отшлепает тебя…». Все письма были подписаны «Попси».