Он удивленно уставился на меня, и я, давясь рыданиями, стал рассказывать про свой последний телефонный разговор с Эмилией. – Если бы… если бы она была Линдом, то зачем отказалась? Я же сам… сам предлагал ей отдать и шкатулку, и бриллиант! Она не захотела! Она сказала, что доверяет вам и… и что я не должен вам мешать! Но Фандорина это сообщение нисколько не сбило. – Ну естественно, – кивнул он. – Одной д-добычи доктору было мало. Ему – тьфу, черт – то есть ей была нужна еще и моя голова. Узнав от вас время и место встречи, она обрела возможность разом закончить свою московскую операцию. Самым т-триумфальным образом, исправив все сбои и сполна получив по счетам. Эраст Петрович запнулся. Вид у него был такой, будто он передо мной виноват и намерен просить прощения. Я не ошибся – он действительно стал извиняться: – Афанасий Степанович, я жестоко обошелся с вами. Использовал вас вслепую, ничего не объясняя и ни во что не п-посвящая. Но я не мог сказать вам правды – вы были очарованы Эмилией и ни за что мне не поверили бы. Вчера вечером я намеренно говорил с вами по телефону так резко и не посвятил ни в какие подробности. Мне нужно было разжечь вашу п-подозрительность. Я знал, что, одолеваемый сомнениями, вы захотите посоветоваться с единственным человеком, которому доверяете – с мадемуазель Деклик. И всё ей расскажете. Монашеское облачение я тоже придумал нарочно: Линд с его – о Господи, с ее сверхъестественной находчивостью должна была сообразить, как удобен для нее этот маскарад. Клобук, черный креп и ряса позволяют идеально замаскировать и фигуру, и лицо. Я сам подсказал Линду – через вас – план действий. Мадемуазель отлично знала ваши привычки всегда являться раньше назначенного времени. Она пришла к мосту в двадцать минут шестого и стала ждать. Я ведь предупредил, что могу опоздать, поэтому она не сомневалась, что вы появитесь первым. Успела бы и забрать д-драгоценности и приготовиться ко встрече со мной. Да только я засел в кустах еще с половины пятого… Я мог бы застрелить Линда раньше, еще до вашего п-прихода, не подвергаясь никакому риску. Но вы бы потом Бог весть что себе вообразили. Вы ни за что бы не поверили в виновность мадемуазель Деклик, если бы она сама не раскрыла себя в вашем присутствии. Что она отличным образом и сделала. Правда, это стоило мне продырявленного плеча. А если бы солнце не светило ей в глаза, то исход сей д-дуэли был бы для меня еще более печальным… Я ни о чем в эту минуту не думал – просто слушал. А Фандорин перевел взгляд с меня на убитую и прищурил свои холодные голубые глаза. – Чего я не знаю – как она с-собиралась поступить с вами, – задумчиво произнес он. – Просто убить? А может быть, переманить на свою сторону? Как вы думаете, удалось бы ей это? Хватило бы четверти часа, чтобы ради любви вы забыли обо всем остальном? Что-то шевельнулось во мне от этих слов. Не то обида, не то гнев – в общем, какое-то недоброе чувство, но вялое, очень вялое. К тому же я помнил, что должен, просто обязан о чем-то спросить. Ах да. – А Михаил Георгиевич? Где он? По бледному и усталому, но все равно очень красивому лицу Фандорина скользнула тень. – Вы еще с-спрашиваете? Мальчик убит. Думаю, в тот самый день, когда вы, пытаясь его спасти, бросились вдогонку за каретой. Линд решил, что больше рисковать не станет и выбрал на роль посредника вместо вас мадемуазель Деклик – то есть самого себя. А может быть, так было задумано с самого начала. Наша Эмилия блестяще справилась со своей ролью. Для полного правдоподобия даже вывела нас к склепу, откуда так удобно было уйти по подземному ходу. У нее всё получилось бы, если бы не мой маленький сюрприз с кучером. – Но ведь в тот день его высочество был еще жив! – возразил я. – С чего вы взяли? Это Линд, то есть Эмилия крикнула нам снизу, что ребенок жив. На самом деле никакого мальчика там не было. Малютка уже несколько дней лежал мертвый где-нибудь на дне реки или в б-безвестной яме. А отвратительней всего то, что, прежде чем умертвить малыша, ему, еще живому, отрезали палец. Поверить в такое было невозможно. – Откуда вы знаете? Вас ведь там не было! Эраст Петрович нахмурился. – Я же видел палец. По капелькам засохшей крови было видно, что он отсечен не у мертвого. Потому-то я так долго верил в то, что ребенок пусть болен и одурманен наркотиком, но жив. Я снова посмотрел на Эмилию – на сей раз долгим и внимательным взглядом. Это доктор Линд, сказал я себе, который мучил и убил Михаила Георгиевича. Но Линд был Линдом, а Эмилия Эмилией – между ними не существовало никакой связи. – Зюкин! Афанасий Степанович, очнитесь! Я медленно повернулся к Фандорину, не понимая, чего он от меня хочет еще. Эраст Петрович, кривясь от боли, натягивал сюртук. – Мне п-придется исчезнуть. Я уничтожил Линда, сохранил «Орлова» и вернул драгоценности ее величества, но спасти великого князя не смог. Императору я больше не нужен, а вот у московских властей ко мне д-давняя неприязнь… Уеду за границу, здесь мне больше делать нечего. Только… Он взмахнул рукой, словно хотел что-то сказать и не мог решиться. – У меня к вам просьба. Передайте Ксении Георгиевне, что… что я много думал о нашем с ней споре… и уже не так уверен в своей правоте. З-запомните? Она поймет, о чем речь… И еще передайте вот это. – Он протянул мне листок бумаги. – Это парижский адрес, по которому со мной можно связаться. Передадите? – Да, – деревянным голосом сказал я, пряча бумажку в карман. – Ну, п-прощайте. Зашуршала трава, это Фандорин карабкался вверх по склону. Я не смотрел ему вслед. Один раз он чертыхнулся – видимо, потревожил раненое плечо, но я все равно не оглянулся. Я подумал, что нужно будет подобрать рассыпавшиеся драгоценности: диадему-бандо, бриллиантовый аграф, бант-склаваж, малый букет, эгрет-фонтан. А главное – как быть с мадемуазель Деклик? Можно, конечно, подняться в парковую контору и привести служителей, они поднимут тело наверх. Но не оставлять же Эмилию здесь одну, чтобы по ней ползали муравьи и на лицо садились мухи. С другой стороны, хоть она и нетяжелая (мне ведь уже приходилось носить ее на руках), смогу ли я в одиночку поднять ее по такому крутому склону? Пожалуй, всё же стоило попробовать. * * * – …глубочайшую благодарность Божественному провидению, сохранившему для России этот священный символ царской власти. Голос его величества дрогнул, и государь сделал паузу, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами. Императрица сотворила знак крестного знамения, и царь немедленно последовал ее примеру, еще и поклонившись висевшему в углу образу. Более никто из присутствующих креститься не стал. Я тоже. Высочайшая аудиенция была мне дарована в большой гостиной Эрмитажа. Несмотря на торжественный смысл происходящего, присутствовали только посвященные в обстоятельства свершившейся драмы – члены августейшей фамилии, полковник Карнович и лейтенант Эндлунг. У всех на рукавах были траурные повязки – сегодня было объявлено, что его высочество Михаил Георгиевич скончался в загородном дворце от внезапного приступа кори. Поскольку было известно, что все младшие Георгиевичи поражены этой опасной болезнью, известие выглядело правдоподобным, хотя некие темные, фантастические слухи, кажется, уже поползли. Однако правда была слишком невероятной, чтобы в нее поверили. Ксения Георгиевна и Павел Георгиевич стояли заплаканные, но Георгий Александрович держал себя в руках. Кирилл Александрович выглядел невозмутимым – надо полагать, с его точки зрения, сквернейшая история завершилась еще не самым катастрофическим образом. Симеон Александрович то и дело прикладывал к покрасневшим глазам надушенный платок, однако, подозреваю, вздыхал он не столько по маленькому племяннику, скольку по одному англичанину с соломенно-желтыми волосами. Совладав с голосом, его величество продолжил: – Однако несправедливо было бы поблагодарить Всевышнего, не воздав должное тому, кого Господь избрал Своим благим орудием – верного нашего гоф-фурьера Афанасия Зюкина. Вечная вам признательность, драгоценный Афанасий Степанович, за верность долгу и преданность царскому дому. – Да, милый Афанасий, мы вами очень благодовольны, – улыбнулась мне ее императорское величество, по обыкновению путая трудные русские слова. Я заметил, что несмотря на траур, на груди у царицы лучезарными капельками переливается малый бриллиантовый букет. – Подойдите, Афанасий Степанович, – торжественным голосом произнес государь. – Я хочу, чтобы вы знали: Романовы умеют ценить и вознаграждать беззаветное служение. Я сделал три шага вперед, почтительно склонил голову и уставился на сверкающие лаком сапоги его величества. – Впервые в истории императорского двора, нарушая стародавнее правило, мы производим вас в высокое звание камер-фурьера и назначаем заведовать всем штатом придворных служителей, – объявил царь. Я поклонился еще ниже. Еще вчера от такого невероятного возвышения у меня закружилась бы голова и я почувствовал бы себя счастливейшим из смертных, а сейчас мои одеревеневшие чувства никак не откликнулись на радостное известие. И на этом поток высочайших милостей не иссяк. – Взамен содержимого некоей шкатулки, благодаря вам вернувшейся к царице, – мне показалось, что здесь в голосе императора зазвучала лукавая нотка, – мы жалуем вас бриллиантовой табакеркой с нашим вензелем и наградными из нашего личного фонда – десятью тысячами рублей. Я снова поклонился: – Покорнейше благодарю, ваше императорское величество. На этом церемония награждения была завершена, и я попятился назад, за спины августейших особ. Эндлунг тайком подмигнул мне и состроил почтительную физиономию – мол, где мне теперь до такой важной персоны. Я хотел ему улыбнуться, но не получилось. А государь уже обращался к членам Зеленого дома. – Бедный маленький Мика, – сказал он и скорбно сдвинул брови. – Светлый агнец, злодейски умерщвленный гнусными преступниками. Мы скорбим вместе с тобой, дядя Джорджи. Но ни на минуту не забывая о родственных чувствах, давайте помнить и о том, что мы не простые обыватели, а члены императорского дома, и для нас авторитет монархии превыше всего. Я сейчас произнесу слова, которые, возможно, покажутся вам чудовищными, но все же я обязан их сказать. Мика умер и ныне обретается на небесах. Спасти его нам не удалось. Но зато спасена честь и репутация Романовых. Кошмарное происшествие не имело никакой огласки. А это главное. Уверен, дядя Джорджи, что эта мысль поможет тебе справиться с отцовским горем. Несмотря на все потрясения, коронация совершилась благополучно. Почти благополучно, – добавил государь и поморщился – очевидно, вспомнив о Ходынской неприятности, и эта оговорка несколько подпортила впечатление от маленькой речи, проникнутой истинным величием. Еще более ослабил эффект Георгий Александрович, вполголоса сказавший: – Посмотрим, Ники, как ты заговоришь об отцовских чувствах, когда у тебя появятся собственные дети… В коридоре ко мне подошла Ксения Георгиевна, молча обняла, положила голову мне на плечо и дала волю слезам. Я стоял неподвижно и только осторожно поглаживал ее высочество по волосам. Наконец великая княжна распрямилась, посмотрела на меня снизу вверх и удивленно спросила: – Афанасий, ты не плачешь? Господи, что у тебя с лицом? Я не понял, что она имеет в виду, и поворотил голову, чтобы взглянуть в висевшее напротив зеркало. Лицо было самое обыкновенное, только немножко застывшее. – Ты передал ему мои слова? – всхлипнув, спросила шепотом Ксения Георгиевна. – Сказал, что я его люблю? – Да, – ответил я, помедлив – не сразу вспомнил, что она имеет в виду. – А он что? – Глаза ее высочества, мокрые от слез, смотрели на меня с надеждой и страхом. – Передал мне что-нибудь?